что надо постичь в его простоте, мы неожиданно

уже назвали, когда решили охарактеризовать избытие «бытия» как особенность самого

бытия. Мы сказали, что само бытие не находится где-либо в обособленном виде. Но от

чего обособленным? Не от сущего, которое покоится в бытии, хотя бытие и не перестает

от него отличаться. Не от бытия, каковое «есть» оно самое. В упомянутом избытии

(Ausbleiben) заключена отнесенность к чему-то такому, что напоминает место, из которого

это избытие пребывает так, как оно есть: как избытие несокрытости как таковой. Это

место есть «бытность» (Bleibe), в которой существенно пребывает (verbleibt) избытие

(Ausbleiben) несокрытости. Однако если в избытии несокрытости как таковой пребывает

именно сокрытость, тогда и пребывание сокрытости устанавливает свою сущностную

отнесенность к тому же самому месту.

Избытие несокрытости как таковой и пребывание сокрытости бытийствуют в

бытности, которая уже является пристанищем для сущности того и другого. Однако

избытие несокрытости и пребывание сокрытости не ищут этого пристанища как бы

задним числом: оно бытийствует с ними как при-бытие (Ankunft), каковым является само

бытие. Это при-бытие в себе есть при-бытие их пристанища. Местонахождение места

бытия как такового есть само бытие.

Это местонахождение есть сущность человека. Оно не есть человек для себя как

субъект, поскольку он обустраивается только в своем человеческом, воспринимает себя

самого как некое сущее среди прочего сущего, а если его вдруг затрагивает бытие, то он158

сразу же и всегда объясняет его только из сущего как такового. Однако поскольку человек

даже тогда устанавливает отношение к бытию, когда знает его только из сущего как

такового, его отношение к бытию не утрачивается. Человек находится в отнесенности

самого бытия к нему самому, человеку, поскольку он как человек относится к сущему как

таковому. Уходя в несокрытость себя самого, бытие (и только так Оно есть Бытие)

наделяет себя местоположением своего прибытия как пристанищем своего избытия.

Это «где», выступающее как «здесь», как «вот» упомянутой «бытности», принадлежит

самому бытию, оно «есть» само бытие и поэтому называется вот-бытие.

«Вот-бытие в человеке» есть та суть, которая принадлежит самому бытию,

каковому принадлежит и человек, причем так, что это бытие предстает как его бытие. Вотбытие затрагивает человека. Будучи его сутью, оно — его, оно есть то, чему он

принадлежит, но в то же время оно не является тем, что он сам создает и обустраивает.

Человек начинает отвечать своей сути, намеренно входя в нее. Он стоит в несокрытости

сущего как сокрытого местоположения, каковое есть бытие, бытийствующее из своей

истины. Он находится в этом местоположении. Это означает, что он в нем эк-статичен:

он всегда и всюду есть, как он есть, из отнесенности бытия к его сути, то есть к

местоположению самого бытия.

Экстатическое внутристояние (Innestehen) в открытом (Offene) местоположения

бытия есть — как отношение к бытию (будь то к сущему как таковому, будь то к самому

бытию) — сущность мышления. Постигнутая таким образом, а именно из бытия,

сущность мышления не определяется через отъединение от воления и чувствования.

Поэтому его нельзя (как лишь теоретическое отношение) отъединить от практического

отношения и в своей сущностном размахе свести только к сущности человека.

Когда, размышляя о сущности нигилизма, мы начинаем говорить о

непомысленном, оно всегда предстает как непомысленное мышления, определенного из

сущности бытия. Мышление действенно как деятельность разума. Дело разума —

понимание. Сущность мышления есть понимание бытия в возможностях его раскрытия,

которое должно скрывать сущность бытия.

Из пристанища своего при-бытия само бытие (оно как само это пристанище)

затрагивает человека в его сути. Затронутый бытием человек начинает мыслить.

Вышесказанное «будь то… будь то…», в котором для мышления проявляется сущностная

возможность «того» или «иного», каким-то образом определяется мышлением человека,

но заключается в самом бытии, которое может ускользать как таковое и на самом деле

ускользает, показывая себя в сущем как таковом. Эта возможность мышления

определенным образом — потому что она затрагивает сущность человека — заключается

в этой сущности, которая, однако, будучи местоположением бытия, опять-таки

заключается в самом бытии.

