Неужели война, закрыв глаза Николаю, не открыла их Александру II? Необходима большая свобода внутри страны. Нельзя покончить с воровством чиновничества — этого страшного вампира — без гласности, без открытого суда, без права осуждать и смещать представителей власти.

Мы стоим перед серьезнейшей экономической революцией. Ни правительство, ни дворянство уже не скрывают этого. Император намекал на это в своей речи, обращенной к московскому дворянству. Мы вынуждены в корне преобразовать землевладение, поставить важнейший вопрос об отношениях между землевладельцем и работником, о праве работника на орудие его труда. Потому что так стоит вопрос о раскрепощении крестьян, при котором они должны получить землю. А правительство думает, что подобную революцию можно провести без обсуждения, без соглашений.

С другой стороны, пора оставить злосчастную идею о поддержке всех угнетателей Европы, перестать всегда принимать сторону реакции и деспотизма. Черт бы побрал все это дипломатическое влияние, за которое нас справедливо ненавидят все народы! Это не национальная политика, а частная политика Николая, Голштейн-Готторпов. Николай превратил мистический и нелепый Священный союз в союз полицейский. Его сын продолжает ту же политику, которая противоречит интересам России. Зачем он, несколько месяцев назад, поддержал этого пашу, короля неаполитанского? Зачем он посылает в Берн оскорбительные ноты, принимая к сердцу дела своего дяди Гогенцоллерна? Эта немецкая родня, жалкая, голодная, упрямая, обидчивая и наглая, — истинное бедствие для Зимнего дворца. Но в конце концов, при всем уважении к священным узам родства, следовало бы решиться и не приносить Россию в жертву этим высоким фамильным интересам. Тем более что никаких связей между старыми феодальными тронами, которые рушатся сейчас в Европе, и русской империей — нет. Что за самопожертвование — стремиться без нужды к тому, чтобы вместе с ними вызывать к себе ненависть народов? Совсем иначе держал себя по отношению к расслабленным королям своего времени Петр I. В своем мундире из грубого сукна он заставлял себя принять как новую силу, а не как вождя диких орд, готового служить любой реакции, давить любой народ, который стремится к освобождению, — и все это для того, чтобы оказать

354

услугу Австрии. Вот почему Петр мог относиться к свободной Голландии с большей любовью, чем к монархической Франции. Нужно сказать, его совесть была чиста. Впоследствии русский абсолютизм с европейским деспотизмом связало гнусное преступление. Это преступление мешает русским императорам спать спокойно и бросает их в объятия Гогенцоллернов и Габсбургов. Раздел Польши изменил положение России перед лицом Европы. Но воспоминание о преступлении не должно превратиться в стремление удержать то, что было несправедливо захвачено, наоборот, оно должно вести к искуплению. А что же сделал для Польши Александр II?

«Норд» с его искусством плести брюссельское кружево по русскому узору не смог прикрыть всю мизерность амнистии, всю недостаточность реформ Александра в Варшаве и вспоминает

только припев, которым Александр заключил свою речь: «Никаких мечтаний, никаких мечтаний!»

Редко бывает, чтобы в какой-нибудь момент перед государством так ясно вставало его будущее, как теперь перед Россией. Надо поистине быть глухим и слепым, чтобы не слышать голоса, который зовет, не видеть перста, который указывает путь.

Подобная путаница идей в Зимнем дворце — плод сугубо реакционного правления Николая. Николай хотел абсурда: вернуться к самодержавию Московской Руси, сохраняя мощь петербургской империи, отбросив то действенное и прогрессивное начало, которое в ней было. Вполне ясно, что таким путем ничего не могло получиться, кроме насильственного застоя. Созданная Петром I императорская власть по характеру своему представляла собой полную противоположность власти московских царей: это была страшная диктатура, но диктатура прогресса. Она отвечала смутной потребности нации выйти из состояния апатии и расслабленности, в котором она находилась после великой борьбы против монголов, литовцев и поляков.

