passe; les muscles se détendent: Cavaignac — Bonaparte. — «La Hongrie est aux pieds de Votre Majesté». — L’Immaculée Conception est prouvée. — Censure. — Concordat. — L’ordre de Varsovie devient l’ordre œcuménique en Europe. Toutes nos espérances sont écrasées encore une fois!
Les derniers, les meilleurs de ceux qui restaient, tombent d’exhaustion dans cette lutte inégale. Bélinski d’abord… puis Granofski.
Ce qui frappe aujourd’hui les yeux — et cela est vraiment très remarquable — c’est le changement de direction qui s’est fait tacitement dans les esprits, pendant la seconde partie du règne de Nicolas. A notre réveil, nous nous trouvons grandis. Ce n’est pas pour rien que nous avons passé par tous les malheurs chez nous,et que nous avons assisté à touslesmalheurs de l’Europe.
Deux pensées commencent à se faire jour et gagnent du terrain. La première, c’est le désir de s’émanciper de la tutelle morale de l’Europe, de s’assimiler sa science sans imiter son histoire. La seconde, c’est de prendre pour base de ce développement nouveau la vie populaire, d’abattre le mur qui divise les deux Russies, et tout cela par une révolution économique.
C’est le testament de Pestel que la jeune Russie exécute maintenant!
128
(ИЗВЛЕЧЕНО ИЗ «БЮЛЛЕТЕНЯ МЕЖДУНАРОДНОЙ АССОЦИАЦИИ»)
Редакция «Полярной звезды» недавно издала у гг. Трюбнера и К сочинение на русском языке, озаглавленное: «26 декабря 1825 года и император Николай». Это довольно пространное опровержение официального рассказа об обстоятельствах, при которых совершилось восшествие на престол Николая, — рассказа, написанного некиим статс-секретарем и исправленного самим Николаем: подлое сочинение евнуха, достойное византийского ритора или бонапартистского префекта.
Идя навстречу пожеланию Международного комитета, который так братски помянул наших мучеников в годовщину 26 декабря, мы написали это небольшое сочинение, сжатый пересказ основных фактов, приведенных в нашем труде.
I
Историческая миссия императорской диктатуры, которая в течение долгого времени поглощала всю национальную деятельность России, все свободы и вольности, все влияния, даже влияние церкви и цивилизации, приближается к концу. Императорская власть, в том виде, в каком она образована мощной рукой Петра I и развита Екатериной II, отжила свое время. Завершение ее было торжественно. Это произошло, когда Александр I вступил в Париж, в сопровождении своих коронованных союзников (тех самых, что толпились в передней у Бонапарта в Дрездене), и предоставил французскую корону
129
Бурбонам, в то время как друзья его предоставили ему самому корону польскую.
Мечта Петра I, навязчивая идея Екатерины II воплотились в жизнь. Чего же, в самом деле, хотел Петр I? — готового образца, обширной формы для сильного и агрессивного государства. Он хотел вмешиваться одновременно в западные дела и в дела восточные. Это создание, основанное на революционном деспотизме, отрицавшем традицию и сохранявшем власть, тем не менее удалось. Ему недоставало лишь великого испытания; оно явилось в 1812 году. Рухнет ли, обрушится ли империя вместе с кремлевскими стенами? — Она устояла, и два года спустя Александр возвратился в свою сожженную столицу как «миротворец Европы».
Но на лице его скорей была печаль торжества, чем ликование победы. Он очень хорошо сознавал, что Россия вступает в новую фазу, но он сознавал также, что у него не хватает сил для предстоящего великого труда.
Александр не был заурядным и ограниченным человеком, подобно Николаю. Это личность глубоко меланхолическая. Преисполненный великих замыслов, он никогда не воплощал их в жизнь. Подозрительный, нерешительный, лишенный веры в себя, окруженный посредственностями или ретроградами, он, вдобавок, постоянно терзался своим полудобровольвым участием в убийстве собственного отца. Коронованный Гамлет, он был поистине несчастен.
Во время борьбы с Бонапартом у него бывали еще вспышки энергии, но после войны мы видим его вялым, подавленным. Устав от сопротивления, оказываемого ему недоброжелательной бюрократической олигархией, он все более и более охотно препоручает бразды правления человеку жестокому, ограниченному, но в материальную честность которого он верит, — Аракчееву. — То был выбор, вызванный усталостью, презрением к людям, отчаянием.
Этот черствый, желчный, гадкий и неумолимый солдат управлял Россией как раз в то время, когда — после войны — все общество, дыша полной грудью, чаяло реформ.
До войны 1812 года правительство, — если не считать приступа умопомешательства и бешенства при Павле I, — стояло
130
во главе движения. Но в тот момент, о котором мы говорим, прогрессивная партия зашагала рядом с правительством, обогнала его. Дворянство составляло, так сказать, деятельную часть народа — между неподвижной массой внизу и правительством, которое там, наверху, совсем остановилось.
Немыслимо было сразу же перейти от возбуждения народной войны к томительной немоте петербургского режима, и притом еще в то время, когда он терял последние остатки своих умственных сил. Эта пламенная деятельность, потопленная в грязи вероломства и злоупотреблений администрации, не имела иного противовеса, кроме власти гнусного капрала — графа Аракчеева, вооруженного розгами для солдат и ордерами на арест для всех остальных.
Вот при каких обстоятельствах мало-помалу образовалось это грозное тайное общество, которое предвидело, как мы это покажем ниже, возможность ниспровержения петербургского трона и действительно поставило его на волосок от гибели.
