как, например, существование души без тела. Haш язык — язык дуалистический; наша фантазия не знает других образов, других метафор, кроме дуалистических.
233
В течение пятнадцати веков все, что училось, проповедовалось, писалось, — все было пропитано дуализмом. В конце XVI века мы видим людей, начинающих сомневаться в дуализме; но большинство, даже сомневаясь, продолжает пользоваться дуалистической фразеологией — как, например, Бэкон.
После энциклопедистов, после Юма и Канта в позитивные науки стал проникать человеческий язык; что касается этики, то там господствовал и поныне господствует дуализм.
Пришло время проанализировать смысл Сивиллиных книг морали и выставить на посмеяние человечества их темное и напыщенное содержание.
Мораль, которую нам проповедуют, стремится лишь к тому, чтобы уничтожить личность, сделать из индивида тип, алгебраического человека, лишенного страстей. Изобретают невозможные обязанности, добродетели, оскорбляющие природу, — поэтому их лишь принимают, никогда не применяя на практике. Это практическое отрицание чрезвычайно важно. Уважая пример святых — этих «ультра религии», — люди продолжают идти своим путем, меньше всего думая сделаться пустынниками или отшельниками.
Нужно, наконец, чтобы наши моралисты объяснялись, чтобы они поведали нам свои доводы; их священное негодование ничего не говорит нашим ожесточившимся сердцам.
Они вызывают на смертный бой эгоизм, индивидуализм, мы же не понимаем человека без эгоизма, личность без индивидуализма — подобно тому, как мы не понимаем человека без чувства социальности.
Человек, любящий только самого себя, чудовищен так же, как человек, любящий всех, кроме самого себя. Человек без социального инстинкта был бы подобен плотоядному орангутангу, Калибану-людоеду. Человек, лишенный эгоизма, был бы подобен кроткому орангутангу, Жако, сентиментальному Калибану.
Мы хотим быть свободными, счастливыми; мы хотим быть любимыми, потому что мы эгоисты. Любят всегда для себя, никогда для других.
Проповедь индивидуализма означала революционное пробуждение человечества, усыпленного эфиром католицизма.
По моему мнению, в эгоизме вольтерианцев больше братства, чем в братстве учеников Руссо.
Истинное значение этики заключается не в том, чтобы изгонять эгоизм — братство никогда не поглотит его, — а в том, чтобы найти возможность соединения этих двух великих элементов человеческой жизни в гармонию, где они могли бы помогать друг другу, вместо того чтобы терзать друг друга, как это делается в христианском мире.
Двумя великими провозвестниками новой морали были Сен-Симон и Фурье; один отомстил за плоть, другой за страсти.
Больше свободы, больше веры в природу — и поменьше наставлений! Мораль, заставляющая меня брататься со всем миром, возводящая в догму любовь к человечеству, не может поддерживаться серьезно; ибо нет оснований ни любить, ни ненавидеть кого-нибудь лишь потому, что он существует. Христианство, по крайней мере, не останавливалось на таких безделицах, оно гордо повелевало любить врагов более самого себя. В течение восемнадцати веков восхищались величием этого положения — пора его понять. Почему, собственно говоря, человек обязан любить именно тех, кого он ненавидит? Или почему надо оставаться врагом людей, которые так любезны?..
Человек социален — любить так естественно для него, что он будет много любить, но иногда он будет и ненавидеть; и только тогда его любовь будет ценна. Доброжелательность — в характере общественного существа, зачем же оскорблять это чувство, предписывая человеку делать то, что он сам хочет. Бывают такие моралисты, для которых добродетели настолько отвратительны, что, на их взгляд, большой заслугой является следовать им. Последняя форма рабства — это дуализм, отделяющий человека от общества и изображающий их как двух врагов.
Пока будет существовать с одной стороны Архангел-Братство и с другой — Люцифер- Эгоизм, будут существовать правительство, чтобы их примирять, судьи, чтобы награждать добродетель, палачи, чтобы наказывать за преступления, церковь, чтобы примирять нас с богом, бог, чтобы внушать нам страх, и комиссар полиции, чтобы нас подвергать аресту.
