всю падшую часть Европы, шныряют по лавкам, открывают, доносят, употребляют немецких министров вроде полицейских сыщиков и трюфельных ищеек и немецких князьков вроде бульдогов на «Полярную звезду» и «Колокол». Зачем все это? Откуда эта невежественная нетерпимость? Жаль, если это идет от государя: это так недостойно его; жаль, если это от министра Горчакова: нам говорили, что он благонамеренный человек, и мы готовы были верить!

Или все это шалят «вторые места», добровольные ревнители и николаевские жандармы, оставленные теперь без занятий?

Неужели всякой власти, даже той, которая хочет добра, написано на роду не уметь иначе слушать истину, как обвернутую в фразы битого раболепия, как подслащенную пошлой лестию? Язык свободного человека режет ухо, размягченное риторикой византийских евнухов в гвардейском мундире, старых ключников и дворецких покойного барина…

Как все это старо! Подобные вещи наверное говорились Тарквиниям в Риме, Кадму в Афинах, самому Мельхиседеку (если спросить равви Авраамия Сергиевича) — и все-таки лесть слушается, и все-таки ласка куртизаны принимается за чистые деньги.

282

С 1 января нынешнего года «Колокол» поставил своим знаменем «освобождение крестьян!» Только этим вопросом и занимался… по дороге приходилось иной раз хлестнуть — как кучера здесь хлещут засаленных мальчишек, которые вешаются на рессоры — наших баловней, наших gamins и gamines135[135]: Закревского, Панина, Марию Бредау, Сечинского, Мину Ивановну; но, во-первых, зачем же они вешаются за рессоры а потом неужели Александр II и Горчаков II, III отделение и IV министра — эти quatre mendiants немецких двориков — все это ополчилось за семейные добродетели Мины Ивановны, за ум Закревского, за целомудрие Марии Бредау, за.. за рост Панина (других достоинств он еще не успел показать)?

А потому мы и просим позволение еще раз повторить сказанное нами в 9 листе «Колокола»:

«Дело русской пропаганды для нас не каприз, не развлечение, не кусок хлеба — а дело нашей жизни, наша религия, кусок нашего сердца, наша служба русскому народу.

Мы работали не унывая тогда, когда не было никакого успеха. Неужели теперь, когда русское министерство иностранных дел и немецкие министры дел отечественных признают нашу силу, наше влияние, — мы остановимся?

Будьте уверены, что нет. С рукою на сердце присягаем мы перед лицом России — продолжать работу нашу до последнего биения пульса. Она даже не прервется с нашей смертию. Мы не одни и, умирая, завещаем наш станок грядущему, юному поколению, которое примется за него с новыми силами, с свежими идеями.

Нас остановить можно только уничтожением цензуры в России, а вовсе не введением русской цензуры в немецких краях.

Не надобно думать, чтобы меры эти были взяты только против нас: они столько же и еще больше взяты против государя. Чернильное и казарменное масонство, завоевавшее четырнадцать степеней лестницы, ведущей к дворцовой передней, старается обвернуть язык Колокола — немецкими препятствиями, для того чтоб его звон не доходил до Зимнего дворца!»

283

ТАМБОВСКОЕ ДВОРЯНСТВО

Мы получили на днях письмо, в котором какой-то друг тамбовского дворянства упрекает нас в поспешности, с котрой мы «предали это дворянство анафеме», поверив статье «Норда». Хотя автор письма и сознается, что он «мало знает расположение тамбовского дворянства относительно освобождения крестьян», тем не менее желает защитить его. И мы ничего лучше не просим, как исполнить его доброе желание и «снять анафему»; мы сделаем это тотчас, как только почтенный корреспондент наш много узнает о хорошем расположении тамбовского дворянства относительно освобождения крестьян. Мы до сих пор, сверх статьи «Норда», читали речь какого-то Бланка, перед которой иезуитское сочинение Безобразова — зажигательная статья и циркуляр министра Ланского — такое же якобинское произведение, как бюльтен Ледрю-Роллена. В конце этого отвратительного дифирамба в пользу крепостного состояния и рабства сказано в скобках: «Речь сия была принята собравшимся дворянством с восторгом и рукоплесканием».

