действий. Юные энтузиасты не понимали зрелого мужа. Беседуя однажды с Пестелем о необходимости временной диктатуры, которая будет ему вручена, Поджио добавил: «Конечно, это положение вещей продлится не более нескольких месяцев». — «Как, — вскричал Пестель. — вы думаете изменить всю эту правительственную машину, дать ей другое основание, приучить людей к новому устройству — и все это зa несколько месяцев! — На это потребуется десяток лет». Пестель был глубоко прав. Играло ли хоть какую-нибудь роль в его взглядах личное честолюбие или нет — это не имеет особого значения. Важно лишь то, что Пестель понимал революцию совсем иначе, чем его петербургские друзья. «Вы можете провозгласить республику, — говорил он на одном заседании, — это явится только переменой названия. Надобно затронуть земельную собственность. Совершенно необходимо дать землю крестьянам: только тогда революцияя будет совершена».

Южное общество, после своего учреждения, вступило в сношения с варшавскими политическими обществами. Бестужеву-Рюмину, первому узнавшему о них и сообщившему о том руководителям, тотчас же было поручено и даны все полномочия ступить с ними в переговоры. Поляки, со своей стороны, послали Крижановского. Условия для этого союза были следующие:

134

русское общество признавало независимость Польши и областей, еще не полностью обрусевших, вкючая Белостокскую область и часть губерний Гродненской, Виленской, Минской и Подольской; польское общество, со своей стороны, обязывалось начать восстание одновременно со второй армией и захватить самого великого князя. Другое условие было поставлено русским обществом — нужно ли говорить, что оно было продиктовано Пестелем, — провозглашение республики в Польше.

Поляки не желали предрешать заранее форму правления, они не желали также принимать на себя обязательства казнить великого князя. Бестужев-Рюмин и С. Муравьев, после долгих споров, договорились, наконец, с двумя комиссарами, присланными из Варшавы, Гродецким и Чаркосским, о том, что поляки поступят с членами императорской фамилии, оказавшимися в Польше, таким же точно образом, как русское общество с теми, кто находится в России. Пестель отправился сам, в сопровождении князя Волконского, на второе свидание с комиссарами Гродецким и Янковским.

В это же время отделение Южного общества, называвшееся Васильковским (по месту своего расположения), узнало о новом обществе, основанном артиллерийским офицером Борисовым. Основная задача этого общества, образованного из русских и поляков и носившего название Соединенных славян, заключалась в работе над воссоединением славянского мира в одну «федеративную республику», в которой каждый народ должен сохранить свою полную самостоятельность и соединиться с другими только федеративными узами. Бестужев предложил этому обществу присоединиться к большому объединению, что оно и сделало. Соединенные славяне — и это достойно внимания и показывает, что под руководством Пестеля устанавливалось согласие во всех пунктах, — пришли также к мысли об убийстве императора Александра, и только несколько времени спустя С. Муравьев присоединил их окончательно.

Приближалось время действовать. Южное общество разветвлялось по всей второй армии, а Петербургское —

135

окружало трон и подготовляло почву в среде аристократии; обстоятельства складывались благоприятным образом. Пестель, который прекрасно сознавал неотложную необходимость действовать, не был доволен петербургским доктринаризмом и отсутствием единства между Южным и Северным обществами В 1824 году он сам отправился в Петербург. Он потребовал слияния обществ под одним руководством, и, после долгих споров, согласие было достигнуто. Однако, с другой стороны, обнаружилась значительная оппозиция насильственным и решительным мерам, предложенным Пестелем. — Была еще партия, стоявшая за конституционный режим и соглашавшаяся на провозглашение республики лишь в случае отказа императора принять Хартию. В этом случае предполагалось изгнать императорскую фамилию.

Пестель не изменил своего мнения. «Мы хотим согнать со двора всю прислугу, — говорил он; его план заключался в том, чтобы захватить императора с его семейством и покончить с ними; овладеть тотчас же сенатом и синодом, заставить их провозгласить новое правительство и, как только это будет сделано, объявить всех высших чиновников, гражданских и военных, уволенными в отставку и заменить их членами общества.

Между тем Пестель вынужден был покинуть Петербург, не добившись полного успеха. Тогда он предложил созвать всеобщий, решающий съезд в начале 1826 года. Он требовал, однако, чтобы в случае, если будет достигнуто соглашение, немедленно приступить к действиям.

Положение было нелегкое. Пестель едва сдерживал своим авторитетом пылких и восторженных юношей из южных отделений общества, особенно из Васильковского, и когда правительство вдруг, без объяснения причин, отстранило от командования Саратовским полком пламенного заговорщика Швейковского, чуть было не вспыхнуло восстание.

С другой стороны, общество становилось слишком многочисленным, чтобы долго оставаться тайным. Пестель, следовательно, был прав: необходимость в немедленных действиях была очевидна, и мы совершенно убеждены в том, что если бы в конце 1824 года не было упущено драгоценное время, восстание

имело бы большие шансы на успех. Но два доноса, отправленных в Таганрог (естественные последствия этой потери времени), и неожиданная смерть Александра совершенно разрушили план Пестеля.

Не следует однако забывать, что во времена императора Александра нынешней грозной полиции — творения Николая — не существовало. Не думали ни о каком нападении. Дворцы, крепости охранялись скорей для соблюдения военных условностей, чем всерьез. И, с другой стороны, не должно забывать общественного положения вождей заговора. Пестель жил в главной квартире армии Витгенштейна, с которым имел повседневные сношения, будучи его давним адъютантом. В то же время он был командиром преданного ему полка, и среди его друзей, полностью разделявших его взгляды, были генерал-интендант второй армии Юшневский и два деятельных генерала — Фонвизин и князь Сергей Волконский.