Как мыслящий, человек может держаться сущего как такового, и тогда мышление

поднимает вопрос о бытии в форме сущего как такового. Такое мышление — мышление

метафизическое. Оно не отвергает самого бытия, но и не улавливает его избытия как

такового. Такое мышление по своей природе не отвечает ускользанию бытия.

Это двоякое упущение (Auslassung) (не отрицание, но и не соответствие) тем не

менее не перетекает в ничто. Скорее, здесь бытие как таковое не просто избывает, но само

его избытие, оставаясь в мышлении непомысленным, искажается и маскируется. Чем

категоричнее метафизика обеспечивает себя сущим как таковым и в сущем и из него

утверждает себя самое как истину «бытия», тем решительнее она расправляется с бытием.

Бытие становится условием сущего, которое это сущее как таковое само себе полагает, и

как это условие оно становится некоей ценностью среди прочих ценностей.

Через определенный вид метафизического мышления, а именно мышления в

ракурсе ценностей, избытие бытия намеренно, но незаметно изменяется, причем даже это

изменение не осознает себя таковым. В истолковании бытия его ничто удостоверяется как

ценность, и к этому удостоверению принадлежит и то, что оно само понимает себя как159

новое «да», сказанное сущему как таковому в смысле воли к власти, то есть понимает себя

как преодоление нигилизма.

Осмысленное из самой сущности нигилизма, его преодоление (ницшевское

преодоление) оказывается лишь завершением нигилизма. Оно яснее, чем какая-либо

другая метафизическая позиция, показывает нам всю сущность нигилизма. Для него

характерно избытие бытия как такового. Однако поскольку это избытие совершается в

метафизике, это подлинное не принимается как подлинное нигилизма. Скорее, избытие

как таковое упускается именно в метафизическом мышлении, причем упускается так, что

метафизика даже это упущение не улавливает как свое собственное делание. В результате

этого упущения упомянутое избытие завуалированным образом предоставляется самому

себе. Получается, что подлинное нигилизма как раз своим свершением оказывается

неподлинным. В какой мере? Нигилизм совершается как метафизика в неподлинном себя

самого. Однако это неподлинное — не отсутствие подлинного, но совершение его сути,

поскольку оно есть избытие самого бытия, и от последнего зависит, чтобы оно, это

избытие, всецело пребывало самим собой. Подлинное нигилизма исторически предстает в

форме неподлинного, которое совершает упущение избытия тем, что еще раз упускает это

упущение и, шумно признавая сущее как таковое, не приступает ни к чему такому (да и не

может приступить), что затрагивало бы само бытие. Вся полнота сущности нигилизма

проявляется в изначальном единстве его подлинного и его неподлинного.

Поэтому когда нигилизм постигается в пределах метафизики и возводится до

уровня понятия, метафизическое мышление может коснуться только неподлинной

стороны нигилизма, причем лишь так, что это неподлинное не постигается как таковое,

но объясняется метафизически. Упущение избытия бытия как такового предстает в виде

истолкования бытия как ценности. Бытие, отпущенное в ценность, выводится из сущего

как такового как его условие.

Для метафизического мышления нигилизм (то есть когда само бытие отсутствует)

постоянно означает только одно: отсутствует сущее как таковое. Поэтому метафизика

сама закрывает себе путь к постижению сущности нигилизма. Поскольку метафизика в

зависимости от обстоятельств ставит на рассмотрение вопрос о признании или отрицании

сущего как такового и возможность первого и последнего видит в соответствующем

объяснении сущего из присущего ему основания, она неожиданно для себя ошибается в

том, что, отдавая предпочтение вопросу о сущем как таковом, уже избывает само бытие

и, избывая его, оставляет мышление метафизики в пределах метафизического способа

мышления, выражающегося в том, что это отсутствие и избытие упускаются из виду и

само это упущение обходится стороной. Поскольку по своей сущности это мышление,

исторически сложившееся как метафизика, принадлежит бытию, поскольку оно мыслит из

несокрытости сущего как такового, неподлинное нигилизма тоже определяется из самого

бытия.

