молебное пение с благоговением, которое приводило в умиление братию обители и всех предстоящих в храме. По молебном пении их величества и ее высочество прикладывались к святым иконам и к мощам пренодобного Сергия, причем поднесены иконы государю императору и
412
великой княжне. Шествие их величеств во храм и из храма оглашаемо было радостными восклицаниями многочисленного народа.
Вологда — За несколько минут до представления губернский предводитель дворянства, Багрянов, был через его сиятельство (творительный падеж, видно, хорош для обыкновенных смертных, а в таких экстренных случаях куда он годится!) графа Адлерберга введен во внутренние покои (кабинет) (а ведь нет того, чтоб сказать просто «в кабинет») его величества, где и был встречен милостивыми словами государя императора: «Я исполнил свое обещание быть у вас». На что губернский предводитель отвечал: «Мы уж давно ожидали этого счастливого времени…»
Ну можно ли записывать эдакой вздор и эдаким слогом? Впрочем, что Тула, Вологда — вот что будет интересно: государь в Варшаве. Ему многое надобно там сделать, чтоб многое загладить. Что же он делал в Варшаве?
Варшава. — 14/26 сентября (Сообщено). 11/23-го сентября государь император, по приезде в Варшаву, в три часа пополудни изволил прибыть в православный Святотроицкий собор. Храм едва мог вместить
собравшихся для вожделенного лицезрения благочестивейшего монарха. Преосвященный Арсений, архиепископ варшавский и новогеоргиевский, с высшим духовенством ожидал с крестом и святой водою вшествия царя земного в дом царя небесного. Когда государь император ступил на праг церковный, архиепископ, осенив его величество святым крестом, произнес приветственную речь, в которой кратко, но сильно выразил чувство всеобщей благодарности за щедроты и попечения государя о благе богом вверенного державному его скипетру народа. Сердце царево, выну хранимое в руце божией, с умилением внимало словам служителя божия. Приложившись к святому кресту, по окроплении святой водою, государь император, предшествуемый духовенством при соответственном церковном пении двумя хорами: «Спаси, господи, люди твоя…» вошел в церковь. Здесь совершено краткое моление о здравии его величества и всего августейшего дома. Государь император по произнесении многолетия снова приложился к кресту, коим был осеняем от архиепископа; причем архиепископ поднес его величеству снимок с чудотворной иконы Почаевской божией матери и с крестом же сопровождал государя к самым дверям храма. После сего отслужен благодарный молебен о благополучном прибытии помазанника божия.
14/26-го числа, в одиннадцать часов утра, преосвященный архиепископ Арсений представлялся его императорскому величеству в Бельведерском дворце.
Пощадите, милые Несторы и Коммины Зимнего дворца, как же вам не стыдно, даже осмеянное, опошленное «в кратких, но выразительных словах» не забыто.
413
Можно ли поверить после этих образцов, что иногда официальные журналы бывают умереннее партикулярной пчелы с товарищами. Пчела, порхая там и тут, не ограничивается лицами, упоминаемыми на ектинье, но распространяет благодеяния камердинерского обращения на иностранных принцев и принцесс, курфирстов и фирстов. «Его высочество, — говорит она, — принц прусский и принцесса пожаловали Иенскому университету бюсты — Фихте, Шеллинга и Гегеля». Нам дела нет до пошлости делать двуспальные подарки, как будто принц сам по себе, а принцесса сама по себе не могли подарить бюсты, — нас занимает слово пожаловали, которое так красиво становится между именем университета и именами трех философов, и тем больше, что оно мне напоминает родительский дом и нашего старого лакея Бакая.
Покойник учил мальчишек «пчелиному» языку и, таская иногда за волосы, приговоривал: «А ты, мужик, знай, я тебе даю, а барин изволит тебе жаловать; ты ешь, а барин изволит кушать; ты спишь, щенок, а барин изволит почивать». Этот лексикон был у него вполне выработан, и Бакай никогда не ошибался, когда надобно было сказать рубашка и когда сорочка.
Но я полагаю, что и Бакай далее перевода слов не шел и что, например, такие сложные периоды были ему не под силу, как все эти: «изволили соблаговолить одобрительным ободрением», или что-нибудь вроде: «Его императорское высочество принц Петр
Олденбургскнй изволил отбыть после обеденного стола, следуя по калужскому тракту». Неужели, в самом деле, учтивее сказать «после обеденного стола, после ужинного стола», нежели «после обеда, после ужина», или «отбыл по калужскому тракту» благолепнее, нежели «поехал в Калугу».
