даже у него самого, остается
непроясненной. Поэтому экзистенциальное допускает самые разные истолкования своей
природы.
Его смысловая тональность, отдаваемое ему предпочтение, а также с исторической214
точки зрения невозможное сочетание Ницше и Кьеркегора, имеют свое единое основание
в том, что это экзистенциальное представляет собой лишь усиление роли антропологии в
метафизике в стадии ее завершения.
Разнообразные формы экзистенциального в поэзии, мышлении, действовании,
вере, производстве. Их можно усмотреть только в том случае, когда само
экзистенциальное постигается как совершительное завершение разумного животного
(animal rationale). Это возможно только бытийно-исторически.
«Мировоззрение» и «экзистенциальное».
«Метафизика» и «антропология».
Бытие как сущесть и человек как animal rationale. Анализ сужения сущности
экзистенции исходит из проводимого Шеллингом различения «основания и экзистенции».
Показать:
1) в какой мере за этим различением еще скрывается привычное различение
essentia и existentia;
2) почему это различение приобретает своеобразные, даже противоречащие друг
другу формы (например, «бытие и сущее», «экзистенция и экзистирующее», причем
теперь «экзистенция» предстает как «основание», а прежняя экзистенция понимается как
«экзистирующее»; на самом деле это наименование оказывается довольно точным, потому
что выражает степень осуществления и ранг того, кто осуществляет, самообеспечение как
действование и волю);
3) каким образом это различение усваивает Кьеркегор, сужая понятие экзистенции
до понятия христианского умонастроения в бытии христианином; причем не следует
говорить, что не-экзистирующее есть не-действительное, ибо если только человек
предстает как экзистирующее, тогда Бог оказывается просто действительным и
действительностью.
Глава десятая
ПАМЯТУЮЩЕЕ ВХОЖДЕНИЕ В МЕТАФИЗИКУ (1941)
Памятующее вхождение в историю бытия мыслит историю как всякий раз далекое
прибытие разрешения сущности истины, в каковой сущности само бытие изначально себя
совершает. Такое памятующее вхождение помогает памятующему мышлению об истине
бытия тем, что позволяет помыслить, в какой мере сущность истины одновременно
является истиной сущности. Бытие и истина принадлежат друг другу, равно как,
переплетаясь друг с другом, они принадлежат потаенному вплетению в начало, чье
проясняющее себя начинание остается грядущим.
Изначальное событийно предшествует всему грядущему и поэтому предстоит по
отношению к историческому человеку, хотя и в скрытом виде, как чистое наступление.
Оно никогда не проходит, никогда не становится чем-то прошедшим. Поэтому мы
никогда не обнаруживаем это изначальное в историческом возвратном обращении к
прошедшему, но обнаруживаем его только в мыслящем воспоминании, которое прежде
всего думает о бытийствующем бытии (об избытствующем) и о посланной истине бытия.
Временами для того, чтобы воспитать в себе чуткое бдение, требуемое для настоятельного мышления истории бытия, памятующее вхождение в историю оказывается
единственно возможной тропой, способной привести в изначальное.
Памятующее вхождение в метафизику как необходимую эпоху в истории бытия
дает возможность подумать о том, что (и как именно) бытие в том или ином случае
определяет истину сущего, о том, что (и каким образом) бытие из этого определения
раскрывает проекционное поле для разъяснения сущего, подумать о том, что (и как
именно) такое о-пределение (Bestimmung) полагает смысловые ориентировочные пределы
для настройки мышления на притязание бытия и из этой настройки понуждает того или
иного мыслителя к сказыванию бытия.215
Бытийно-историческое памятующее вхождение в метафизику есть тот призыв,
который неповторимым образом настойчиво зовет человека подумать о его отношении к
бытию и найти в себе мужество дать ответ на притязание бытия, ответ, в котором или
утверждается достоинство бытия, или проявляется довольство одним только сущим.
Памятующее вхождение в историю бытия призывает историческое человечество к
постижению того факта, что до наступления всякой зависимости человека от различных
властей и сил, обеспечений и поручений сущность человека уже вобрана в истину бытия.
