состоят наши сладкоглаголивые иерархи и есть ли между ними круговая порука, на это передаем мы нашим читателям один интересный документ.
Когда Назимов был назначен в Литву, он получил следующее письмо от Филарета, митрополита московского:
Секретно-конфиденциально
Ваше превосходительство,
До меня дошло отношение преосвященного Иосифа, митрополита литовского, к графу Протасову о неблагоприятном для блага отечества состоянии управления Литовского края.
391
Предмет сей не принадлежит к кругу дел возложенного на меня служения, но долг верности престолу заставляет меня не иначе как с крайнею заботою помышлять о том, известно ли сие государю императору.
Отношение писано 10 генваря сего 1855 года. Нет причины сомневаться в том, что граф Протасов представил оное в бозе почившему государю. Но как сие было незадолго до его кончины, то принято ли это в рассуждение? Известно ли оно ныне царствующему государю императору? Вот о чем забота.
Назначение вашего Превосходительства в управление Литовским краем открывает мне случай исполнить возможным для меня образом долг верности престолу препровождением к вам списка вышеозначенного отношения и успокоить мою заботу вашею верностию престолу и ревностию о благе отечества.
Усердно призывая на вас благословение божие, с совершенным почтением и преданностию имею честь быть вашего превосходительства покорнейший слуга,
Филарет
(митрополит московский)250[170]
В Москве, декабря 15, 1855 года.
ИВАНОВА БОРОДА И ГУРЬЕВА ЛОБ
В 26 листе «Колокола» мы спрашивали имя того образованного придворного, который осмелился нагрубить Иванову за то, что он не брил бороды. Мы получили в ответ на нашу просьбу следующее письмо.
«Накануне освящения Исаакиевского собора в Петербурге Иванов представлялся в<еликой> к<нягине> Марии Николаевне. Она, между прочим, спросила его будет ли он завтра в соборе на освящении храма. „Я не могу быть, в<аше> в<ысояестВо>, — отвечал художник, — там будут только особы первых пяти классов». Она, как образованная и умная женщина, возразила: „Что за пустяки, вы художник первого класса, вам следует быть» — и написала записку к графу Дмитрию Александровичу
392
Гурьеву, члену Государственного совета, президенту всех возможных веселых и грустных церемоний в Петербурге, о дозволении Иванову присутствовать при освящении храма.
Иванов от в<еликой> к<нягини> отправился прямо к г. Гурьеву и передал записку. Граф, прочтя ее и оглядев Иванова с головы до ног, преважно спрашивает: „Вы немец или француз?» — „Вы можете судить, граф, по фамилии, я русский, Иванов» — „А борода, — говорит он грубо, — вы знаете, что в церкви будет государь, вся царская фамилия, вас с бородой не пустят, обрейтесь» . Иванов скромно заметил, что он имел честь представляться так государю императору и царской фамилии и брить бороды не намерен. — „Я поставлен вашим решением в необходимость, — прибавил он, — явиться снова к ее высочеству и доложить, что я не могу исполнить ее приказания». — „Ну постойте, постойте, — сказал недовольный граф, видя, что художник хотел удалиться, — вот вам билет»».
И эти герои мыла, гребенки и бритвы, гонители сигар на улицах, фанатики форменных пуговиц и голых подбородков — все еще существуют на святой Руси? Говорят, что где заведется в грядах хрен, так его не выведешь — хрен, по крайности, с говядиной можно есть, — ну, а что прикажете делать с эдакими Гурьевыми? — Нельзя ли выдумать в pendant к обер- форшнейдеру — чин генерал-фельдшермейстера, а потом… ну потом сдать их в сумасшедший дом…
393
CALOMNIE
J’ai reçu le 16 novembre dernier, sous une enveloppe jetée à la poste à Vienne, un fragment de journal contenant une lettre adressée, le 19 octobre, par le comte Gourowski à l’éditeur du. New York
Evening-Post. Au bas de ce fragment se trouve, écrite au crayon, la phrase suivante: «M’a été envoyé pour vous (Wurde mir für Sie zugesandt). A. Kolatchek, Gumpendorf, Hauptstraße, 368».
Dans ce fragment lui-même se trouve le passage que voici: «But thèse noisy philantropists, such as Herzen and even Tourgueneff illustrate their character by selling their serfs, which they could have individually emancipated, and now they are abroad preaching emancipation — and living on the money derived from the sale». (Traduction: «Mais ces bruyants philantropistes, tels que Herzen et même Tourguéneff251[171] illustrent leur caractère en vendant leurs serfs, qu’ils auraient pu émanciper individuellement, et maintenant ils sont à l’étranger prêchant l’émancipation — tout en vivant sur l’argent tiré de la vente».)
Je déclare formellement que tout ceci est une calomnie; que je n’ai jamais, ni avant mon départ de la Russie, ni depuis, vendu
394
une terre quelconque, habitée ou non habitée, un serf quelconque de quelque dénomination que ce soit.
Bien plus, non seulement je n’ai jamais vendu de propriété seigneuriale, mais je n’en ai jamais rien hypothéqué, rien transmis, rien cédé et je n’ai fait ni vente simulée, ni acte détourné quelconque, ayant pour but la vente d’un serf ou d’une terre habitée.
Cela n’est pas tout.
