История их блистательна. Запорожцы были странствующими рыцарями простонародья. Казаки скорее становились разбойниками, непокорными, неукротимыми, нежели подданными какой-либо власти; они словно унаследовали те смутные догадки, то пророческое чутье, которыми отличались норманны. При Иване IV горсть казаков завоевала Сибирь. Вождь их, Ермак, не довольствуясь тем, что дошел до Тобольска, умирающей рукой водрузил свое знамя
46
в Иркутске. После него другой казак пробился сквозь ледяные пустыни, как будто какая-то магнетическая сила влекла его к Тихому океану, как будто он провидел великое назначение России, раздвигающей свои пределы вплоть до границ Америки.
Только тупость немецкого правительства в Петербурге помешала ему оценить такое учреждение, как казачество. Прежде всех начал притеснять Петр Великий, обрадовавшись предлогу, который дал ему Мазепа. Екатерина закрепостила миллионы казаков, Николай разрушил их демократическое устройство жалуя дворянство выборным казачьим есаулам; Николай даже пытался исказить их народные песни. Разумеется, уклад казачьих общин плохо вязался с русским военным уставом. Считалось разумнее грубой силой насаждать нелепые военные поселения, нежели допустить развитие цветущих и глубоко народных казачьих общин.
Стремления позднейших европейских теоретиков не могут, разумеется, найти удовлетворение в общинном укладе русской деревни и республиканском строе казачьих поселений. Все в нихЦ1] было неразвито; личная свобода то и дело приносилась в жертву демократическому и патриархальному братству. Но кто же разрушает недостроенный дом, с тем чтобы снова построить его по прежнему плану? Не наша заслуга, что мы, при неизменном квиетизме, сохранили тот общинный строй, который германские народы давно уже утратили среди превратностей своей истории. Но это преимущество не надобно выпускать из рук. Воспользуемся опытностью наших предшественников; она им дорого стоила.
Западная Европа пожертвовала своим общинным устройством, а вместе с ним — своими крестьянами и ремесленниками, когда, после долгой и славной борьбы за развитие аристократического и буржуазного меньшинства, она достигла более широкого и богатого существования. Она имела католицизм, протестантство, рыцарство, исполненное поэзии, третье сословие, прославленное своей стойкостью, Реформацию и наконец Революцию, которая наполовину разрушила церковь и трон. Одна лишь Россия осталась в стороне от побед и славы своих соседей. Народ ее не в состоянии был следовать за европейским развитием, тем менее — его достичь; после киевского
47
периода он влачил жалкое существование. Монгольские ханы, византийствующие цари, германизированные императоры, помещики, подобные рабовладельцам, — вот властители
России. И все же, хотя народ ничего не приобрел, он по крайней мере сохранил общину с равными правами всех ее членов на владение землей, на ее раздел.
Если русский крестьянин подчинился крепостному состоянию, то не без упорной борьбы. Легкий успех Дмитрия Самозванца, восторженное отношение к нему народа, его подражатели, которых уничтожали и которые снова появлялись с огромными полчищами под Москвой, — все это было бы непонятно, если бы не скрытая сила могучего, широкого, глубокого народного движения. Длительное сопротивление целого народа не смогло подорвать престол Романовых, но даже лживые правительственные хроники не могли обойти молчанием войны «разбойников». Стенька Разин, один из их предводителей, возглавил 200 000 человек. При царе Алексее было повешено более 12 000 крестьян. Столетие спустя императрица Екатерина II не раз бледнела при докладах ее генералов о пугачевском восстании. Пугачев сделал роковую ошибку, ту самую, которую затем повторил Кошут. После взятия Казани он не пошел прямо на Москву, где, по свидетельству Кастера, 200 000 крепостных с величайшим нетерпением ждали его войско. Мужиков истребляли во имя цивилизации, и Вольтер поздравлял северную Семирамиду с победами Бибикова и Панина.