Лондон, 29 ноября 1854 г.
235
IMPRIMÉRIE RUSSE À LONDRES
«L’organisation d’une imprimérie russe hors de la Russie est l’acte le plus révolutionnaire
qu’un Russe puisse faire pour le moment. Telle est ma conviction la plus profonde».
A. Herzen. Lettre à la Centralisation Polonaise
à Londres, 20 Mai 1853.
Nous avons annoncé au mois de février 1853 notre intention d’ouvrir une imprimérie russe à Londres, pour donner une libre tribune à la pensée russe, pour dévoiler les actes monstrueux du gouvernement de St. Pétersbourg.
Nous avons en même temps invité tous les Russes — aimant leur pays, mais aimant aussi la liberté, — à nous envoyer des manuscrits. Nous étions même prêts à les imprimer à nos frais, au cas où leur publication pourrait être utile à la propagande.
Ce projet s’est réalisé. Depuis le 1-er juin 1853 notre presse n’a point chômé, malgré les graves difficultés que la guerre a dû faire naître, en entravant beaucoup plus les voies de communication. Nous avons écrit, nous avons fait imprimer; nos amis de la Centralisation démocratique Polonaise ont répandu les publications sur les bords de la mer Noire et de la mer Baltique — nos soldats (ce sont les prisonniers Russes qui le racontent) ont trouvé nos feuilles volantes, en quittant les îles Aland. Le mur chinois élevé par le tzar autour de la Pologne ne les a pas empéchées non plus d’y pénétrer.
Nous réitérons ajourd’hui la prière de nous envoyer des
236
manuscrits44[44] et nous demandons la permission de mettre sous les yeux du lecteur le compte rendu de ce qu’a fait, l’imprimérie en une année et demie.
Voilà le titre de nos publications on langue russe:
Iscander (A. Herzen). Юрьев день, Юрьев день! (La journée de S. Youry, adressée à la noblesse russe).
Поляки прощают нас (Les Polonais nous pardonnent).
Русским воинам в Польше (Aux soldats russes en Pologne).
Крещеная собственность (La Propriété baptisée), 8-vo, 30 p.
Прерванные рассказы (Récits interrompus), 12-mo, 197 p.
Тюрьма и ссылка (Prison et exil), 12-mo, 196 p.
Письма из Франции и Италии (Lettres de la France et de l’Italie) 12-mo, 336 p.
С того берега (Do l’autre rive). Paraîtra le mois prochain.
V. A. Два видения св. Кондратия (Deux visions de St. Condrace).
Два письма Е. Пугачева (Deux lettres de Pougatcheff).
N. Sasonoff. Голос с чужбины (Aux prisonniers russes en France).
** Русский бог (Le dieu des russes, poésie).
On peut s’adresser directement à l’Imprimérie russe, 82, Judd street, Brunswick Square, Londres, à M. L. Czerniecki; également à Londres, à M. Trübner & C°, 12 Paternoster Row; à M. Thimm. 3, Brooke street, Grosvenor Square;
à Paris, à M. A. Franck, 96, rue Richelieu, Librairie étrangère.
237
РУССКАЯ ТИПОГРАФИЯ В ЛОНДОНЕ
«Основание русской типографии вне России является в настоящий момент наиболее революционным делом, какое только русский может предпринять. Таково мое глубочайшее
А. Герцен. Письмо к Польской Централизации
в Лондоне, 20 мая 1853.
В феврале 1853 мы объявили о своем намерении открыть в Лондоне русскую типографию, чтобы дать русской мысли свободную трибуну, чтобы разоблачать чудовищные деяния петербургского правительства.
Мы тогда же призывали всех русских, любящих не только свою родину, но и свободу, присылать нам свои рукописи. Мы были готовы печатать эти рукописи на свой счет, в случае если их обнародование могло оказаться полезным для дела пропаганды.