Петр I был человеком XVIII века, он был предшественником деспотов-реформаторов вроде Фридриха II. Конечно, такие люди не любили свободу, но еще больше они ненавидели косность, старые предрассудки и проложили путь к социальным реформам.

355

Петр I, трижды выступавший против идеи легитимизма, уничтоживший последнее подобие церковного могущества, приказывавший мощам не являться, а чудотворным иконам прекратить свои чудеса, поправший олигархические притязания, нанес тяжелый удар византийской и монгольской власти царей. В следующее за его царствованием пятидесятилетие происходит лишь беспорядочное брожение нового порядка, неудержимо идущего на смену старому. Военные бунты, государственные перевороты происходили под самыми окнами императорского дворца; казацкие и крестьянские восстания волновали страну. И все же среди всего этого беспорядка, гаремных переворотов, интриг, убийств, главная идея Петра I оставалась путеводной нитью для всех правительств, независимо от их происхождения.

Только в последние годы своего царствования, после раздела Польши, Екатерина склонилась к консервативным, ретроградным принципам. Сын ее Павел I по глупости стал развивать дальше эти принципы и послал в Италию войско, чтобы подавить революцию. Вот тогда впервые русские солдаты оказались пособниками австрийских палачей. Массена прекрасно сделал, что покарал двух орлов с четырьмя головами, а Александр I и Пален сделали еще лучше, убив слабоумного императора. Правительство вернулось к истинным традициям Петра I.

Добавлю несколько слов в пояснение. Выражение «традиции Петра I» в Европе обычно понимают лишь как политику завоеваний и вторжений, иными словами, считают, что императорская власть по своему характеру является преимущественно властью военной. Но при этом забывают, что, кроме внешней политики, была целая система внутреннего

устройства и развития материальных и интеллектуальных сил. Таким образом, когда я говорю, что Александр I вернулся к традициям Петра I, я имею, и виду не завоевания, а политику прогресса.

Николай нарушил традицию, он с самого начала своего царствования проявил себя как законченный реакционер. Когда он увидел, что растут силы революции, он стал упорно и жестоко сопротивляться. Он скоро заметил, что у его императорского трона нет того морального основания, на котором зиждутся исторические престолы, и что его поддерживает только сила и

356

инерция. Но он не хотел двигаться вперед. Он ухватился за две опоры любой монархии: за крайний национализм и религиозный фанатизм. Это значило встать в полную оппозицию к традициям Петербурга. Сущность деятельности Петра I заключалась именно в секуляризации царской власти и в смягчении крайнего национализма посредством европейской цивилизации. Николай думал, что достигнет могущества Петра I, отрицая его принципы, его идею; в продолжение тридцати лет Николай лишь препятствовал прогрессу своей страны. Все остановилось, государственная машина испортилась, разложение проникло повсюду. Он понял это, когда разразилась война, и умер от стыда, ненавидимый всей Россией.

Едва Николай закрыл глаза, как неудержимое движение толкнуло правительство Александра II на путь, противоположный отцовскому. Сумеет ли он овладеть этим движением, стать во главе его и вернуть своему народу то, что его отец отнял? Не знаю, но остановить движения он не может. Николай, чтобы достичь своей преступной цели, выказывал ограниченную, но непреклонную волю. У Александра II ее нет. Говорят, у него доброе сердце, за это можно заслужить место в раю, но не в истории.

Александр II в своих манифестах, его министры в циркулярах, русские журналисты в газетах возвещают, что для России начинается новая эра. Ну, так что же мешает в нее вступить? К чему слова? Надо исполнять обещания, иначе и мы скажем:

«Нам не нужна риторика, не нужна риторика!»

А. Герцен.

Трудно, по-моему, найти более постыдное и унизительное положение, чем то, при котором упускается возможность сделать большой шаг вперед по пути прогресса. Я не знаю, какая слабость мешает движению вперед. Машина нагрелась, пар расходуется зря, силы бурлят и пропадают даром, и все потому, что нет достаточно смелой руки, которая бы повернула рычаг и привела бы машину в действие. А что, если она двинется без водителя?

