казаков старается показать начала демократические, почти республиканские!»
Почти еще забавнее были два изустные замечания. Редактор одного недельного листа заметил мне, что антирелигиозный характер моих писем оскорбителен для англичан, для народа по преимуществу христианского. «Вот, — говорит он, — вам пример: человек необычайной энергии и силы мысли, отец социализма, старый Робер Оуэн; отчего не имел успеха, отчего не основал школы? — Оттого, что он прямо отвергает христианство».
Несколько дней после встретил я другого редактора другого, тоже недельного листа. Он мне сказал, что хотел напечатать отрывки из моих писем, но нашел, что в них все так пропитано социализмом, который антипатичен англосаксонской расе, что он не решился этого сделать.
— Робер Оуэн, оттого не имел успеха, — сказал я, — оттого не основал школы, что он социалист.
— Без малейшего сомнения! — отвечал утвердительно редактор.
Что же бы осталось от Оуэна, если б из его сочинений взять все социальное и все антихристианское?
Ошибок в этих письмах много. Кто мог предвидеть, что первою жертвой Крымской войны падет Николай? Я всегда думал, что он проживет, как царь Иван Васильевич, до аредовых лет.
Но в чем я не ошибся и что составляет сущность этих писем — это в моем предсказании, что Россия должна вступить в новую эру развития, что узкий деспотизм Николая становился тесен для ее роста.
Да не ошибся я и в том, что Англия сделается больше и больше отчужденным островом, хранящим в своих свободных учреждениях прежний идеал общественного устройства, к которому стремился весь европейский мир, да середь дороги ослабел, одряхлел и подпал двум величайшим врагам развития и свободы — подогретому католицизму и вновь воскресшему абсолютизму.
Наших соотечественников прошу я не забывать, что эти письма писаны не для русских и не тем языком, которым мы говорим.
1 января 1858 года
<ПРИМЕЧАНИЯ>
Путней (близ Лондона).
<К СТАТЬЕ А. ТАЛАНДЬЕ «НЕТ СОЦИАЛИЗМА БЕЗ РЕСПУБЛИКИ» В «ПОЛЯРНОЙ ЗВЕЗДЕ», 1855 г.>
Мы с намерением рядом с письмом «милой маски» — помещаем письмо А. Таландье. Мы не знаем, какие жертвы принесла она на «общее дело». А. Таландье года два тому назад выпущен из Бель-Ильской тюрьмы, он свое участие в общем деле и свою любовь к Франции доказал. Странно видеть, что у нас патриотизм, одержимый православием, свертывается в ограниченнейший китаизм, в то время как здесь социализм ломится вширь из-за политических пределов и национальных определений.
<К ПЕРВОЙ КНИГЕ «ПОЛЯРНОЙ ЗВЕЗДЫ», 1855 г.>
<Книжка наша была...>
Книжка наша была уже отпечатана, когда мы получили тетрадь стихотворений ПУШКИНА, ЛЕРМОНТОВА И ПОЛЕЖАЕВА, часть их поместим в следующей книжке. Мы не знаем меры благодарности за эту присылку… Наконец-то! Наконец-то!
<Еще прекрасная новость...>
Еще прекрасная новость, которой мы спешим поделиться с читателями, мы получили вчера письмо, полное симпатии, от ЮАХИМА ЛЕЛЕВЕЛЯ — благодарность искренная, сердечная великому славянину.
455
<Письмо мое к Александру П...>.
Письмо мое к Александру II, писанное сгоряча после вести о смерти Николая, — устарело. Я, может, его не напечатал бы, но оно подало повод к недоразумениям, мне советовали оставить его в стороне, меня просили его не печатать. Это заставило меня призадуматься. В советах я видел не одно непониманье, а, может, и недоверие, тогда я твердо решился его напечатать.
Смысл этого письма так ясен, так прост и так безусловно чист, что я смело беру на себя всю нравственную ответственность за него.
Нас упрекают в любви к кровавым средствам, в революционном дилетантизме, я хотел показать, что это несправедливо, что мы гораздо скромнее, самоотверженнее, что я с своей стороны готов бы был умолкнуть, если б Александр II освободил крестьян с землею и дал бы свободу книгопечатания.
Неужели моя речь важнее этих двух мер? Слишком много чести.
Да, он не может этого сделать — это его дело.