Этот замысел осуществился. С 1 июня 1853 наш печатный станок не прекращал работу, несмотря на все осложнения, порожденные войной, еще более затруднившей пути сообщения. Мы писали, мы печатали; наши друзья из Польской Демократической Централизации распространяли наши издания на берегах Черного и Балтийского морей; наши солдаты (по словам русских пленных), покидая Аландские острова, нашли там наши летучие листки. Китайская стена, которую царь воздвиг вокруг Польши, не помешала нашим листкам проникнуть и туда.
238
Мы повторяем теперь просьбу присылать нам рукописи45[45] и просим позволения представить читателю отчет о деятельности типографии за полтора года.
Вот список наших изданий на русском языке:
Iscander (A. Herzen). Юрьев день, Юрьев день! (La journée de S. Youry, adressé à la noblesse russe)46[46].
Поляки прощают нас (Les Polonais nous pardonnent).
Русским воинам в Польше (Aux soldats russes en Pologne).
Крещеная собственность (La propriété baptisée) 8-vo, 30 p.
Прерванные рассказы (Récits interrompus), 12-mo, 197 p.
Тюрьма и ссылка (Prison et exil), 12-mo, 196 p.
Письма из Франции и Италии (Lettres de la France et de l’Italie) 12-mo, 336 p.
С того берега (De l’autre rive). Paraîtra le mois prochain47[47].
V. А. Два видения св. Кондратия (Deux visions de St. Condrace).
Два письма Е. Пугачева (Deux lettres de Pougatcheff).
N. Sasonoff. Голос с чужбины (Aux prisonniers russes en France)48[48]. Русский бог (Le dieu des russes, poésie)49[49].
Можно непосредственно обращаться в русскую типографию, 82, Judd street, Brunswick Square, Londres, à M. L. Czerniecki; également à Londres, à M. Trübner & C°, 12 Paternoster Row; à M. Thimm, 3, Brooke street, Grosvenor Square; à Paris, à M. A. Franck, 96, rue Richelieu, Librairie étrangère.
239
1855 REPLY TO MR. GOLOVIN
TO THE EDITOR OF «THE MORNING ADVERTISER»
Sir, — You have inserted in your columns a letter in which the writer, availing himself of my German name, denies my Russian origin.
An illegitimate son of Jean Yakovleff I do not go by my father’s name, but by the name he has thought proper to give me.
I was born in Moscow, have been educated in the University of that town and have spent my whole life in Russia till the year 1847.
A Russian by birth, a Russian by education; and, allow me to add, in spite, or rather in consequence, of the present state of affairs, a Russian in heart, I think it my duty to claim loudly in Europe a birthright which I was never denied in Russia, neither by the revolutionary party which adopted me, nor by the czar who persecuted me.
As for the fact of my being elected by the International Committee to represent the Russian revolutionary party, I think the Committee themselves better calculated to answer for it.
I remain, sir, yours truly
Alexander Herzen.
Twickenham, Richmond House, Feb. 14, 1855.
ОТВЕТ Г-НУ ГОЛОВИНУ
ИЗДАТЕЛЮ «THE MORNING ADVERTISER»
Милостивый государь! Вы поместили в вашей газете письмо, в котором автор, воспользовавшись моей немецкой фамилией, отрицает мое русское происхождение.
Незаконный сын Ивана Яковлева, я ношу не фамилию моего отца, а ту фамилию, которую он счел нужным мне дать.
Я родился в Москве, учился в университете этого города и всю свою жизнь, вплоть до 1847 г., провел в России.
Русский по рождению, русский по воспитанию и, позвольте прибавить, вопреки или скорое благодаря теперешнему положению дел, русский всем своим сердцем, я считаю своим долгом требовать в Европе признания моего русского происхождения, что никогда не ставилось даже под сомнение в России ни со стороны признававшей меня революционной партии, ни со стороны царя, преследовавшего меня.
Что же касается