Долгое время человек остается как бы выпущенным из своей сущности, а именно
впущенным в мятеж сюда-поставления в просвете бытия в смысле безусловного
опредмечивания. Бытие позволяет возникать тем или иным силам, а потом вместе с их
немощами погружает их в лишенное сущности.
Памятующее вхождение в историю бытия постоянно призывает сущность человека
(а не какого-то обособленного, отдельного человека, который уже успел обустроить свое
жилище) к бытию, чтобы тем самым это бытие могло возвыситься в проясненности своего
собственного достоинства и обрести в сущем родину, оберегаемую человеком. Только из
сущности человека, то есть из того, каким образом человек отвечает на притязание бытия,
может просиять отражение достоинства этого бытия. К той поре, когда бытие
переусвоивает (ubereignet) изначальность в открытое и дает познать и сохранить
благородство своей свободы к себе самому, а затем и свою независимость, оно
испытывает потребность в отражении проблеска своей сущности в истине.
Эта потребность не знает той тревоги, которая свойственна недостатку, она
предстает как в-себе-упокоение того богатства, которое свойственно простому, каковое в
качестве начала предоставляет свою решимость завершению, в котором оно идет
навстречу себе самому как предоставляющему и таким образом еще раз в своем
собственном начинании дает себе возможность усвоить чистую невзыскуемость, которая
сама есть отблеск изначального, совершающегося как своение истины.
Иногда бытие нуждается в человеке, но тем не менее оно никогда не зависит от
сущего человечества. Хотя человечество в своем историческом качестве, зная сущее как
таковое и храня его, находится в определенном отношении к бытию, не всегда призыв
человека к самому бытию преподносится бытием как залог того, что человечество может
сделать поистине своим должную меру своего участия в своении истины бытия. В такую
пору на притязание бытия временами возникает попытка ответа, когда человечество
должно жертвовать теми одиночками, которые отозвались на это притязание, которые
путем погружающегося воспоминания входят в бытие и потому мыслят его историю в
ракурсе избытствующего.
Памятующее погружение не сообщает о каких-то прошлых мнениях и
представлениях о бытии, равно как не прослеживает путей их влияния и не рассказывает о
каких-то точках зрения в истории понятий. Ему неведомы прогресс и регресс в динамике
развития тех проблем, которые должны составить историю проблемы как таковую.
Так как люди знают и хотят знать историю (Geschichte) только в горизонте
исторической науки (Historie), исследуя и выявляя прошлое ради получения пользы в
настоящем, памятующее погружение в историю бытия становится похожим на простую
историю понятий, которая к тому же отличается односторонностью и зияет пробелами.
Однако когда памятующее вхождение в историю бытия называет имена
мыслителей и следует их мысли, тогда такое мышление становится для данного
вхождения внимающим ответом, сообразующимся с притязанием бытия, причем
сообразующимся как призвание, определяемое голосом этого притязания. Мышление
мыслителей — это не какой-то процесс, совершающийся в их «головах», и не порождение
этих самых голов. Можно во всякое время рассматривать это мышление исторически в
соответствии с историографически выбранными ракурсами и ссылаться на правильность
такого рассмотрения, но при таком подходе данное мышление не совершается как
мышление бытия. Памятующее вхождение в историю бытия сообразуется с безмолвным216
голосом этого бытия и настраивается на него. Мыслители оцениваются не по тем
достижениям, которые способствуют прогрессу в познании.
Каждый мыслитель выходит за внутреннюю границу другого мыслителя, но такой
выход вовсе не означает, что он что-то знает лучше, так как сам этот выход заключается
только в том, чтобы удерживать этого мыслителя в непосредственном притязании бытия и
таким образом оставаться в его сфере. Последняя, в свою очередь, выражается в том, что
мыслитель никогда сам не может высказать то, что ему глубочайшим образом присуще.
Оно должно оставаться невысказанным, потому что выразимое получает свое
определение из невыразимого. В то же время то глубоко свое, которое есть у мыслителя,
не является его собственностью, но остается собственностью бытия, чей бросок (Zuwarf)
мышление улавливает в свои наброски (Entwurfe), которые, однако, в своем уловлении
этого брошенного им лишь ограничивает его.