Что касается до князя Голицына и до г. Лиона, нам до них нет дела; мы охотно верим корреспонденту, что князь Голицын виноват, и без малейшего труда примем, что г. Лион неправ. Мы знаем, что такое российское благородное дворянство, мы знаем, как Орловы и Панины бросились стремглав со ступеней трона, да которых они стоят, закладывать именья, боясь освобождения крестьян.

Мы искренно будем радытп^Ш], если тамбовское дворянство да и все прочие поймут, что оппозиция правительству и народу в деле освобождения не только безнравственна и гнусна, но чрезвычайно опасна и может навлечь на них вещи, несравненно более чувствительные, чем несколько строк «Колокола».

PAS DE REVERIES! PAS DE REVERIES!

Из Украйны пишут, что польским журналам не только не дозволено печатать статей об освобождении крестьян, но не позволяют перепечатывать статей из петербургских и московских журналов. Что это за безобразие, что это за тупоумие! Своим глазам не веришь… Александр II похож на тех средневековых паломников, которые ходили в Иерусалим два шага вперед да один назад, это лучшая метода, чтоб никуда не дойти и оттоптать себе ноги до страшных мозолей… По крайней мере те шалили из любви к богу. А тут что за цель???

КИРГИЗ-КАЙСАЦКОЕ МЕСТНИЧЕСТВО В НАУКЕ И В ОРЕНБУРГЕ

Из военной рассадницы, взлелеянной императором Николаем, вышла целая лейб-ширинга молодых генералов, играющих важные роли, назначенных к еще большим и потому имеющих полное право на перекличку в «Колоколе».

Главная отличительная черта их состоит в том, что они не участвовали в Крымской войне или участвовали в ней по мирной части.

Выращенные, выпрямленные, застегнутые и пущенные на свет Николаем, эти неогатчинские воины мира, эти якобинцы шагистики, эти Клейнмихеля под разными названиями — Катениных, Герстенцвейгов, Тимашевых, эти люди консерватизма, строя, погончиков и петличек прикинулись реформаторами Катенин-Лютер! Тимашев-Гус! Кто во что горазд, тот то и улучшает… пекутся о цивилизации, об эманципации, распространяют

285

свет, строятся в уровень века, чувствуют силу новых идей. Эпоха возрождения да и только! Вот вам образчик.

«Аугсбургская газета» от 2 мая рассказывает о радикальном улучшении кадетского корпуса в Оренбурге. Прежде кадетский корпус состоял из двух классов (Schwadronen?136[136]), в

которых учение было почти одинакое, и ученик в тот или другой вступал по желанию. Но генерал-губернатор Катенин иначе рассудил дело и для того, чтоб поставить на современную точку образования Оренбургский кадетский корпус, велел в одном батальоне принимать только из родовых дворян и учить их больше, а в другой принимать всякую всячину и учить меньше!.. А сколько классов в сумасшедшем доме?

<МЕЛЬНИКОВ>

Правда ли, что нижегородский литератор, переведенный в Петербург за изящный стиль, г. Мельников, готовит к печати рассказ апостольских подвигов своих, иже на обращение заблудших братий-раскольников направленных? Если же неправда, мы их расскажем, пожалуй.