II
В Литве, в главной квартире второй армии, которой командовал фельдмаршал князь Витгенштейн, два офицера, два брата Муравьевы, заложили, в 1815 году, основы политического общества. Сблизившись с несколькими офицерами и видя, что дело идет на лад, они отправились в Петербург, чтоб узнать о настроениях в императорской гвардии. Они нашли там больше чем сочувствие, они обнаружили в полках зародыши общества группы офицеров, вполне готовых присоединиться к ним — неопровержимое доказательство, что наступило время для обширных политических преобразований.
Все эти кружки влились затем в муравьевское общество, и легко объяснить, почему провинциальное общество взяло верх и почему гвардейские офицеры присоединились к армейским, а не привлекли их к себе. Вскоре после основания муравьевского общества, заговорщики познакомились с адъютантантом фельдмаршала, армейским полковником П. Пестелем. Он тотчас же вступил в общество и, с того же дня, сделался его центром, его душой. Благодаря ему смутные стремления, свободолюбивые порывы получили цель, практическое применение: его
131
крупная фигура главенствует над всей заговором; она сохраняет величие даже в пропитанных ядом донесениях следственной комиссии.
Пылкий республиканец и решительный революционер, он ничего не навязывает, ничего не торопит. Он действует с осторожностью, с поразительной выдержкой. Он печется лишь о лучшей организации объединения. Он дает ему устав, централизует его. Хорошо понимая, насколько робко еще сознание молодых людей, благородных, преданных, но совсем лишь не давно пробудившихся для политического мышления, он соглашается сними в том, что главная задача — ограничить произвол царя.
Читая отрывки из этих бесед, приводимых в следственном деле, нельзя не восхищаться как его тактом, так и разнообразием его приемов. Он соглашается с одними, что конституция на английский манер весьма хороша, но, едва лишь его собеседник выражает сомнение, он тут же добавляет, что, со своей стороны, предпочел бы американскую конституцию, которая, говорит он, годна всем, а не только «лордам и купцам»; он думает, впрочем, что, если б можно было заставить императора принять Хартию, это явилось бы большим прогрессом; затем, в нескольких словах, он намекает — как на одну из возможных случайностей — на смерть императора. Он сомневается в том, что одно лишь давление общественного мнения может заставить самодержца уступить часть своей власти. Он доказывает, что этого можно добиться лишь силой и что для ограничения самодержанной власти потребуется не меньше усилий, чем для ее уничтожения.
Несмотря на то, что он был так осторожен (следственная комиссия принимает все это за yвертки), — его разгадали: он внушал страх. Александр Муравьев отдалился от общества. Члены «Союза благоденствия» роптали, Северное общество начинало побаиваться честолюбия Пестеля. По-видимому, Никита Муравьев, являвшийся главой этого общества, и, вслед за ним, Рылеев разделяли это чувство. Тогда Пестель решил созвать в Москве съезд Северного и Южного обществ. Собрались. — Ни к какому соглашению не пришли. Некоторые члены громко сетовали на диктатуру Пестеля в Южном обществе, утверждая,
132
что цель объединения перешла ранее намеченные границы; многие сообщили письменно о выходе из общества. Тогда друзья Пестеля, сговорившись с наиболее энергичными членами, предложили полностью распустить «Союз благоденствия». Предложение было принято, и
Н. Тургенев, председательствовавший в тот день, объявил общество распущенным. Это произошло в Москве, в феврале 1821 года.
Полковник Аврамов, охваченный негодованием, один протестовал против роспуска «Союза», энергично заявляя что «если даже все оставят общество, оно не будет вследствие этого распущено, ибо продолжит свое существование в нем, Аврамове». Но он сильно ошибался. Никогда такие люди, как Пестель, Юшневский, Фонвизин, Н. Муравьев, Бестужев- Рюмин не собирались покончить с обществом. Для Пестеля это было лишь средством избавиться от слабых и организовать общество не только без участия прежних членов, но даже и без тех, кто что-либо о нем знал. Новое общество, тотчас же преобразованное, назначило своими распорядителями Пестеля, Юшневского и Н. Муравьева. С самого своего основания оно приняло решительный и революционный характер. За два года оно приобрело столь большую силу и так широко распространилось, что в 1823 году мы видим уже четыре новых общества, созданных под руководством главного общества, находившегося в Тульчине, ставке штаба второй армии. Пестель, укрепившийся и могущественный, не прибегает более к «уверткам». Он прямо идет к своей цели, к полному и коренному переустройству правительства не только на республиканских, но и на социалистических основах53[53].
Теперь уже речь идет не о критике английской конституции. Пестель ясно и просто ставит перед членами общества следующий вопрос: «Что делать с императорской фамилией в случае успеха?» Были предложены ссылка, тюрьма, изгнание. Выслушав все это, Пестель сказал: «Надобно истребить это». — «Как! — закричали все, — это ужасно!» — «Я отлично знаю это». — Друзья Пестеля заколебались. Произвели голосование. Большинство оказалось за Пестеля — большинство весьма незначительное, всего лишь в шесть голосов.
133
Несколько месяцев спустя Пестель собрал всех руководителей и еще раз предложил им тот же вопрос. — Все согласились с ним. Исходя из этого решения, Бестужев в 1824 году потребовал от польских обществ вынесения смертного приговора цесаревичу Константину при соответствующих обстоятельствах.
Прежде чем говорить о сношениях общества Пестеля с варшавскими революционными обществами, мы должны сказать несколько слов о Северном обществе.
Распущенное общество было восстановлено также и в Петербурге и с гораздо большей энергией. Во главе этого общества мы видим вначале князя Трубецкого, затем Н. Муравьева и князя Оболенского. Немного позднее, наконец, им руководит самый замечательный из петербуржцев — поэт Рылеев. В своих взглядах Северное общество сильно сблизилось с Южным; однако несчастная мысль, что «Пестель скорей Бонапарт, чем Вашингтон», преследовала северян и постоянно препятствовала согласию и единству
