если

прежде ради этого не определяется новая сущность истины и сущее как таковое в целом

не предстает в ракурсе этой новой истины. В то же время эта истина бытия в смысле

субъективности только тогда свободно раскрывает свою сущность, когда бытие сущего

безусловно и совершенно заявляет о себе как субъективность.

Поэтому только в метафизике воли к власти новая свобода начинает возводить всю

полноту своей сущности до уровня закона новой законности. Этой метафизикой Новое

время впервые осуществляет всю полноту господства своей сущности. Предшествующее

предстает как прелюдия. Поэтому вся новоевропейская метафизика вплоть до Гегеля

остается истолкованием сущего как такового, остается онтологией, чей логос постигается

в христианско-теологическом ключе как творческий разум и коренится в абсолютном

Духе (онто-тео-логия). Правда, и впредь христианство остается проявлением истории.142

Претерпевая изменения, пытаясь сообразоваться с иным и идя на компромиссы, оно

каждый раз примиряется с новым миром и с каждой победой этого мира все решительнее

отрекается от своей прежней творящей историю силы, потому что объяснение мира, на

которое оно притязает, уже не вписывается в рамки новой свободы.

Но как только бытие сущего как воля к власти сообразует себя с соответствующей

ему истиной, новая свобода может оправдывать свою сущность исходя из таким образом

определенного бытия сущего в целом. Однако этому бытию одновременно должна

соответствовать сущность такого оправдания. Новое оправдание новой свободы в

качестве основания требует новой справедливости, которая представляет собой

решающий путь освобождения, ведущего в новую свободу.

В записи, относящейся к 1884 г. и озаглавленной «Пути свободы», Ницше пишет:

«Справедливость как созидающий, выделяющий, уничтожающий способ

мышления, совершаемого из определенных оценок: высший представитель самой

жизни» (XIII, 42).

Итак, справедливость как «способ мышления» есть пред-ставление, то есть

фиксирование, совершающееся «из определенных оценок». В этом способе мышления

упрочиваются ценности, выдержанные в определенном ракурсе условия воли к власти.

Ницше не говорит о том, что справедливость — это какой-то способ мышления среди

прочих, совершаемый из (любых) оценок. Он считает, что справедливость — это

мышление из вполне определенных, намеренно совершаемых оценок. Справедливость —

это именно такое мышление в смысле одной только утверждающей ценности воли к

власти. Такое мышление не просто проистекает из оценок, оно есть совершение самой

оценки. Это становится ясно из того, как Ницше характеризует сущность такого «способа

мышления». Три четких определения, к тому же приведенных в принципиально важной

последовательности, дают возможность увидеть его строй.

Итак, это «созидающий» способ мышления. Он создает нечто такое, чего еще нет и

что, быть может, вообще никогда не присутствует как налично данное. Такое созидание

есть возведение. Оно устремлено ввысь, причем так, что сама эта высь в таком начинании

как таковая впервые открывается и достигается. Высота, на которую восходят в таком

созидании, проясняет горизонты условий, обусловливающих возможность повелевания.

Только с этой ясной выси можно повелевать так, чтобы в повелении всякое повиновение

преображалось в воление. Такая высота позволяет увидеть правильное направление.

Однако «созидающее» мышление в то же время является «выделяющим»,

очерчивающим, то есть оно очерчивает и сохраняет то, что должно нести строение, и

отметает то, что ему угрожает. Таким образом оно закладывает фундамент и выбирает

строительный материал.

Созидающе-очерчивающее, созидающе-выделяющее мышление одновременно

является «уничтожающим». Оно разрушает все то, что, будучи косно упрочивающим и

влекущим вниз, препятствует созидающему восхождению ввысь. Такое уничтожение

противостоит напору всех условий нисхождения. Созидание требует иссечения. Каждое

строение (как создание) включает в себя и уничтожение.

Три определения сущности справедливости как способа мышления не просто

выстроены в определенной иерархии: они и прежде всего говорят о внутренней динамике

этого мышления. Созидая, оно утверждается; впервые открывая для себя высоту и

устремляясь к ней, оно тем самым превосходит самое себя, отъединяется от

несоразмерного и искореняет его из своих условий. Будучи таким мышлением,

справедливость есть властное возвышение над самою собой, совершаемое в восхождении

на предельную высоту. Такова сущность самой воли к власти, и потому в

рассматриваемой нами записи после двоеточия курсивом дается резюмирующая

характеристика справедливости: «высший представитель самой жизни». Для Ницше

«жизнь» — просто синоним «бытия», а бытие есть воля к власти.

