г. махрово-консервативная газета «The Morning Post», пытавшаяся скомпрометировать Герцена в глазах английских читателей вздорными утверждениями об антипатриотическом характере его книги и каких-то корыстных мотивах, заставивших Герцена выступить за границей с произведением, якобы чернящим Россию и русский народ.
Как известно, английское издание «Былого и дум» вышло под заглавием, самовольно измененным издателями на «My exile in Siberia» («Моя сс<ы>лка в Сибирь»). Из текста же самой книги явствовало, что Герцен никогда не бывал в Сибири. Воспользовавшись этим, лондонская газета «The Morning Advertiser», «орган питейных домов», по выражению Герцена, подняла против него клеветническую кампанию, обвиняя его в мошеннических приемах привлечения читателей. В «Былом и думах» Герцен рассказывает об этом подробно (см. наст. том, стр. 166–167).
На страницах той же газеты «Morning Advertiser» было напечатано большое открытое письмо неизвестного читателя, подписавшегося «Довольный, а не обманутый». «Милостивый государь, – писал издателю автор этого письма, – ваш корреспондент, подписывающийся „Обманутый“, не удовлетворенный дарованной ему привилегией печатать свое явное злопыхательство на г. Герцена и его последнее сочинение, идет еще дальше и включает в круг своего презрения или сострадания введенную в заблуждение публику и журналистов. Вы разрешите мне, я уверен в этом, протестовать против наглого утверждения, что каждый читатель „Моей ссылки в Сибирь“ – либо дурак, либо одураченный.
Тому, кто берется обличать чужие ошибки, надлежит быть особенно осторожным – как бы самому не создать ложного впечатления. Ваш корреспондент, разоблачая „литературную ложь“ заглавия, не сомневается однако в правдивости самого рассказа – наоборот, он извлекает из него все касающееся автора, но самым несправедливым образом и с очевидным намерением передать содержание книги совершенно исказив ее подлинный характер. Г-н Герцен вовсе не утверждал, что он был сослан в Сибирь. С другой стороны, надо, очевидно, полагать, что составители карт умышленно искажают географию, помещая Вятку у границы Сибири. Переезд во Владимир был ему дозволен как смягчение наказания, и если бы г. Герцен в самом деле пытался убедить читателей в том, что Новгород находится в Сибири, он этим бы показал, что считает невежество британской публики равным чудовищному невежеству, проявленному его оппонентом. Он не был четыре года императорским российским советником, а был в Вятке скромным служащим в губернской канцелярии, где ему приходилось общаться с людьми самого низшего круга. Молодого человека, который не совершил никакого преступления, разлучают с близкими, отрывают от общества, в котором он привык вращаться, усылают в одну из глухих губерний громадной российской пустыни. Это ли не ссылка? Каким еще словом можно обозначить подобное положение? Рассказ г. Герцена будет и впредь возбуждать благороднейшие симпатии журналистов и публики не потому, что Вятка находится или не находится в Сибири, а потому, что автор был жертвой как крупных, так и мелких преследований.
Я открыл книгу г. Герцена с известным предубеждением, являвшимся следствием моего разочарования в сочинениях других русских писателей, придерживающихся либеральных воззрений. Сведения, которые я почерпнул из нее, так заинтересовали меня – она воссоздала передо мной все фазы русской жизни, ее внутреннюю динамику, нынешнее состояние и перспективы на будущее, – что я невольно стал искать другие произведения того же пера. Ваш корреспондент требует произвести „более глубокое расследование“ – что ж, это не трудно! Мы можем соглашаться или не соглашаться с политическими взглядами Герцена, но нельзя его винить ни в скрытности, ни в лицемерии, ни в отсутствии прямоты при выражении своих взглядов. Англичане, которые так тщеславятся своей личной свободой мысли и действия, своей свободой печати, не станут поддерживать кампанию против первого русского, который отправился в добровольное изгнание, чтоб основать вольную русскую печать с целью просветить своих порабощенных сограждан.
