литературный Сен-Лазар, и вот дамы с камелиями и без камелий заменили их — Магдалины без раскаяния и страсти.
478
Литература публичных мужчин была не лучше. Было время, когда казалось недостаточным быть в прошлом просто шпионом, чтоб этим бахвалиться; надо было быть либо министром, подобно Фуше, либо префектом, как Видок и Жиске.
Уровень понизился — и вот появились книги Делагода, Шеню, Шнепфа, — образующие гирлянду вокруг автобиографии Артура Гергея.
Рядом с этими героическими существованиями жизнь Барнума могла бы казаться биографией св. Петра или св. Павла.
Эти факты, служащие нам лотом для измерения глубины морального упадка, не опасны. Орас — не шпион; подслушивать за дверью — занятие, наименее драматичное; шпик совсем не производит благоприятного впечатления; наоборот, Орас недоволен путами, налагаемыми на прессу, и шпионами: они мешают ему распространяться в кафе и удивлять свой мирок великодушным жестом и смелой фразой.
Беспутство, в буквальном смысле слова, тем менее опасно для нас, что мы в нем рождены. Не забудьте, что дама с жемчугом — русская. Не с каторжниками и чиновниками префектуры происходят наши столкновения и стычки, а с македонской фалангой буржуазии — и именно там господствует Орас.
Мы приближаемся к ним с такой скифской простотой, что ее принимают за лицемерие; в этом ищут двуличия, тогда как здесь лишь заискивание. Но мало-помалу мы с отвращением замечаем такую глубину разложения, какая никогда не снилась нам среди наших снегов.
Вообще говоря, мы не менее развращены, чем они, — но они гораздо более растленны. Мы более виновны в глазах исправительной полиции, они — перед «Святым духом».
Вспомните-ка весь зверинец гоголевских героев… Это игроки, пьяницы, лгуны, обжоры, особенно воры — их страсти грубы, животны — вот и всё; лишь в «Цивилизованном помещике» Тургенева я узнаю завуалированный и лукавый разврат Запада. Но и это — гибельный плод разложения дряхлого мира, привитый к дикому стволу не тронутой просвещением жизни. Есть в Петербурге особая среда, где кишит подобный разврат. Это та бюрократия смешанной крови, плод нечистого скрещивания авантюристов всех наций, целые поколения которых бросились в Россию еще во времена Петра I и его преемников, — существа без родины, раболепные и терзаемые завистью, самолюбием и цингой. Но маленькое «Сан- Марино» развращенности не имеет в себе ничего национального.
Напротив, общая испорченность у нас имеет характер буйства, похвальбы, распутства, бесстыдного, шумного — и почти всегда сопровождаемого глубоким невежеством.
Совсем не то на Западе.
479
Здесь не только понимают всё, что волнует душу современного человека, но и становятся глашатаями развития и пропаганды всех великих идей, без того, впрочем, чтобы это как-либо влияло на поведение.
И именно тут-то и начинается наше смущение. Их язык — это наш язык, что с самого начала вводит нас в ошибку; у нас это язык преследуемого меньшинства, молчаливого масонства, по нему узнавали мы друг друга. Этот язык у нас обязывает, и поскольку пользоваться им небезопасно — на нем попусту не говорят.
До тех пор пока вы будете принимать людей за открытые книги, пока вы будете оставаться с ними в тех же отношениях, в каких вы бываете с актером в то время, когда он играет, — все будет идти хорошо, но не отправляйтесь за кулисы. Конечно, нет никакой необходимости идти туда. История умеет извлекать ароматические вещества из дурно пахнущих трав; вам незачем ни заглядывать в ее кастрюлю, ни шевелить это гнилое сено — его выкинут, и останется только аромат.
Но, с другой стороны, этого недостаточно для человеческого сердца; мы ищем другой общности с людьми; связи чисто теоретической нам недостаточно, так же как исключительно деловых отношений. Солидарность, общительность, взаимная склонность, врожденная доброжелательность требуют большего — и их требования, что бы там ни говорили, не менее сильны, чем требования эгоизма.
В этом моральном дуализме есть нечто столь отталкивающее, что, будучи тысячи раз обманутыми, мы пытаемся в него более не верить, не допускать, что убеждение и поведение не совпадают, — и в этом горький источник для самых ужасных коллизий.
Частично это странное моральное состояние современного мира объясняется бесплодностью революционного учения, о которой мы уже говорили. Это было освобождение, но не свобода; либерализм вместе с презрением к власти обучал и способам избавления от всякого ошейника, от всякой цепи, предоставляя затем людям устраиваться как хотят… Но люди не знали, что делать, ибо они были вольноотпущенниками, а не свободными людьми.
Проанализируйте философию либерализма… это военный устав, это система нападения и защиты; власть не есть деятельная воля народа, направленная против врага. После победы нечего было делать с этой военной наукой. Во время борьбы всякая теория, которая ей помогает, хороша; это барабанный бой для поднятия духа и сплочения; это энергичное слово, которое вербует бойцов; поведение во время несложно и кратковременно; частично оно определяется поведением врага; все прочее заключается в единой и искусной организации. Что же
480
до остального — остальное покрывают чехлом, как статую свободы в Конвенте.
Когда пришло время открыть статую, увидели, что она не из мрамора, а из глины. Когда потребовалось воплотить в ряд законов великолепную риторику любви к человечеству, братства народа, республики, демократии, народовластия и полного равенства, — тогда с трудом приняли самую жалкую конституцию, самую неудобоваримую из всех, когда-либо существовавших, конституцию 1848 года.
