на которых держалась николаевская плотина (эти немецкие и русские Клейнмихели), покачнулись. Призрак, мучивший ее тридцать лет, снова восставал из рвов Петропавловской препости, из-под снегов Сибири и грозил пальцем во фригийской шапке. В самом деле, как было ей не трепетать, когда террористы и люди баррикад, вроде Ланского и Сухозанета, принимались за кормило судна, так ловко поставленного на мель ее покойником, что без англо-французской помощи его бы никто и не стащил. Предвидя 10 августа и 21 января, оплакивая николаевскую форму мундиров и великих сподвижников «незабвенного», императрица оставила революционный дворец и изволила проследовать в Берлин.
Там ее ждал новый удар, шедший от близкой руки. Королевственный брат ее, плохо различающий призвание полов и, сверх того, человек, зашибающий хмелем, вдруг пожаловал императрицу — отгадайте чем? — чином драгунского полковника. И вот ей пришлось на
старости лет «снимать одежду черну» и нарядиться в костюм, о котором прусская газета говорит: «вполовину фантастический, вполовину драгунский!» Таким августейшим
андрогином и вдовствующим драгуном предстала она перед корпус офицеров, который был тронут до слез, что и ожидать следовало от их звания немцев.
Что, если бы императрице с своей стороны назначить его самого, любезного и королевственного братца, — августейшей директрисой в Смольный монастырь? Посмотрели бы мы, как бы он явился на акт декольте с голыми руками и в рейтузах или в мундире бывшего Кайзер-Николаус регимента-полка, с крахмаленой юбкой с кринолинами и… брандебурами! Пусть бы он на себе примерил, что значит путать полы.
Это раскрыло глаза императрице, она с каждым шагом в Европе больше и больше переходит на нашу сторону и из императрицы-полковника становится гражданин- императрица. Простота завелась удивительная, никаких этикетов. Одним добрым утром является старый служивый; постучал в дверь, выходит кухарка. — «Кого вам?» — «Императрицу. Дома, что ли?» — «Как же, как же, пожалуйте в столовую, они укладывают драгунский
15
мундир в чемодан». — Служивый идет. — «Помните ли императрица, как я вас в Потсдаме маленькую вытащил из воды в саду? — «Ах боже мой, точно, точно — вот истинно гора с горой не сойдется, а человек с человеком все же иное встретится». И она стала вспоминать, как Дон- Карлос, о счастливых днях «Аранхуеца» в Потсдаме. Что ей теперь Ланской и Сухозанет, что ей освобождение крестьян, — она соболезнует о польских судьбах Ломбардии, — дайте нам Капура и освобождение Италии.
Ну, разумеется, с такими мыслями в голове нечего было и думать проезжать Австрию. В ее лета подвергаться австрийскому преследованию, аресту, тюрьме, Шпильбергу, сагсеге duro5[5] — хуже всякого Мандта. Да и что такое Австрия? гнездилище рабства и абсолютизма, — то ли дело Швейцария.
Швейцария? эта страна без царя, — эта страна, в которой самые горы напоминают la montagne de 93 и время геологического террора, страна, в которой государственные преступники вроде Телля, этого Пестеля с большей удачей, считаются великими людьми; в которой говорятся открыто такие страшные и возмутительные вещи, что русское правительство сочло необходимым послать туда глухого Креднера посланником, чтобы он не набрался зажигательных теорий.
Все это старые предрассудки. — Die Bürgerin-Kaiserin6[6] в Женеве, окружена толпами девушек с букетами, они делают ей книксен и поют Ständchen — für unsere Alexandrina7[7],
музыка и слова нарочно сочинены ad hoc каким-то германском поэтом, потерявшимся на Альпах8[8].
Но в Пиэмонте она узко окружена не невинными девушками, а виновными возмутителями общественного порядка — Борромеи, Литта (почти то же, что Чарторижские и Потоцкие, находящиеся в эмиграции). Она берет на руки маленького Борромео
16
и со слезами на глазах желает, чтоб он увидел скорее свою родину, что в переводе значит, чтоб скорее прогнали из Ломбардов законного императора — и его австрийцев.