В какой мере справедливость является высшим представителем воли к власти? Что143

здесь означает слово «представитель»? Здесь не имеется в виду некий представитель чегото такого, чем сам этот представитель не является. Равным образом данное слово по

своему значению не есть просто выражение, которое, будучи именно таковым, никогда не

является самим выражаемым. Если бы было так, тогда «представитель» не мог бы быть и

не должен был бы быть выражением. «Представитель» только там обладает своей

подлинной сущностью, где сущностно необходимым становится само

«представительство» («репрезентация»). Эта сущность заявляет о себе сразу же, как

только бытие вообще определяет себя как пред-ставление (ге-praesentare). Однако полнота

сущности этого пред-ставления заключается в том, чтобы приносить себя к себе самому в

собой же запечатленную и очерченную открытость. Так сущность бытия определяется как

субъективность. Как репрезентация она требует репрезентанта, который, будучи таковым,

обнаруживает само сущее в его бытии, то есть в присутствии, ????????, и именно так дает

сущему возможность быть.

Воля к власти, сущностное переплетение возрастания власти и сохранения ее

благодаря полномочию себя самой на сверхвластвование влечет свою собственную

сущность к власти, то есть к проявлению в сущем. Воля к власти есть репрезентация,

полагающая ценности. Созидание есть высший способ возрастания власти, в то время как

различающе-сохраняющее очерчивание и иссечение есть высший способ сохранения

власти, а уничтожение — высший способ противосущности сохранению и возрастанию.

Сущностное единство этих трех способов, то есть уже упоминавшаяся

справедливость, есть сама воля к власти в ее наивысшей сущностной выси. Ее наивысшая

высь состоит в способности полагать условия себя самой. Намечая «ракурсы», «точки

зрения» как условия, воля к власти уполномочивает себя на свою сущность. Таким

образом она двояко обнаруживает в едином упрочившееся и становящееся и, поступая

так, обнаруживает себя самое как нечто такое, что глубинно есть властвующая

возможность проявления в двояком ракурсе: вос-сияния и по-казания.

Унаследованная всей метафизикой и сохраненная (пусть даже все еще в полном

забвении) сущность истины есть возможность проявления как раскрытия сокрытого:

несокрытость (и, следовательно, также «справедливость» как высший способ воли к

власти, основание для определения сущности истины). В метафизике безусловной и

совершенной субъективности воли к власти истина бытийствует как «справедливость».

Правда, для того чтобы мыслить сущность справедливости в соответствии с этой

метафизикой, мы должны исключить из поля зрения все представления о справедливости,

вытекающие из христианской, гуманистической, просветительской, буржуазной и

социалистической морали. Хотя справедливым остается то, что сообразно «правильному»,

однако само правильное, задающее направление и полагающее меру, как таковое в себе не

существует. Хотя это правильное дает право на что-то, однако оно, в свою очередь,

определяется из того, что есть это «право», а для Ницше «право = воле, увековечивающей

то или иное соотношение сил» (XIII, 205). В таком случае справедливость есть

способность утверждать таким образом понятое право, то есть волить такую волю. Это

воление может быть только как воля к власти.

Поэтому во второй записи, появившейся почти одновременно с первой (в 1884 г.)

Ницше говорит о справедливости следующее: «Справедливость как функция широко

озирающей вокруг себя власти, которая выходит за пределы малых перспектив добра и

зла, следовательно, имеет более широкий горизонт преимущества — намерение удержать

нечто большее, чем то или это лицо» (XIV, 80).

Невозможно не обратить внимание на созвучие обоих определений

«справедливости»: в первом случае сказано, что она является «высшим представителем

самой жизни», во втором — что она представляет собой «функцию широко озирающей

вокруг себя власти». Здесь «функция» означает «действование», совершение как

раскрытие сущности и, следовательно, способ, которым названная здесь власть есть

собственно власть. Функция подразумевает саму «широко озирающую вокруг себя144

власть».