В том же Южном обществе мы находим, среди самых энергичных его членов, шесть полковников:

Артамона Муравьева — из Ахтырского гусарского полка,

Нарышкина — из Тарутинского полка,

Швейковского — из Саратовского полка,

Аврамова — из Казанского полка,

Тизенгаузена — из Полтавского полка,

Враницкого — полковника-квартирмейстера.

К ним следует присоединить Сергея и Матвея Муравьевых, которые оба были в чине подполковника.

При таком составе и имея в своем распоряжении большое число офицеров, полковую казну и все секреты Главного штаба, интендантства и фельдмаршальской канцелярий, они имели возможность арестовать князя Витгенштейна в тот день, когда Вятский полк должен был вступить в дежурство, дождаться приезда на маневры императора Александра и схватить его, арестовать высших генералов, немедленно занять Бобруйскую крепость, чтобы получить точку опоры, и связаться оттуда с Варшавой и Петербургом. — Вот чего хотел Пестель.

Северное общество, со своей стороны, должно было попытаться произвести восстание в гвардии. Оно насчитывало среди своих членов очень влиятельных офицеров, в частности князя

Трубецкого, командира Преображенского полка, я прикомандированного к Главному штабу Митькова, командира Финляндского полка Николая Муравьева, капитана Главного штаба князя Оболенского, Бестужева и таких людей, замечательных своей храбростью, как Лунин, Якубович, Булатов и др.

Но сила Северного общества заключалась не только в военном элементе. Разделенное между Москвой и Петербургом, общество это имело преданных членов или друзей в самых различных разветвлениях центрального управления, в среде наивысшей аристократии и в окружении императора. Каждый шаг правительства сразу же становился известен заговорщикам. Так, из донесения следственной комиссии мы видим, что прокурор сената Краснокутский прибежал 26/<14> декабря 1825 года к Рылееву с целью предупредить его, что сенаторы решили собраться 14-го в 7 часов утра для принесения присяги Николаю. Начальник канцелярии князя Голицына в Москве, Семенов, был членом общества, а другой его член, Якубович, был другом графа Милорадовича, петербургского генерал-губернатора.

Накануне 26 декабря заговорщиков ежедневно предупреждали о мероприятиях императорской фамилии. Юный князь Одоевский, кавалергардский офицер, держал их в курсе всего, что делалось и даже говорилось во дворце.

Влияние заговорщиков на общественное мнение было весьма значительно. Люди образованные, энергичные и чистые — а это довольно редкое явление в России — они главенствовали над частью аристократии и, благодаря находившейся в их руках литературе, — надо всем молодым поколением. Энергичные поэмы Рылеева, рассказы Бестужева, «Полярная звезда»54[54] — ежегодник, который они издавали вместе, «Мнемозина» — журнал Кюхельбекера и князя В. Одоевского — распространялись в университетах, лицеях и даже в военных училищах. Рылеев был, может быть, самым замечательным из членов Северного общества. Это Шиллер заговора, элемент восторженный, отроческий,

138

поэтический, элемент жирондистский в лучшем значении этого слова. Его поэма «Войнаровский» (из времен Mазепы), его народные легенды заключают в себе большие красоты. Его поэзия исполнена меланхолической покорности судьбе. То не великие надежды, а великое самопожертвование. Он идет на каторгу или на смерть; он знает это, но спрашивает: «Где вы видели, чтобы без жертв была искуплена свобода?» — «Я знаю, — говорит казак Наливайко священнику, который его исповедует, — я знаю, что ждет меня, но радостно свой жребий я благословляю!» В этом весь Рылеев. Хотя диктатором был избран князь Трубецкой — истинным вождем общества к концу 1825 года стал Рылеев.

Пестелю удалось убедить Северное общество, что нельзя более терять времени, и оно уже готово было последовать за Южным обществом, когда одно за другим грянули, подобно

ударам грома, следующие известия: Александр умер. — На Южное общество поступил донос. — Константин отказывается oт короны. — Николай ее не принимает.

Чтобы дать вам представление об этом периоде анархии во дворце, о приступе безумия, овладевшем правительством в течение первых дней, последовавших за смертью императора Александра I, переведем несколько строк из письма, с которым мы обратились к Александру II по поводу выхода в свет книги г. Корфа:

«Это был припадок безумия, время сумасшествия, овладевшего правительством. Корф говорит об этом подробно, накладывая характерную печать на это событие. Рассматривая его обыкновенным взглядом и изучая его самым тщательным образом, в нем совершенно ничего не понимаешь…

Что означает эта глубокая тайна со стороны императора Александра I, который, совершив акт такой важности для общества, как замена старшего брата меньшим в престолонаследии, никому не говорит об этом, кроме двух или трех друзей, и не знакомит с ним ни Государственный совет, ни министров, ни людей, окружавших его смертный одр в Таганроге? — Что означает этот длинный ряд семейных учтивостей между Константином и Николаем: «Сделайте одолжение, вы вперед». — «Нет-с, помилуйте, за вами».

139

Императрица Мария в отчаянье проливает слезы; великий князь Михаил скачет во весь дух из Петербурга в Варшаву; скачет назад во весь дух из Варшавы в Петербург; Николай присягает на верность Константину; Константин клянется в верности Николаю; все громко зовут цесаревича в Петербург, а цесаревич не трогается из своего дворца в Лазенках. Первый пришедший в себя был опять-таки Михаил, который, остановившись на станции между Петербургом и Варшавой, спокойно оставался там, пока двое старших доиграют свою комедию.

Эта деспотическая манера делать распоряжения и держать их в тайне, когда дело идет о короне, не доказывает ли глубочайшее презрение к нации? Судьбы целого народа рассматриваются как простое семейное дело, и привычка обращаться со своими подданными,