286

ФАНАТИК ПАСПОРТОВ

Каких фанатиков не бывало — от фанатиков языческих, христианских, магометанских до фанатиков вертящихся столов и толкущихся духов; но «Северная пчела» знакомит нас с новым видом этой проказы, с фанатиком паспортов (в 78 №). В. Кокорев навлек на себя гнев привилегированных и цеховых литературных дел мастеров за то, что стал печатать свои статьи, да еще предпочел белгийскую «Пчелу» — северной. Гнев этот в петербургском «Норде» дошел у какого-то Ст. В до бешенства к паспортам. В. Кокорев заметил, что «где нет паспортов, где движение каждого не опутано никакими формами, полицейские чиновники не имеют надобности придираться — там крестьянин не несет бесполезных расходов и деятельность в жизни простого народа сильное развивается».

Этого Ст. В. не может вынести, его полицейский патриотизм оскорблен этим.

Он, разумеется, не знает, что паспорты вообще учреждались с политической и военной целью, что они должны препятствовать сообщению, а не способствовать ему; необходимость паспорта и визы есть уже полицейский надзор, есть уже рабство. С усиленной системой паспортов соединяются воспоминания самых мрачных периодов: террора 94 года,

николаевского царствования и пр.

Сидя под крыльями Пчелы, разумеется, можно писать такую нелепость: что «в Англии были бы реже страшные злодеяния, если б всякий обязан был доказать, кто таков».

Лучше организованной полиции, как в Лондоне и в Англии, не существует в мире, ее деятельность и смышленость поразительны.

Она только не ловка в политических преследованиях, ей не было случая развиться в них. Здешнее III отделение в подметки не годится тимашевскому, это новый цветок, пересаженный в Англию трудами таких людей, как Пальмерстон. Порядочный человек, идущий здесь не краснея в констабли, так же не пойдет на службу в Scotland Yard, как порядочный русский не пойдет в III отделение.

Арест Лани, убившего француженку в Арундель-стрите, на корабле, отплывавшем в Монтевидео, в то время как никто не знал ни имени, ни места жительства его, должно изумить наших сыщиков, даже тех, которые, плутовски и лжесвидетельствуя, обирают у раскольников иконы и книги — особенно когда они узнают, что здесь нельзя полиции ни в дом взойти без зова или судебного приговора, ни сечь по-эртелевски, ни бить по-берингски. Как же полиция нашла? Отгадайте-ка, Фаддей Венедиктович, на старости лет? Убийство было открыто тогда, когда убийца, ночевавший у своей жертвы, ушел, т. е. затерялся, исчез в этом омуте, которого народонаселение равняется народонаселению всей Сибири. Все, что об нем знали, — это то, что он итальянец и молод.

Ст. В. справедливо заметит, что если б у него был паспорт в кармане, то его легко бы было узнать, но для этого надобно было две вещи: карман и самого Лани — имея то и другое в руках, паспорт делается милым излишеством.

Так и быть, мы вам откроем секрет. В четыре часа того дня, в который совершилось преступление, печатные афиши о нем уже были приклеены в Гаймаркете и других близких местах, в 5 часов все вечерние газеты перепечатали его, в 6 весь Лондон читал и в том числе один дворник. «Ба, — говорит он себе, — итальянец, — дома не ночевал, — у нас был итальянец, утром пришел с исцарапанным лицом, взял чемодан и уехал в доки». Он сообщил тому, сему. Полиция, услышав это, бросилась в доки, корабль был готов плыть в Монтевидео, Лани так мало думал о возможности быть пойманным, что преспокойно завтракал, когда полицейские взошли.

Не попробовать ли гласности вместо паспортов? В Лондоне много воруют, хотя и далеко не столько, как у нас в гражданской и военной службе, несмотря на то, что у

288

служащих есть не только паспорт, но формулярный список , подорожная, дворянская грамота, ученый диплом и свидетельство о святом причастии, — но ведь в Лондоне не только крадут, но и много находят краденого, и не только находят, но — я знаю, что в России никто мне не поверит, — отдают найденное хозяевам.

Больно видеть, что в русскую литературу пробирается больше и больше гувернементальный тон, отстаивание yстарелых, рабских учреждений, этого прежде не было. Литература молчала, говорила вздор, иногда льстила властям, — но какой-то стыд,