Но как широко она озирает вокруг себя? Во всяком случае, ясно одно: она смотрит

«за пределы малых перспектив добра и зла». «Добро» и «зло» суть наименования ракурсов

прежнего полагания ценностей, которое признает сверхчувственное в себе как

обязательный закон. Ракурс, настроенный на прежние высшие ценности, «мал» в

сравнении с тем великим, что характерно для «большого стиля», в коем

предначертывается способ, сообразно которому нигилистическо-классическая переоценка

всех прежних ценностей становится основной чертой начинающейся истории. Власть,

широко озирающая вокруг себя, как перспективная, то есть утверждающая ценности,

превосходит все прежние перспективы. Она есть то, из чего исходит новое ценностное

полагание, и то, что господствует над всяким новым полаганием ценностей: она есть сам

принцип нового утверждения ценностей. Власть, широко озирающая вокруг себя, есть

исповедующая самое себя воля к власти. В перечне положений, которые надо учитывать,

когда речь заходит об «истории современного помрачения», сказано в двух словах:

«справедливость как воля к власти (воспитание)» («Der Wille zur Macht», n. 59).

Справедливость есть полагающий определенную точку зрения выход за пределы

прежних перспектив. Но в каком горизонте этот «созидающий способ мышления»

утверждает свою точку зрения? Сказано, что он имеет «более широкий горизонт

преимущества». Мы настораживаемся. Справедливость, нацеленная на достижение

преимущества, выгоды, коварно и достаточно грубо отсылает нас в область пользы,

продуманного обмана и расчета. Вдобавок слово «преимущество» Ницше в своей записи

подчеркивает, чтобы никто не сомневался, что справедливость, о которой здесь идет речь,

принципиально направлена на достижение этого «преимущества».

В соответствии со своим подлинным, теперь уже утраченным смыслом, слово

«пре-имущество» (Vor-teil) означает нечто, что было уделено, нечто уделенное (Zugeteilte)

еще до совершившегося деления (Teilung) и распределения (Verteilung). Справедливость

— это предшествующее всякому мышлению и действию наделение тем, к чему

единственному она устремлена, а устремлена она к тому, чтобы «удержать нечто большее,

чем то или это лицо». Таким образом, справедливость устремлена не к какой-то дешевой

выгоде, обращена не к какому-то отдельному человеку, не к сообществам людей и даже не

к «человечеству».

Справедливость имеет своей целью ту человеческую породу, которую еще надо

вывести и воспитать и которая должна обладать одной существенной способностью —

способностью установить безусловное господство над Землей, поскольку только

благодаря этому безусловная сущность чистой воли предстает перед самою собой, то есть

приходит к власти. Справедливость есть предвосхищающее наделение теми условиями,

которые обеспечивают удержание, то есть сохранение и достижение.

Упомянутое «нечто», желающее быть удержанным в справедливости, есть

опостоянивание безусловной сущности воли к власти как основной черты сущего. Воля к

власти имеет характер становления. «Впечатать в становление черты бытия — вот в чем

высшая воля к власти» («Der Wille zur Macht», n. 617).

Эта высшая воля к власти, которая есть опостоянивание сущего в целом,

раскрывает свою сущность как справедливость. Осуществляя всякую возможность

проявления и любого раскрытия, а также властно пронизывая их собою, она предстает как

глубинная сущность истины. Когда сущее во всей своей полноте проявляется как «вечное

возвращение того же самого», в становление впечатываются черты бытия. Однако Ницше

говорит о том, что опостоянивание становления всегда является «фальсификацией» и

тогда на «вершине созерцания» все становится видимостью. Он сам понимает сущность

истины как «вид заблуждения», которое запечатлевается и оправдывается основанием для

определения сущности истины, запечатлевается и оправдывается справедливостью.

Однако истина лишь до тех пор остается видом заблуждения и обмана, пока она

сообразно своему нераскрытому, хотя и распространенному, понятию мыслится как145

соответствие действительному. Напротив, тот проект, который мыслит сущее в целом как

«вечное возвращение того же самого», есть «мышление» в смысле уже рассмотренного

нами своеобразного, в одно и то же время созидающего, выделяющего и уничтожающего

способа мышления. Его истина есть «высший представитель самой жизни». О той мысли,

которая ее мыслит, Ницше говорит, что «сама жизнь создала эту тяжелейшую для нее

мысль». Эта