Один лишь принцип был провозглашен — всеобщая подача голосов. Вот животворный и арифметический источник нового общественного договора. Применение всеобщей подачи голосов к наиболее глубоким, наиболее важным вопросам Республики было равнозначно отречению, признанию, что блуждают ощупью. Кто знает какую-либо истину, любит ее, уважает и верит в нее — пойдет ли он на улицу спрашивать мнения встречного-поперечного, захочет ли он определить при помощи сложения и вычитания большее или меньшее значение этой своей истины?
Массы, ничего не понимавшие в той политической неразберихе, которая происходила в Ратуше и Законодательном собрании, инстинктивно поняли, что такое всеобщая подача голосов. Щель, все более и более отделявшая публику от актеров, расширялась, и когда для того, чтоб ее закрыть, уже не хватало ни восточного ковра ламартиновского красноречия, ни трупов братьев, умерщвленных в Июньские дни, — тогда из глубины этой щели вышел Луи Бонапарт, протирая заспанные глаза. Все это было так нелепо, что он должен был стать хозяином положения.
<1854-1855>
РОССИЯ, БРАННАЯ ЦАРИЦА
L’Europe germanique — avec sa liberté individuelle en Angleterre et théorique en Allemagne, l’Europe latine — avec son égalité civile en France — reculèrent devant les conséquences de leur propre pensée. Le développement naturel dévié de sa route ne s’arrêta point; la plasticité créatrice était trop pressante, mais elle devint tronquée, monstrueuse, et au lieu d’aboutir à la fraternité, elle versa le monde dans la bourgeoisie.
Aucune orthopédie n’a réussi, même le changement d’air. Une partie des souffrants est allée de l’autre côté de l’Océan, pour montrer au monde un spectacle étonnant d’une bourgeoisie qui n’a rien au-dessous d’elle (au moins rien de la même couleur) — mais qui reste bourgeoisie.
481
En même temps au seuil de l’Europe apparaît de plus en plus un témoin inconnu, un troisième lutteur — avoi d’autres traditions, avec un autre passé. Peuple de paysans et de soldats, d’ascétisme militaire et de communisme rural — qui n’a pas de bourgeoisie agraire, qui est esclave et serf en partie et qui récom<...>135[135] et depuis les temps les plus reculés l’égalité des droits des hommes et de <...>136[136]
Mais sont-ce des faits?.. ou des illusions, d
7 mars. Londres
РОССИЯ, БРАННАЯ ЦАРИЦА
Европа германская, со своей личной свободой в Англии и теоретической в Германии, Европа латинская — со своим гражданским равенством во Франции — отступили перед последствиями собственной мысли. Естественное развитие, сбившееся со своего пути, совсем не остановилось; творческий пластицизм был слишком могуч, но он исказился, обезобразился и, вместо того чтобы завершиться братством, привел мир к буржуазии.
Ни одна ортопедическая операция не удалась, даже перемена воздуха. Часть страдальцев отправилась на другую сторону Атлантического океана, чтобы явить миру удивительное зрелище буржуазии, которая никого ниже себя не имеет (по крайней мере того же цвета кожи), но которая остается буржуазией.
В то же время на пороге Европы все чаще и чаще появляется незнакомый свидетель, третий борец — с иными традициями, с иным прошедшим. Народ крестьян и солдат, военного аскетизма и сельского коммунизма, у которого нет землевладельческой буржуазии, полураб- полукрепостной и который <...>142[142] и с самых отдаленных времен равенство прав человека и <...>143[143]
482
Но факты ли это?.. или же иллюзии, <пара>доксы? <...>144[144] Чтоб узнать это — надобно познакомиться с прош<лым>145[145]. Вопрос этот достаточно важен, чтобы <подлежать>
изучению. Изучить его очень легко, очень <...>146[146] Самодержавие свело дробление к <...>147[147] знаменателя. Равенство в рабстве ставит на одну ногу Францию, Германию и Россию. — Интересно, что <...>148[148] третий <...>149[149]
7 марта. Лондон.
<Середина 1850-х годов>
DUBIA
485
LES PÂQUES RUSSES
Le rescrit de l’empereur Nicolas au général Osten Sacken, gouverneur d’Odessa, et les articles du Journal de St-Pétersbourg racontent avec une hypocrite indignation, que le bombardement d’Odessa a eu heu le Samedi Saint. (D’après le calendrier erroné, conservé par l’église grecque, malgré les rectifications des astronomes du XVI siècle).
A cet endroit l’Homme pourrait citer:
1. Le 16 avril 1831 — jour de Samedi Saint, selon le calendrier russe, où les troupes de Nicolas entrèrent à Oszmiana et en massacrèrent les habitants.
2. Le lendemain, le 17 avril, premier jour de Pâques, le général Kreutz fort de 22 000 hommes et de plus de 40 canons, enveloppa 5000 Polonais à peine armés, commandés par le général Sierawski, et les extermina complètement. — Le lundi de Pâques,18 avril, continuant la célébration de la résurrection de Jésus-Christ, les soldats russes forcèrent la ville de Kazimierz et jettèrent dans la Vistule les insurgés en retraite.
3. Pour prouver quelle façon de célébrer les Pâques ont messieurs les princes de la maison germano-orthodoxe de Gottorp, il suffira de rappeler que l’impératrice Catherine II ordonna au général Igelstrom de préparer un massacre à Varsovie, pour le 4 avril 1794, Samedi Saint, lorsque le peuple s’assemblait dans les églises (tout-à-fait comme le dit le czar à propos d’Odessa); heureusement ce projet fut déjoué et les