Да вообще следует ли, дозволено ли, можно ли писать к «деспотам и тиранам» или, если можно, то не должно ли сначала поставить кой-какое крепкое словцо и заключить бранью — в род и род, проклиная бабку и прабабку.
Что касается до дозволения, я его имею, оно мне дано моей совестью; насчет тона — это мой естественный тон, я думаю, сверх того, что свободные люди, уважающие себя, никогда не ругаются и ни с кем, особенно, когда это безопасно. Я ненавижу все грубое, цинизм выражений всегда выражает циническую душу. Наше время слишком серьезно, чтоб довольствоваться пустою бранью. Я в императоре Александре вижу сильного представителя противуположного нам начала, враждебного нам стана, я уважаю в нем нашу борьбу.
Я мог не обращаться к нему, хотя письмо мое явным образом так же мало относится к нему одному, как письмо Маццини (1847) к Пию IX относилось к одному папе; но, обратившись, я не мог, я не должен был говорить иначе.
456
<ПОДСТРОЧНЫБ ПРИМЕЧАНИЯ К ПУБЛИКАЦИИ «НЕИЗДАННЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ А. ПУШКИНА, К. РЫЛЕЕВА, М. ЛЕРМОНТОВА» В «ПОЛЯРНОЙ ЗВЕЗДЕ», 1856 г.>
В публикации стихотворения А. С. Пушнина «Деревня», к строке «В душевной зреют глубине»:
К стихотворению А. С. Пушкина «В Сибирь»:
Стихи эти были присланы Пушкиным в 1827 г. сосланным в Сибирь после 14 декабря.
В публикации «Пропущенные строфы из стихотворения <А. С. Пушкина> „Наполеон»» после строфы IX «(Губитель, кто тебя подвигнул ™ Но поздно русских разгада«л…»):
IX строфа была напечатана, мы ее помещаем для ясности.
К стихотворению А. С. Пушкина «Христос воскрес,
питомец Феба!»:
Писано в Лицее.
В публикации стихотворения К. Ф. Рылеева «Гражданское мужество», к слову «Панин» в строке «И Панин наш,
и Долгорукий»:
Но не теперешний. — Изд.
К публикации «Две строфы из оды <К. Ф. Рылеева> великому князю Александру Николаевичу 30 августа 1823 года»:
Это стихотворение напечатано было в «Литературных листках», издававшихся Булгариным в 1823 г. при журнале его «Северный архив». К нему присовокуплены были наиглупейшие примечания с тою целию, чтоб цензор дал одобрение к печатанию. Цензор действительно попал впросак, и эти стихи разнеслись в «Литературных листках» Булгарина по всей России.
К стихотворению А. А. Григорьева «Москва 1846, марта 1»:
К стихотворениям наших великих поэтов присовокупляем еще некоторые, читатели поймут, почему мы не называем сочинителей.
457
К стихотворению Е. П. Ростопчиной «Насильственный брак»:
Это стихотворение было напечатано; ценсура не догадалась сначала, что «Насильственный брак» превосходно представил Николая и Польшу, потом спохватилась, и «Старый барон» выслал из Петербурга известного автора их.
В публикации стихотворения «Московскому генерал-губернатору» к слову «Беринга» в строке: «Что кучер Беринга не
мчится своеволию»:
Московский полицмейстер.
<К СТАТЬЕ Н. П. ОГАРЕВА «РУССКИЕ ВОПРОСЫ» В «ПОЛЯРНОЙ ЗВЕЗДЕ», 1856 г.>
Мы получили эту статью из Парижа два дни тому назад и спешим поместить ее, благодаря неизвестного автора.
<К ВТОРОЙ КНИГЕ «ПОЛЯРНОЙ ЗВЕЗДЫ», 1856 г.>
Вторая книжка «Полярной звезды» выходит позже обещанного. Мы убедились теперь, что при тех условиях, при которых издается наше обозрение, правильной периодичности быть не может. Не останавливаясь на разных вещественных и невещественных препятствиях, мы упомянем только об отсутствии легких книгопродавческих сношений между Англией и материком.
«Полярная звезда» может только быть сборником, являющимся раза два в год без определенного времени — вследствие чего не будет и подписки.
Не желая еще дольше задерживать выход второй книжки, мы оставили до следующих — все иностранные статьи, несколько замечательных писем и несколько вновь полученных русских стихотворений, не пропущенных петербургской ценсурой.