Историчность мыслителя (то, каким образом бытие взывает к нему в отношении
истории бытия и как он отвечает на этот призыв) никогда не измеряется тем, какую роль с
точки зрения исторической науки играли его мнения, которые в его эпоху, становясь
расхожими, неизбежно подвергались превратному истолкованию. Историчность
мыслителя, которая, собственно, имеет в виду не его, а бытие, определяется его
изначальной верностью своей внутренней границе. Не знать ее — и не знать благодаря
близости невысказанного невыразимого — есть сокровенный дар бытия тем немногим,
кто призывается на тропу мысли. Что касается исторического просчитывания, то оно
усматривает внутреннюю границу мыслителя в том, что не было ему открыто и предстало
как чуждое, но что впоследствии иными мыслителями, уже после него и порой лишь
благодаря его посредничеству, было воспринято как истина.
Здесь, однако, речь идет не о психологии философов, а только об истории бытия.
Тот факт, что бытие определяет истину сущего и через то или иное бытийствующее
истины, настраивает мышление на неповторимость сказывания бытия, тот факт, что бытие
во всем этом изначально и непрестанно совершает истину самого себя и что это есть то
событие, в котором бытие подлинное бытийствует, никогда нельзя обосновать в ракурсе
сущего. Бытие ускользает от всякого объяснения. В своей истории бытие позволяет
признать себя лишь в том признании, которое исконному достоинству бытия вверяет одно
лишь повиновение человека в отношении к этому бытию, дабы таким образом человек в
осознании совершающегося хранил неотступное настояние в своем охранении бытия.
Что происходит в истории бытия? Мы можем не задавать такого вопроса, потому
что тогда речь шла бы о каком-то событии и каком-то происходящем наряду с другими.
Однако само происходящее и есть единственное событие. Есть одно только бытие. Что же
в таком случае происходит? Ничего не происходит, если мы охотимся за чем-то
совершающимся в событии. Ничего не происходит, своение у-своивает. Начало —
разрешая просвет — совершает расставание в себе самом. Начало, совершающее это
своение, есть достоинство как сама истина, высящаяся в своем уходе. Достоинство есть
благородство, которое совершает своение, не испытывая потребности в действовании.
Благородство достойного своения начала есть единственное освобождение как своение
свободы, в рас-крытии есть от сокрытия, и это так, потому что здесь говорит о себе
собственность без-донности.
История бытия, которая есть само бытие, набрасывает сумрак на якобы
единственную прозрачную достоверность завершенного метафизического знания. Однако
метафизика есть история бытия как ???-движение из начала, каковое продвижение
превращает возврат в нужду и памятующее вхождение в начало — в преисполненную
этой нужды необходимость. Та история бытия, которая известна как метафизика, имеет
свою сущность в том, что продвижение совершает свое своение из начала. В этом
продвижении бытие отпускает себя в сущесть и не дает просвета начинания начала.
Сущесть, начинающаяся как ????, открывает преимущество сущего в том, что касается
запечатления сущностного лица истины, чья сущность сама принадлежит бытию.217
Отпуская себя в сущесть и уводя свое достоинство в саму сокровенную сокрытость, бытие
как бы наделяет сущее видимостью бытия.
Поскольку в пределах сущего человек занимает неповторимую позицию, так как
знает сущее как сущее и, зная его, устанавливает к нему определенное отношение (не
будучи, однако, в силах постичь, то есть сохранить основу такой позиции), в историю
бытия, которая зовется метафизикой, человек вторгается для всяческого господства в
сфере себе самому предоставленного сущего.
Сущее есть действительное. Действительность спасает свою сущность в
действовании, которое в полагающей меру действенности достигает знающей воли как
своей собственной сущности. Действительность перемещает свою сущность в
многообразие воли. Воля же действенно достигает самой себя в исключительности своего
себялюбия как воля к власти. Однако в сущности власти скрывается предельное
отпущение бытия в сущесть, в силу чего последняя превращается в соделываемость. Ее
отличительная черта — приоритет осуществления всего запланированного и
поддающегося планированию в сфере просчитываемого действительного. Первенство
действительного как единственного сущего по отношению к бытию безусловно. Бытие
появляется только для того, чтобы каждый раз быть с презрением отвергнутым. И
причина этого презрения — его, бытия, «абстрактность».
Первенство, отдаваемое действительному, способствует забвению бытия. В
результате этого первенства затуманивается и