«КОЛОКОЛ»

ПРИБАВОЧНЫЕ ЛИСТЫ К «ПОЛЯРНОЙ ЗВЕЗДЕ»

«Vivos voco!»93[93]

«Полярная звезда» выходит слишком редко, — мы не имеем средств издавать ее чаще. Между тем события в России несутся быстро, их надобно ловить на лету, обсуживать тотчас. Для этого мы предпринимаем новое повременное издание. Не определяя сроков выхода, мы постараемся ежемесячно издавать один лист, иногда два, под заглавием «Колокол».

Успех «Полярной звезды», далеко превзошедший наши ожидания, позволяет нам надеяться на хороший прием ее сопутника.

О направлении говорить нечего; оно то же, которое в «Полярной звезде», то же, которое проходит неизменно через всю нашу жизнь. Везде, во всем, всегда быть со стороны воли против насилия, со стороны разума против предрассудков, со стороны науки против изуверства, со стороны развивающихся народов против отстающих правительств. Таковы общие догматы наши.

В отношении к России мы хотим страстно, со всею горячностью любви, со всей силой последнего верования, чтоб с нее спали наконец ненужные старые свивальники, мешающие могучему развитию ее. Для этого мы теперь, как в 1855 году94[94],

358

считаем первым необходимым, неминуемым, неотлагаемым шагом:

ОСВОБОЖДЕНИЕ СЛОВА ОТ ЦЕНЗУРЫ,

ОСВОБОЖДЕНИЕ КРЕСТЬЯН ОТ ПОМЕЩИКОВ,

ОСВОБОЖДЕНИЕ ПОДАТНОГО СОСТОЯНИЯ ОТ ПОБОЕВ.

Не ограничиваясь, впрочем, этими вопросами, «Колокол», посвященный исключительно русским вопросам, будет звонить, чем бы ни был затронут — нелепым указом или глупым

гонением раскольников, воровством сановников или невежеством сената. Смешное и преступное, злонамеренное и невежественное — все идет под «Колокол».

А потому обращаемся ко всем соотечественникам, делящим нашу любовь к России, и просим их не только слушать наш «Колокол», но и самим звонить в него.

Первый лист выйдет около 1 июня.

Лондон, 13 апреля 1857.

Будет продаваться у Trubner’a and C°, 60, Paternoster Row, London (Prix six pence95[95]).

359

ОТ ИЗДАТЕЛЯ

Мы считаем необходимым, предупреждая некоторые вопросы, а может, и упреки, сообщить нашим читателям кой-какие подробности из семейных дел «Полярной звезды» и русской типографии.

В ней опять нет обозрения русской литературы. На этот раз нам нельзя жаловаться на недостаток материалов. За 1856 год мы имели все замечательные периодические издания и газеты, все замечательные книги, вновь вышедшие или перепечатанные; но, долго обдумывая, мы отказались от искушения писать о предмете, столь близком нам и о котором именно теперь есть что сказать.

До тех пор пока мы не убедимся в том, что отзывы «Полярной звезды» не опасны для книг и лиц в России, мы не будем печатать разборов. Скажем одно — что в последние два года литература наша возмужала на десять лет. В ней есть жизнь, движение, цвет, — в ней приводятся к слову действительные интересы и современные вопросы. Каменная плита, лежавшая на стране, сдвинулась, и русская мысль явным образом расправляет крылья. День, в который она окрепнет до того, что сделает ненужным и излишним печатание за границей, будет одним из счастливейших в нашей жизни.

В последнее время мы получили довольно много статей для «Русских голосов». Третья книжка выйдет в июне месяце. Но всего присланного мы не беремся печатать; нам даже кажется, что некоторые из статей присланы к нам по ошибке; их место в «Северной пчеле»