Милостивый государь, у меня нет никаких личных побуждений для ведения полемики, кроме интереса читателя к писателю, чьи произведения доставили ему пользу или удовольствие. Книга г. Герцена достигла бы нынешней своей популярности и под всяким другим названием, и этот успех, возможно, и вменяют ему в преступление. Позвольте же мне еще раз выразить мой протест, заверяя вас, что многие читатели присоединятся к этому моему заявлению.
Довольный, а не обманутый.
Upper Tuls Hill
Декабря 3-го 1855 г.»
В №№ 262–263 реакционной аугсбургской газеты «Allgemeine Zeitung» 19–20 сентября 1855 г. была напечатана большая статья, посвященная разбору немецкого издания «Былого и дум» («Aus den Memoiren eines Russen», Hamburg, 1855), озаглавленная «Картины северной России». Анонимный автор подробно изложил содержание книги Герцена и его биографию, привел множество цитат, отмечая при этом, что «Герцен зарисовывает быстрыми и остроумными штрихами весь этот мир полицейских, судебных следователей, арестантов, жандармов, с которыми вступал в соприкосновение в описываемый период своей жизни; в его рассказе переплетается множество характеристических эпизодов». Довольно благожелательная по своему характеру статья заканчивается сообщением об издании Герценом первой книжки «Полярной звезды».
Выходившая в Лондоне на немецком языке газета «Londoner Deutsches Journal…» в большой статье, помещенной в № 1 от 4 августа 1855 г., дала очень высокую оценку «Былому и думам», особенно отмечая «стремительный, торопливый, гневный и пламенный стиль Герцена, делающий правдоподобным слух, что автор родился во время московского пожара».
В предисловии к третьей части «Былого и дум» Герцен писал: «Один парижский рецензент, разбирая, впрочем, очень благосклонно („La Presse“, 13 oct. 1856), третий томик немецкого перевода моих „Записок“, изданных Гофманом и Кампе в Гамбурге, в котором я рассказываю о моем детстве, прибавляет шутя, что я повествую свою жизнь, как эпическую поэму: начал in medias res и потом возвратился к детству» (см. т. VIII наст. изд., стр. 408). Упомянутая Герценом статья принадлежала перу известного в свое время литературного критика Огюста Неффцера, подробно изложившего содержание «Былого и дум». Неффцер особенно подчеркивал, что книга Герцена «является красноречивым ходатайством в пользу освобождения крестьян». «Одна лишь страничка Герцена, – писал Неффцер, – дает большее представление или, вернее, гораздо больше обнаруживает внутреннюю жизнь страны, национальную душу народа, сущность вещей, чем длинные кропотливые писания других. Правда сверкает в его умных воспоминаниях со всей прелестью неожиданности <…> В воспоминаниях Герцена особенно определенно бросается в глаза то, что в России под кажущейся неподвижностью царит глубокая, интенсивная интеллектуальная жизнь, богатая и разносторонняя работа мысли. Выясняется, что ни одна идея, которая волнует век, не остается чуждой России; все научные и философские системы нашли в ней своих компетентных и убежденных сторонников».
В известном французском биографическом словаре Вапро «Былое и думы» охарактеризованы как «интересное повествование, в которое включены многие любопытные очерки современной жизни и злоупотреблений администрации» («G. Vapreaux. Dictionnaire universelle des contemporains», Paris, 1858, p. 872–873).
В содержательном предисловии редакции «Le Courrier de l’Europe» к опубликованному ею 3 января 1857 г. отрывку из III тома «Былого и дум» отмечалось, что «Былое и думы», «будучи опубликованными на трех языках – русском, немецком, английском, не только были увенчаны тройным успехом, но еще до издания на французском языке уже известны и вызывают восхищение во Франции», и выражалась надежда, что французские читатели смогут вскоре познакомиться с этим сочинением Герцена не только по цитатам из литературно-критических статей, а в полном переводе. И действительно, перевод первых частей «Былого и дум», выполненный Делаво, был к этому времени уже готов, и переводчик, при содействии Мишле, принимал энергичные меры к его изданию в Париже.