En 1846 — après la mort de mon père, — j’entrai en possession de deux maisons, situées à Moscou, d’un capital déposé à la Banque Impériale, et d’une propriété foncière (c’est à dire de quelques villages) située dans le gouvernement de Kostroma. Non seulement cette propriété n’est pas vendue, aucun paysan n’a été aliéné de la commune, mais cette propriété n’est pas même hypothéquée. Ma propriété de Kostroma a été séquestrée, en 1849, par le gouvernement, à cause de mon émigration, et, depuis cette époque, elle est restée sous le séquestre. Je n’ai jamais perçu un liard de revenu.
En 1855, je publiai dans le premier volume de l’Etoile Polaire une lettre dans laquelle je disais que je serais fort heureux si le gouvernement voulût bien me permettre d’abdiquer en faveur de la commune tous mes droits sur la terre. Etant hors la loi par ma position, je n’avais pas le droit de l’exiger. Si Alexandre II, me prenant au mot, eût permis cela, je l’en aurais remercié comme d’un bienfait.
Je défie tous les agents russes, officieux, officiels, correspondants, diplomates, consuls, vice¬consuls, jurisconsultes, proconsuls et autres de répondre à un seul mot de ce que j’avance, ou de produire un seul document d’où on puisse inférer quelque chose de contraire aux faits que j’affirme.
Pourtant, tous les actes du genre de ceux auxquels il est fait allusion, sont notariés et les archives depuis 1833 (l’année de ma majorité) n’ont pas été brûlées.
M. Gourowski — que je ne connais pas du tout — a été peutêtre induit en erreur. Dans ce cas il sera content, sans doute, de voir ma justification. En tout cas, il comprendra que je ne pouvais rester sous le coup d’une pareille accusation.
Quant à M. Kolatchek — le transmetteur du fragment — j’ignore
395
la raison qui a pu le décider à se charger d’une commission désagréable; mais je n’ai qu’à le remercier de m’avoir fourni l’occasion de faire justice de cette calomnie.
Alexandre Herzen,
Editeur de l’Etoile Polaire et de la Cloche.
19 novembre 1858.
Percy Cross, Fulham.
Я получил 16 ноября сего года, в конверте, опущенном на почте в Вене, газетную вырезку с текстом письма графа Гуровского к издателю «New York Evening-Post» от 19 октября. Внизу карандашом была написана следующая фраза: «Прислано мне для вас (Wurde mir für Sie zugesandt). А. Ко lat с heK. Gumpendorf, Hauptstraße, 368».
В печатном тексте этой вырезки имеется вот какое место: «But these noisy philantropists, such as Herzen and even Tourgueneff illustrate their character by selling their serfs, which they could have individually emancipated, and now they are abroad preaching emancipation — and living on the money derived from line sale». (Перевод: «Но эти крикливые филантропы, вроде Герцена и даже Тургенева252[172], выказали истинную свою сущность, продавая собственных крепостных, которых могли бы освободить сами, а теперь они находятся за границей, проповедуя освобождение — и живя в то же время на деньги, вырученные от этой продажи».)
Я решительно заявляю, что все это клевета; что я никогда, ни до своего отъезда из России, ни после не продавал — ни какой-либо земли, заселенной или незаселенной, ни единого крепостного, — в какой бы то ни было форме.
Более того, я не только никогда не продавал помещичьих
396
владений, но никогда ничего не закладывал, не передавал в другие руки, ничего не уступал и не совершал ни фиктивной продажи, ни каких-либо окольных действий с целью продажи крепостного или заселенной земли.
Это еще не всё.
В 1846 году, после смерти моего отца, я вступил во владение двумя домами в Москве, капиталом, хранившимся в Императорском банке, и имением (т. е. несколькими деревнями), расположенныйм в Костромской губернии. Это имение не только не было продано и ни один крестьянин не был отчужден от общины но оно не было даже заложено. Мое костромское имение было секвестрировано в 1849 году правительством вследствие моей эмиграции, и с того времени оно остается под секвестром. Я никогда не получал с него ни гроша доходу.
В 1855 году я напечатал в первой книжке «Полярной звезды» письмо, в котором заявил, что буду очень счастлив, если правительство разрешит мне отказаться в пользу общины от всех моих прав на землю. Находясь по своему положению вне закона, я не имел права требовать этого. Если б Александр II, поймав меня на слове, дал на это разрешение, я был бы ему признателен, как за благодеяние.
Я предлагаю всем русским агентам, официозным, официальным, корреспондентам, дипломатам, консулам, вице-консулам, юрисконсультам, проконсулам и прочим, опровергнуть хоть одно слово из того, что мною заявлено, или представить хотя б один документ, из которого можно было бы извлечь что-нибудь противоположное утверждаемым мною фактам. Между тем все акты подобного рода, на которые был сделан намек, должны быть засвидетельствованы в нотариальном порядке, а архивы с 1833 года (года моего совершеннолетия) не подвергались сожжению.
Г-н Гуровский, который мне совершенно неизвестен, быть может, введен был в заблуждение. В таком случае он, несомненно, будет рад прочесть мое опровержение. Как бы то ни было, он поймет, что я не мог оставаться под ударом подобного обвинения.
Что же касается г. Колачека, переславшего мне упомянутую вырезку, — то мне неясна причина, заставившая
его решиться взять на себя столь неприятное поручение; однако мне остается только поблагодарить его за то, что он доставил мне возможность оправдаться в этой клевете.
Александр Герцен,
издатель «Полярной звезды»
и «Колокола».
19 ноября 1858 г.
<Лондон.> Park House,
Percy Cross, Fulham.
398
АМЕРИКА И СИБИРЬ
Тихий океан — Средиземное море будущего.
«Когда окончится железная дорога