Неподлинный нигилизм представляет собой то неподлинное, что есть в сущности

нигилизма, поскольку он как раз совершает и завершает подлинное. В сущностном

единстве нигилизма присутствует различие. Неподлинное нигилизма не выпадает из его

сущности. В этом проявляется то, что не-сущность принадлежит сущности. Можно было

бы сказать, что выявленное отношение неподлинного к подлинному в нигилизме

представляет собой особый случай общепризнанной связи между сущностью и несущностью, так что упомянутое отношение можно рассматривать просто как пример этой

связи. Однако формула «не-сущность принадлежит сущности» не является формально

всеобщим высказыванием онтологии о сущности, которая метафизически представлена

как «сущесть» и нормативно явлена как «idea». В понятом на вербальном уровне (verbum)

слове «сущность» («сутствие»), данная формула мыслит само бытие в том, как оно, бытие,

есть. Но оно есть в «как» его избытия (отсутствия), которое как таковое укрывается в

упомянутом упущении и так сохраняется. Однако само это упущение бытийствует в

соответствии с сокрытостью несокрытости бытия в совершенном им ускользании.160

Поэтому мышление, которое, будучи метафизическим, представляет в способе упущения

сущее как таковое, в такой же степени не приближается к этому упущению, в какой оно не

в силах понять оставленность сущего как такового самим бытием.

Если сущность нигилизма мы осмысляем старым, испытанным способом, тогда мы

мыслим его из самого бытия как его историю, как то, каким образом само бытие «есть»

бытие. Однако бытийно-историческая сущность нигилизма не обнаруживает тех черт,

которые обычно указывают на расхожее понимание «нигилизма»: имеется в виду нечто

ниспровергающее и разрушающее, закат и распад. Сущность нигилизма не содержит

ничего негативного в смысле чего-то деструктивного, что приходит в голову человека и

сказывается в его поступках. Сущность нигилизма — вообще не дело человека, а дело

самого бытия, но, правда, по одной этой причине она есть также дело человеческой

сущности, и только в такой последовательности она оказывается и делом человека и,

быть может, даже не каким-то одним делом среди прочих.

Если, однако, упомянутое негативное при самом первом проявлении нигилизма,

понимаемого в расхожем смысле, не принадлежит к его сущности, это ни в коем случае не

означает, что можно вообще не обращать внимания на действительность деструктивных

явлений, отрицать ее или объявлять ничего не значащей. Напрашивается вопрос о том,

откуда — причем по своей сущности, а не просто по их причинно-следственной связи —

берут начало эти деструктивные явления.

Но можем ли мы помышлять хотя бы о постановке этого решающего вопроса, не

осмыслив прежде самой сущности нигилизма и заодно не задавшись другим вопросом —

вопросом о том, не получается ли так, что отсутствие вопроса о сущности нигилизма сообусловливает господство этих явлений? Не получается ли так, что это господство

деструктивного и упомянутое невопрошание о сущности нигилизма и неспособность

задаться этим вопрошанием, в конечном счете, имеют общий корень?

Когда бы это было так, мы бы не слишком много добились, если бы пожелали

думать, что коль скоро сущность нигилизма не заключается в упомянутом негативном,

она представляет собой нечто позитивное. Ведь позитивное вращается в одной сфере со

своей противоположностью. Возрастание — распад, восход — закат, вознесение —

ниспровержение, созидание — разрушение — все это суть взаимопротивоположные

явления, которые отыгрывают свое в сфере сущего. Однако сущность нигилизма

затрагивает само бытие или, точнее говоря, бытие затрагивает эту сущность, поскольку

бытие вошло в историю, где оно само предстает как отсутствующее.

Теперь, особенно после того как мы достаточно осмыслили предыдущее

объяснение нигилизма, мы могли бы сказать, что упомянутые негативные явления не

принадлежат непосредственным образом его сущности, потому что просто не достигают

ее. Тем не менее мы настаиваем на том, что в сущности нигилизма должно царствовать

нечто «негативное». Ибо о чем бы тогда говорило само это наименование, которое мы

воспринимаем