Знамя восстания Пугачев поднял во имя освобождения крестьян. Девиз его был «И^Г et redivivus»9[9]. Взятый в плен и закованный в цепи, он отвечал подлому генералу, который собственноручно бил его и при этом грубо ругался: «Я только вороненок, а стервятник еще летает в поднебесье»10[10].
После полуторавековой борьбы русский народ покинул поле битвы. Пугачев был последним народным вождем. С тех пор народ больше не восставал массами, за исключением восстания в Старой Руссе в 1831 году. Оно отличалось страшной жестокостью, но чего можно было ожидать в ответ на террор,
48
с помощью которого учреждались и поддерживались военные поселения? Что посеешь, то и пожнешь.
Трудно поднять восстание среди народа, рассеянного по необозримым равнинам, живущего в деревянных избах, в деревнях, открытых со всех сторон. Единственным убежищем такому народу могут служить леса, и граф Воронцов показал на Кавказе, как поступать с таким убежищем.
Притом самые злоупотребления исполнительной власти вносят путаницу в понятия народа. Крепостной, принадлежащий богатому помещику, рад найти у своего могущественного барина защиту против притеснений чиновников и полиции. Положение крепостных не везде
одинаково тягостно и унизительно; вот почему не удаются объединенные действия и одновременное сопротивление; вот почему крестьянские бунты остаются разрозненными, местными и ограничиваются отдельными общинами, редко распространяясь даже на две или три из них.
По данным последней ревизии крепостных крестьян мужского пола в России было 11 380 000 (женщины в счет не идут). Две трети этого числа принадлежат помещикам, владеющим не менее чем тысячью крестьян; от своих крепостных они обычно не требуют ничего, кроме оброка, т. е. денежной ренты, за которую предоставляют землю в полное распоряжение крестьян.
Обычно такие крестьяне и все вообще, принадлежащие богатым землевладельцам, как легко себе представить, менее несчастны, чем зависящие от мелкопоместных дворян и обязанные отбывать барщину. Притом крупные помещики, кроме нескольких летних месяцев, редко живут в своих имениях, тогда как мелкопоместные живут на своей земле круглый год и стараются возместить то, что они вынуждены были издержать во время своего пребывания в столицах. Скаредные и ненасытные, они во все вмешиваются, стараются из всего извлечь выгоду; сверх установленных податей, они взимают всевозможные поборы — в виде яиц, грибов, холста, овощей, фруктов, масла, молока и домашней птицы. А чтобы рассеять скуку, они развлекаются, нарушая супружеские права своих подданных.
Мелкие имения рассеяны по всей русской территории в
49
Европе. Сибирь, к счастью, не знает крепостничества. Окруженные поместьями крупных землевладельцев или большими общинами государственных крестьян, несчастные крепостные совершенно разобщены со своими соседями. Нельзя сказать, чтобы русские крестьяне проявляли особенно живое сочувствие к своим собратьям, но где и когда взаимное сочувствие само по себе поднимало массы на отмщение их попранных прав? Правда, в 1839 и 1840 годах мы видели, как начиналось объединение крепостных общин. В некоторых уездах Симбирской и Тамбовской губерний убийства помещиков казались осуществлением определенного плана. Но обычно события развиваются иначе. Долгие годы молча терпят крепостные какой-нибудь общины, безропотно страдая и перенося всякие бедствия. Вдруг, без всякого предупреждения, вспыхивает бунт — крестьяне убивают помещика, режут его семью, сжигают его дом; с угрюмым терпением переносят наказание плетьми, после чего их посылают погибать в сибирские рудники. Такой исход известен им заранее, но они дольше не в силах были терпеть. Причины таких бунтов заслуживают серьезного внимания. Обыкновенно они вызываются покушениями помещика на права общины. Крестьяне чувствуют себя жертвой, лишенной всякого покровительства и защиты; они изнемогают от непосильной работы, от непосильных поборов, грубый и жестокий управляющий постоянно подвергает их тягчайшим наказаниям, но все это кажется русскому крепостному бедствием преходящим и поправимым. Он никогда однако не может примириться, никогда не подчиняется без кровавого протеста вмешательству помещика в распределение общинных земель, в права на пастбища, в дела общины. Тут крепостной чувствует себя пораженным в последнем своем убежище, вне которого он уже
ничего не видит. Тогда крестьянин убивает помещика. Почему же — можно спросить — крестьянин не домогается сначала восстановления своих прав? Чтоб жаловаться на нарушение права, нужно иметь законное основание. Община же в России существует сама собою, потому что ее нельзя искоренить, потому что она одна определяет весь нравственный уклад крестьянской жизни. Правительство признает это; дворянство этому подчинилось и привыкло к существованию общины.