458
<К СТАТЬЕ Н. А. МЕЛЬГУНОВА «ПРИЯТЕЛЬСКИЙ РАЗГОВОР» В «ГОЛОСАХ ИЗ РОССИИ», 1856 г.>
К словам: «…политические газеты черпают свои известия не только из «Инвалида», но из разных радикальных журналов: «Le Nord», «Die N
Автор ошибается: все эти три газеты издаются под влиянием русской полиции. — Изд.
<К ПУБЛИКАЦИИ «ДВЕ ПЕСНИ КРЫМСКИХ СОЛДАТ» В «ПОЛЯРНОЙ ЗВЕЗДЕ», 1857 г.>
Эти две песни списаны со слов солдат. Они не произведение какого-нибудь особого автора, и в их складе не трудно узнать выражение чисто народного юмора.
<К СТАТЬЕ «ПРАВА РУССКОГО НАРОДА» В «ПОЛЯРНОЙ ЗВЕЗДЕ», 1857 г.>
Рядом с военной поэзией мы с величайшим удовольствием печатаем присланную нам гражданскую прозу — и благодарим приславших то и другое.
<К ОТДЕЛУ «ШНУРОВАЯ КНИГА ОБЛИЧЕНИЙ» В «ГОЛОСАХ ИЗ РОССИИ», 1857 г.>
Считая этот отдел чрезвычайно полезным, мы весьма желали бы побольше статей в «Шнуровую книгу», хотя мы и обязаны сказать, что вся нравственная ответственность за факты лежит на совести присылающего; мы не имеем ни малейшей возможности поверять рассказанное. В рассказе о Спасском все названы по именам, кроме сенатора. Почему же этот негодяй не назван — неужели оттого, что он сенатор? Имя его превосходительства!… Давайте нам его имя!
<НАБРОСКИ>
<НАДПИСЬ НА КНИГЕ Ж. САНД «HISTOIRE DU VÉRITABLE GRIBOUILLE»>
И я, как Грибуль, бросился в реку, чтобы спастись от дождя. Оттого и люблю его.
Париж, 20 августа 1852 г.
<ИЗ ДНЕВНИКА>
9 апреля 1856 — 4 мая.
Неужели мой призыв носил в себе черное пророчество?
«Так-то рука в руку входили мы с тобою в жизнь, — писал я года три тому назад, — я дошел не до цели, а до того места, где дорога идет под гору, и невольно ищу твоей руки, чтоб имеете выйти, чтоб пожать ее и сказать, грустно улыбаясь: Вот и все!»
Да я и готов бы был выйти, если б в дверях не стояли дети. Никого кругом — ни из ближних, ни из дальних, — все сами не сложились или сломились. Все в горячке — и я опять один защитник, один под бременем обещаний, клятв.
…Первый раз после осени 1851 на меня повеяло чем-то домашним, я опять мог с полной теплотой и без утайки рассказывать то, о чем молчал годы. Мы праздновали нашу встречу печально, но полно, с 9 апреля до 4 мая. Пора опять за работу. Трудно, прогулявши целую неделю, начинать в Фомин понедельник буднишнюю жизнь.
Небольшая черта в счете напомнила мне, что праздник прошел, и я снова тороплюсь в чистилище труда и работы.
460
5 мая 1856.
Ровно месяц тому назад поздно вечером я сидел с двумя-тремя приятелями, пришедшими встретить мое рождение — начало сорок четвертого года. Я случайно взглянул на руку и смешался — мое серебряное обручальное кольцо с надписью «Н. Г. 1838, мая 9», которое я ношу с того времени, сломилось. Я не мистик и не люблю мутить мысли предчувствиями, но на этот раз сломанное кольцо навело на меня раздумье.
Не прошло еще месяца, и этот сорок четвертый год оказался одним из важнейших; в самом деле, это начало выхода — кольцо разнимается.
9 апреля мы вставали из-за завтрака, как вдруг Тата сказала: «Какая-то карета остановилась у нашей решетки, и с чемоданам<и>». Я уверен был, что это ошибка, потому что не ждал никого.
Это был Ог<арев> и Н<аталья> Ал<ексеевна>, — но все поразительное, неожиданное этого свидания было покрыто двумя черными флерами — смерть Н<атали>, с одной стороны,