Давно ли у Карла-Альберта был отнят русский полк, или, лучше, у полка было отнято имя Карла-Альберта, за то, что он, проведя целую жизнь в преступлениях и в своей запачканной трокадерской шинели, почувствовал недостойное помазанника божия угрызение совести и дал своему народу человеческие права. Покойник шутить не любил и слабостей не прощал. Но забыт «незабвенный», и его неутешная вдова весело пенит бокал и на шумном пиру сама провозглашает тост за конституционного короля Сардинии.
Скоро ли тост Маццини? Да не выпить ли за Кошута? Насолила же им Австрия!
Такова обаятельная сила русского самодержавии, что, я думаю, эти господа сделают со мной чудо, которое не в состоянии был бы совершить самый k. k. св. Непомук, — примирят меня с Австрией, которую я ненавижу как человек, как славянин, как друг Италии.
Но каков бы ни был либерализм сардинского двора, все же он не идет до уничтожения личной собственности и коммунизма; все же Ницца — не Икария Кабе. Опыт распространения communa bonorum9[9] решительно не удался императрице. Какая-то англичанка наняла дом с садом, понравился сад императрице — она в него гулять; но англичанка говорит: «Позвольте, не торопитесь, сад я наняла не для высочайшего, а для собственного своего удовольствия, beg pardon, Mame!10[10]» да и дверь на ключ. Какова смелость! Она, верно, не знает, что в России ее послали бы солдатом на Кавказ или в каторжную работу лет на тридцать.
Не за то ли обошли одного Ратацци, министра внутренних дел, русской кавалерией, что он не умел отомстить такой афронт и не поручил солдатам, возвратившимся из Крыма, взять приступом сад англичанки?
Демократически проводя время с разными пиэмонтскими губернскими
17
секретарями и советниками губернского ниццкого правления, наша православная протестантка поехала к папе римскому. Пий IX вспомнил молодость, как он сам служил офицером в Guardia Nobile, надел лучший подрясник и, как вежливый кавалер, приосанившись, сам отправился с визитом. Об их святом tête-à-têtе’e никто ничего не знает; быть может он просил императрицу перекрестить Русь в католическую, а может быть, объяснял пользу и выгоду своего открытия иммакулатного зачатия!
Особенно приятно нас поражает, что в Риме, в этом старом городе из всех старых городов, августейшая больная порхает, как бабочка. Мы, право, начинаем думать, что преданность и слепая любовь выдумали беспокойным и заботливым сердцем опасность, в которой находится здоровье императорствующей вдовицы, — где же доказательства? В Петербурге лет до пятядесяти она танцевала, одевалась, шнуровалась, завивалась. В Ницце — пикники, déjeunés flottants11[11] на море, музыка, parties fines12[12], — не знаю что. В Риме — туда-сюда, суета суетствий: старую ли штуку освещения св. Петра выдумают, или вечный жирандоль зажгут, — наша Александра Феодоровна тут как тут. Какую надобно иметь приятную пустоту душевную и атлетические силы телесные, какую свежесть впечатлений, чтоб так метаться на всякую всячину, чтоб находить zu himmlisch13[13] — то захождение солнца, то восхождение ракет; чтоб находить удовольствие во всех этих приемах, grands levés, petits levés14[14], представлениях, плошках, парадах, полковой музыке, церемонных обедах и обедах запросто на сорок человек, в этом неприличном количестве свиты, в этих табунах — лошадей, фрейлин, экипажей, штатс-дам, камергеров, камердинеров, лакеев, генералов, наших послов, идущих с Востока и Запада на поклонение, и не наших принцев, с своими durchlauchtige Gemahlinen!15[15] — Чье здоровье вынесет эдакую барщину!