50
По закону крестьянин может обратиться с жалобой только к уездному предводителю дворянства. Этот предводитель, избираемый дворянами, является естественным их защитником и перед правительством, и против народа. Полиция не принимает жалоб на помещиков, кроме чрезвычайных уголовных случаев, что непосредственно крестьян не интересует. Крепостному разрешается доносить на помещика только в случае, если тот принадлежит к тайному обществу или совершил преступление. Закон дозволяет лишь три дня работы на помещика в течение недели, а наблюдает за исполнением этого постановления полиция, избираемая дворянством. От времени до времени правительство с внезапным изумлением замечает злоупотребления, проявляет тогда поразительное мужество и наказывает одного или двух помещиков. Затем следует долгий и страшный промежуток, наполненный злоупотреблениями, ненаказанными и неотмщенными.
ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ
Как раз перед тем, как я в 1846 году уехал из России, всю Москву взволновало дело, характерное для нашей страны. Некий князь, владелец обширных поместий в Орловской губернии, подверг одного из своих крепостных телесному наказанию. Крепостной умер под розгами. Согласно обычаю, священник и дьякон в сопровождении причетника присутствовали на похоронах и составили свидетельство о смерти этого человека. Добрый священник подписал его, добрый дьякон — также, но вот, читая эту бумагу, причетник заметил, что тут имела место не естественная смерть, a убийство. Ошеломленный этим заявлением, священник пытался разуверить причетника и убедить его подписать бумагу. Причетник решительно отказался. Узнав об этом затруднении, князь подумал, что причетник просто хочет воспользоваться удобным случаем и послал бедняку несколько сот рублей. Однако причетник стоял на своем; он призвал священника и дьякона в свидетели подкупа, после чего исчез, появился в Орле, проник к архиерею и доложил ему все это дело. Архиерей, не подготовленный к такому случаю, написал губернатору и уездному протоиерею. Орловский губернатор оказался близким родственником убийцы. Понятно, он не пожалел усилий, чтобы замять это дело, но непреклонный причетник упорствовал в своих обвинениях. Дело разгласилось и поставило полицию в очень затруднительное положение, так как преступление было слишком явным. Тайная полиция довела дело до сведения императора. Губернатор был отставлен; следствие, которое велось теперь на других основаниях, шаг за шагом установило, что князь Трубецкой и его жена постоянно подвергали своих крепостных жесточайшим истязаниям. В барской усадьбе нашли подземелье, где в цепях томились заключенные. Необходимо заметить, что подземные темницы и цепи совершенно не в обычае у русских помещиков. Князь был предан суду, осужден, лишен титула и прав и сослан в Сибирь вместе с достойной его супругой. Но император на этом не остановился; он приказал отдать под суд всех уездных предводителей дворянства, которые избирались с того времени, как князь Трубецкой обосновался в своем имении. Но, как и следовало ожидать, эта мера не была приведена в исполнение. В числе этих предводителей дворянства был Ш., впоследствии министр юстиции, и дело приостановили из уважения к одному из самых посредственных администраторов.