Первый том перевода вышел в начале 1860 г. «со скверными картинками, – как писал Герцен сыну 25 февраля 1860 г., – и с титулом еще сквернее: „Le Monde russe et la Révolution“ („Русский мир и революция“)». Это издание было с большой благожелательностью встречено французскими читателями. Ж. Мишле писал Герцену из Парижа 4 июня 1861 г.: «Мой дорогой Герцен, я только что прочитал вашу очаровательную книгу с самым живым интересом. В ней сотня вещей, трепещущих жизнью; маленькие евреи, встреченная вечером женщина исторгают слезы. Донельзя трогательна любовная встреча на кладбище и т. д. Это меня привело к самой глуби ваших наиболее жестоких воспоминаний, – сердце заболело от них… Я также сохранил драгоценное воспоминание об этой очаровательной женщине, – тот набросок портрета Бакунина, который она была так добра для меня сделать.
Да вознаградит вас родина за ваши великие усилия для ее возрождения; пусть ваш огромнейший успех хоть несколько возместит за то, что вы перестрадали <…> Тысяча благодарностей за вашу последнюю посылку. Все, что исходит из-под вашего пера, носит на себе яркую печать оригинальности, остроумной и красноречивой» (Л ХI,стр. 131).
Со столь же восторженным письмом обратился к Герцену и В. Гюго 15 июля 1860 г.: «Дорогой соотечественник по изгнанию, – ибо в настоящее время изгнание является отечеством честных душ, – жму вашу руку. Благодарю вас за прекрасную книгу, которую вы мне прислали. Ваши воспоминания – это летопись чести, веры, высокого ума и добродетели. Вы умеете хорошо мыслить и хорошо страдать – два высочайших дара, какими только может быть наделена душа человека. Из глубины сердца поздравляю вас.
Я только сожалею, что в этой прекрасной и хорошей книге есть одна страница (218) <см. т. VIII наст. изд., стр. 151–152; ср. также комментарий к стр. 45 в т. IX наст. изд.>: более, чем кто-либо другой, вы достойны были дать правильную оценку поколению 1830 г., которое довершило во Франции революцию событий, революциею идей, которое одним порывом породило социализм и романтизм, т. е. новый мир с его глаголом, и которое ныне продолжает свое апостольство сопротивлением и свое священнослужение – изгнанничеством. Настанет день, когда эта идея справедливости захватит вас и вы прославите молодое поколение 1830 года, клеймя в то же время молодое поколение 1860 г. За исключением этой страницы, повторяю, я аплодирую вашей книге с начала до конца. Вы заставляете ненавидеть деспотизм, вы способствуете уничтожению чудовища; в вас виден неустрашимый боец и великодушный мыслитель. Я с вами!» (Л ХIV, стр. 795–796).
Отзывы прессы об этом издании были не менее благоприятны. 21 января 1860 г. в лондонской газете «The Leader» в отделе «Из иностранных книг» появилась рецензия на французский перевод «Былого и дум». Ярко характеризуя видное положение, занимаемое Герценом среди политических писателей настоящего времени, автор рецензии отмечает «свежесть эмоций» Герцена и «проникновенность его философского мышления», добавляя, что «Гёте мог бы усмотреть в нем яркое подтверждение теории грядущей универсальной литературы. Из Лондона этот один человек оказывает такое влияние на Россию, примера которому публицистическая литература еще никогда не давала; и все, что он делает и создает для России, в то же время становится достоянием остальной Европы. Ему удалось стать в Англии творцом свободной прессы для России, прогрессу которой он мощно содействует, и