Когда Николай был в Риме, ехавши от товарища по службе и друга своего короля неаполитанского, он делал смотр храму св. Петра, все нашел в порядке и написал на куполе: «Здесь я был такого-то числа и молился об матушке России». Хоть оно и не совсем уместно и вовсе не по форме было для главы восточной церкви беспокоить бога с чужой квартиры, но, видно, он молился усердно, да и не об одной матушке России, а и об матушке своих детей, и бог услышал высочайшую молитву!
А вы, мужички, платите — вам не привыкать стать.
19
ПРАВДА ЛИ?
Правда ли, что князь Вяземский, так гнусно управляющий министерством народного просвещения, что его близкие друзья объясняют одним приливом желчи к мозгу его ценсурные бешенства — получил по почте свое собственное стихотворение «Русский бог» — стихотворение, не только непочтительное к богу, но и непочтительное к немцам, с прибавлением следующего куплета:
Бог карьеры слишком быстрой, Бог, кем русский демагог Стал товарищем министра,
Вот он, вот он — русский бог?
Правда ли, что подозрительные люди, враждебные правительству, собираются всякую неделю у бывшего петербургского попечителя Мусина-Пушкина с целью порицания всех действий государя в пользу прогресса и развития? На этих вечерах, говорят, являются экс- ценсор Елагин, Липранди, доносящий по особым поручениям, Иван Ив<анович> Давыдов, недавно получивший отроческое наказание, но не исправившийся?
Правда ли, что дело о грабежах по комиссариатской части, открытых во время Крымской кампании, — замяли, потому что между ворами нашлись сильные армии сей?
Правда ли, что министр финансов, Брок, сделался яростным противником освобождения крестьян, с тех пор как он с споспешествующей помощью откупщиков благоприобрел больше тысячи живых душ?
20
Правда ли, что в Тверской губернии архиерей да человека два подученных им лавочников подали от имени всех раскольников города Ржева всеподданнейшее прошение о присоединении всех старообрядцев к православной церкви а когда дело дошло до миропомазания заблудших овец, то нужно было убеждать их с помощью батальона солдат под руководством флигель-адъютанта? Впрочем, наш тверской корреспондент прибавляет, что присланный на следствие сатрап не взял поднесенных ему купечеством на блюде с пряниками ассигнаций. Правда ли это?
Правда ли, что генерал Шейдеман, когда еще был адъютантом Сухозанета, раз после парада в виду всей VI дивизии хотел сесть к Сухозанету в дрожки, а Сухозанет оттолкнул его, закричав: «Ну! куда ты лезешь?»… Правда ли, что в последнюю войну тот же генерал Шейдеман дал своему клеврету фельдфебелю Максимову крест, следовавший фейерверкеру Семенову? И правда ли, что этот генерал Шейдеман теперь идет в гору под милостивым покровительством военного министра? Когда же храброе русское войско будет избавлено от бездарных, наглых, низкопоклонных и ворующих генералов?
Правда ли, что сигнал на народном празднике во время коронации был с намерением дан преждевременно для того, чтоб скрыть от государя, что припасы были гнилые, старые и негодные?
Правда ли, что Закревский остается в Москве генерал-губернатором, — несмотря на то, что все сословия им недовольны, и несмотря на то, что государь льстит Москве?
Когда же сдадут его, Брока, циркулярного министра Ланского окончательно в странноприимный и правительствующий сенат???
РЕВОЛЮЦИЯ В РОССИИ
«Господа, лучше, чтоб эти перемены сделались сверху — нежели снизу».
(Александр II. Речь к московскому дворянству.)
Мы не только накануне переворота, но мы вошли в него. Необходимость и общественное мнение увлекли правительство в новую фазу развития, перемен, прогресса. Общество и правительство натолкнулись на вопросы, которые вдруг получили права гражданства, стали неотлагаемы. Эта возбужденность мысли, это беспокойство ее и стремление вновь разрешить главные задачи государственной жизни, подвергнуть разбору исторические формы, в которых она движется, — составляет
