на ту же защиту штыков, чище и доблестнее откупщика? Особенно когда откупщик сам нападает на откуп и предлагает выкупать землю для крестьян, а помещики будут ее продавать для самих себя?
290
АРХИПАСТЫРСКОЕ РВЕНИЕ О МРАКЕ
Мертвые восстают! немые глаголят! православные святители поднимают слабый глас свой на противудействие науке, во грехе мысли светской зачатой. Вот что благовестит преосвященный митрополит новгородский и с.-петербургский за № 641 — обер-прокурору Святейшего синода, сему стражеблюстителю, охраняющему, яки пес верный, паству господню, паству православную;
«Неоднократно доходили до меня слухи, что некто иностранец Роде здесь, в СПб., в разных высших учебных заведениях, разными картинами, не упоминая ни слова о боге-создателе показывает, что образование нашей земли со всеми ее растениями и животными, не исключая и людей, произошло только от действия естественных сил какой-то первобытной материи, в продолжение не простых шести дней, а шести более или менее длинных периодов.
В настоящее же время, как сказывают, этот Роде уже делает свои представления публично, близ большого театра, в цирке, и для большего привлечения народа — с торжественною музыкою.
Такое представление, явно колеблющее основание христианства и истребляющее в народе всеми христианскими народами благоговейно признаваемую и чтимую истину в создании нашей земли от всемогущего, премудрого и всеблагого творца-бога, весьма вредно для народной веры и нравственности.
Посему покорнейше прошу ваше сиятельство, чтобы означенное даваемое в цирке представление было прекращено».
…Может, пастыри наши умиленно мечтают, что, уничтожая свет дневный, они усугубят продажу свечей церковных!
ПРАВО ГРАЖДАНСТВА, ПРИОБРЕТЕННОЕ «КОЛОКОЛОМ»
В РОССИИ
Наконец-то разрешено в России говорить о «Колоколе», хотя для начала только по-китайски (не выдумал ли это наш японский ценсор?) читая буквы сверху вниз, а не в строчку. Се n’est que le premier pas qui coûte!217[137] Перепечатываем стихотворение, вышедшее в Петербурге с тавром ценсуры Слухи о Conspiracy-Bill (который ученый поэт смешал с Allien-Bill) вдохновили Ижицу, а надежда видеть меня повешенного «за полюса-звезду» или сосланного на каторгу в Ботани-Бей (куда теперь не посылают) излилась следующими виршами:
Кот Васька, желчный и кривой,
Отсюда в альбион забрался,
Он вчуже, знать, ума набрался:
К мадзиновским рядам пристал.
Онучки с полушубком тертым,
Лежанку, на которой спал,
Ь
Щипать да рыть не уставал И весь тот сор в журнале издавал!
Как вдруг молва о том идет У бритов Allien-Bill в закон войдет!
Пришельцу Ваське стал грозить
Таких, как он, велят ловить;
Ловить, чтобы печатный вздор Ясновельможный кот и вор, Гремучим наполняя сором, Отважно не бросал в людей!
Тут Ваську как освищут хором, Отправят вдруг в Ботанибей,
Велят: за полюса-звезду повесить,
А колокол коту к хвосту привесить;
292
Что мыши, крысы и педанты,
Сулил которым гибель он,
Не попадут уж в арестанты!
И ж и ц и н
т. е. Колокольщику петля готова ичсн. Оно мило, забавно, но крепко сама Ижица чихнула, иначе я не могу объяснить окончание акростиха ичсн. A vos souhaits!218[138] Будьте здоровы, Ижица!
<СЕРГИЙ МИХАЙЛОВИЧ ГОЛИЦЫН>
Известный старичок, князь Сергий Михайлович Голицын скрывавший свою героическую натуру Сида-ель-Кампеадора лет около восьмидесяти, услышав об освобождении крестьян сказал: «Прошу бога об одном только, чтоб позволил умереть до 12 лет!»… Ведь это «qu’il mourût!»
Мы предлагаем поставить ему статую. Брут! Регул!
<ПОМЕЩИКИ, ПЕРЕСЕЛЯЮЩИЕ КРЕСТЬЯН Правда ли, что множество помещиков, пользуясь остатками прежней власти, принуждают крестьян переносить свои усадьбы, огороды и конопляники с жирной земли на тощую, без всяких удобств, затем только, чтоб завладеть удобренной землей, а крестьян заставить купить под свои новые усадьбы негодную землю? Преступления эти до того гнусны, до того отвратительны, что мы просили доставить нам имена этих землекрадов. Мы обращаем особенное внимание государя на эти злодейства. 293 1 ИЮЛЯ 1858 Год тому назад вышел первый лист «Колокола». Невольно останавливаемся мы, смотрим на пройденный путь... и на душе становится грустно и тяжело. А между тем в продолжение этого года сбылось одно из наших пламеннейших упований, начался один из величайших переворотов в России, тот который мы предсказывали, жаждали, звали с детских лет, — началось освобождение крестьян. Но на душе не легче, и чуть ли мы в этот год не сделали шаг назад. Причина очевидна, мы ее скажем прямо и мужественно: Александр II не оправдал надежд, которые Россия имела при его воцарении. В прошлом июне он еще стоял, как богатырь наших сказок, на перекрестке — пойдет ли он направо, пойдет ли он налево, нельзя было знать; казалось, что он непременно пойдет по пути развития, освобождения, устройства... вот шаг и еще шаг — но вдруг он одумался и повернул: Слева да направо. Может, еще есть время... но его мчат дворцовые кучера, пользуясь тем, что он дороги не знает. И наш Колокол напрасно звонит ему, что он сбился с дороги, звонит ему бедствия России и собственную опасность. Но в том-то и беда, что сильные мира сего не имеют ни слушать, ни даже вспоминать. История перед ними, но не для них она передает горький опыт народов и строгий суд царей потомством. Не уметь воспользоваться таким удивительным положением, какое события в Европе и прошлое царствование дали 294 в задаток Александру II, до такой степени нелепо, что это трудно помещается в человеческую голову. Выбрать, имея в своей воле выбор, из двух ролей — Петра I и Пия IX, — роль Пия IX — это высший пример христианского смирения. «Но, — скажут нам, — Петр I был гений — гении родятся веками, не всякий царь, который захочет быть Петром, будет им». В том-то и дело, чтоб быть для России вторым Петром в наше время, не нужно быть гением, для этого достаточно любить Россию, уважить, понять человеческое достоинство в русском и вслушаться в его мысль, в его стремления. Может, гений повредил бы многому, как сам Петр I; он втеснил бы свою личную волю вместо развития зародышей, которые взошли и которых только не надо ни полоть, ни топтать, ни насиловать, — предоставляя им самим рость и устраняя препятствия. Петру I приходилось создавать и казнить, в одной руке у него был заступ, в другой — топор. Он делал просек в дичи и, разумеется, зря порубил хорошее рядом с дурным. Мы перестали любить террор, в чем бы он ни был и какая бы цель его ни была. Террор столько же не нужен, как и гений, в наше время. Деятельная, мыслящая часть России идет быстро вперед, знает чего хочет, заявляет это общественным мнением. В конце прошлого царствования, несмотря на опасность, на гонения, мысли, бродившие в умах, были до того сильны, что создали подземную, рукописную литературу, ходившую из рук в руки. Впоследствии тот же порядок мыслей выражался восторгом, с которым были приняты все хорошие начинания нового правительства. Половина петровского дела, и самая трудная, делается теперь хором. Около Петра все молчало; он, проснувшись раньше других, должен был будить, догадываться, выдумывать. Теперь проснулись многие, теперь многие опередили и ждут, когда их позовут на совет. Реформам Петра противился весь народ, кроме нескольких человек; реформам Александра II весь народ готов содействовать, кроме гнилой части дворянства и стариков, выживших из ума. Что касается до поддельной, служилой олигархии, до всех рагуепиБ219[139] из казарм и из чернильниц, до этого смирительного дома, до этих арестантских рот николаевских питомцев — они никакого мнения не имеют. Сегодня они будут засекать крестьян за то, что они хотят освободиться, завтра — расстреливать дворян за то, что они не хотят освобождать. Но, может быть, реформы, о которых говорил Александр II в речах манифестах, указах, приказах и официальных журналах, не совпадают с теми желаниями мыслящей России, которые проявляются в литературе, в общественном мнении? Совсем нет, они одни и те же. В том-то и состоит беспредельная, раздирающая сердце ирония, трагический комизм нашего положения. Правительство никогда не бывает так мощно, как в согласии с общественным мнением. Легисты Англии, страны строжайшей законности, много раз выражали мысль, что «исполнительная власть сильнее закона, в тех случаях, где она встречается с народным желанием». Какова же у нас должна быть самодержавная власть, когда она заодно с народом? Царь силится подать руку народу, народ силится взять ее и не может достать через Панина и компанию. Это аристофановская сцена! Только что государь совсем готов, приподнявшись на цыпочках, коснуться протянутой к нему руки, как кто-нибудь из этих седых шалунов — Орлов, Закревский — закричит: «Ваше величество, боже мой! они вам палец откусят!» Ну, что бы попробовать, кажется! Был же ведь государь на Кавказе в деле с горцами, любят охотиться по медведям. Да и что черкесы и медведи? Разве государь не подвергается ежедневно опасности быть с этими столпами отечества, которые заслоняют ему Россию и составляют около него приятный венок старцев, который в случае нужды, сдвигаясь, может превратиться в петлю. Ведь К. И. Арсеньев рассказывал за уроками Александру Николаевичу уголовное дело, называемое русской историей от Петра I до Александра I. У нас ничего нет за душой, мы всё говорим. Пусть же каждый читатель, положа руку на сердце, скажет, где были в «Колоколе» несбыточные требования, политические утопии, призывы к восстанию? В существовании «Колокола» есть черта, перелом. С обнародования рескрипта об освобождении крестьян наш путь должен был измениться, не в существенном, но в образе действия. Мы пожертвовали частью полемики и стеснили еще больше круг наших вопросов. Мы сделались ближе к правительству, потому что правительство сделалось ближе к нам. Нам дела нет до форм правления, мы все их видели на деле и видели, что все они никуда не годятся, если они реакционны, — и все хороши, если они современны и прогрессивны. Нам искренно и откровенно казалось, что Александр II заменит кровавую эру революции и будет мирным, кротким переходом от устарелого деспотизма к человечески свободному состоянию России. Ошибались ли мы, нет ли, но, думая таким образом, мы совершенно последовательно в продолжение шести месяцев издания рескрипта занимались почти исключительно осуществлением его220[140]. Чего требовали мы, о чем писали? 297 Мы требовали, чтоб помещики не украли у крестьян освовождение, чтоб желание, выраженное робко и картаво правительством относительно усадеб и земли, не было объяснено в пользу собственников. Были ли мы правы? Это доказывают — красноречие Безобразова и Бланка, центральный комитет, усиленная ценсура, дворянская оппозиция и насильственные переселения крестьян на неудобную землю. Мы говорили, сверх того, что освобождение крестьян само по себе недостаточно, что рядом с помещиком стоит второй бич русского народа — чиновник, т. е. полиция и суд. Мы говорили, что пока не падет японская табель о рангах, пока суд будет инквизиционный, с запертыми дверями, с канцелярской тайной, — пока полиция будет увещевать розгами, допрашивать кулаками, наказывать палками без суда, — до тех