Иногда, кажетея, у правительства просыпается сознание вкуса, накапливается злоба за все это вернопреданное вранье и оно вдруг мстит редактору тою же монетой, но с каким-то особенным казенным чеканом. Например, оно пишет анонимное письмо следущего содержания.
Петр Семенович,
Посетив 15-го июня сего года больницу Всех скорбящих, вы, привиде ее устройства, преисполнились благоговения к царственному состраданию
414
беспримерного по энергии в бозе почившего монарха Николая Павловича и к беспримерной, по любви к человечеству, государыни матери царей, венценосной покровительницы отверженных сирот и всех несчастливцев, без разбора причин злополучий каждого, приснопамятной императрицы Марии Феодоровны.
При таком одушевлении выраженный вами благонамеренный вызов — начертать историческое сказание о сем благотворном учреждении — вы привели ныне в действо, издав исторический очерк о больнице, посвященный вами памяти августейших основателей ее и благодетелей. В нем, с исторической точностью, с теплым сочувствием к цели установления и к заботам представителей, справедливо оценены заслуги и подвиги целения и призора несчастливцев, постигнутых омрачением ума.
В сем уважения статс-секретарь по делам управления учреждений императрицы Марии, член Государственного совета, Андрей Логинович Гофман благоволил поднесть исторический очерк ваш государю императору и государыням императрицам и по его предстательству благоугодно было его императорскому величеству удостоить труд ваш монаршим благоволением во всемилостивейшем пожаловании вам препровождаемого при сем драгоценного перстня, бриллиантами украшенного («Русский инвалид»).
Уж не Андрея ли Логиновича постигнуло такое красноречие? За ним не угоняется и сам Теодор-Амедий Гофман, писавший «Кота Мура».
Мы очень серьезно обращаем внимание русских журналистов на необходимость воздержаться от этих цветов подобострастия. В порядочном обществе выводится низкопоклонный клиентизм, поднявшийся в залы и гостиные из канцелярских болот и крепостных подземелий. Где теперь «бакаевская» манера в словах, движениях, улыбке, в образе садиться на стул и вставать со стула, в образе держать шляпу в руках и спину на ногах, в кашле и смехе выражать беспредельное подобострастие, свою ничтожность, теряющуюся, «как капля в море опущенна», в благодетельных лучах его превосходительства? И не только мимика низкопоклонства исчезла, но и самые слова: «благодетель, отец и начальник, покровитель» — не употребляются больше.
Ссылаться в этом на немцев нечего, от них-то мы и заразились вполовину принижающимся сквернословием. Немцы вообще люди без такта. Ни Гёте, ни Гегель не умели себя держать с достоинством. Старик Арендт, рассказывающий, как
415
мещански Гёте обращался с аристократами, которых ему представлял Штейн, сам называет Штейна то «милостивым господином своим», то просто «мой господин».
Но ведь мы не немцы.
Указавши на эту наружную, декорационную грязь наших газет, мы когда-нибудь перейдем к их нравственной стороне. Она наводит не меньше грусти. Едва, едва позволили людям говорить, заявлять свое мнение — у нас явилось нордовское направление, одна газета дошла до того, что поместила leading article261[181] в пользу торговли черными под прикрытием французского флага. Поверхностная брань Англии, ее учреждений встречается на каждом шагу рядом с удивлением перед казарменной централизацией деспотических государств.
Не лучше ли предоставить одной управе благочиния находить образованность в «порядке» и защищать его не литераторами, а безграмотными квартальными?
416
<МУХАНОВ>
Мы получили из Познани интересный очерк карьеры Муханова. — Что это за смесь «воссоединенного» Симашки с Пеликаном, Новосильцовым, Трубецким, Муравьевым — в этом ядовитом пауке под именем Муханова. Улучшения ограничиваются орлами на гербах и гербами на орлах. Pas de rêveries! Pas de rêveries!
<ВОЗРАЖЕНИЯ НА «ОБВИНИТЕЛЬНЫЙ АКТ»>
Неизвестный корреспондент прислал нам из Германии ответ г. Ч. на «Обвинительный акт» его против нас. Мы были прежде уверены, что строгий судья наш, если и найдет себе симпатию в стану наших противников, то в той среде, которую мы считаем нашей, ее не найдет, — а все-таки нам было дорого прочитать слова дружеской защиты. Жаль нам, что автор ответа тоже требует, чтоб мы напечатали его письмо. Если noblesse oblige262[182] печатать против себя, то decorum oblige263[183] не печатать статей за себя. Если б у нас и оставалось что-нибудь неприятного не от статьи г. Ч., а от ее строгого тона, все это сторицей вознаграждено несколькими полученными письмами и больше всего ответом анонимного друга. Вот письмо, при котором прислана статья.
В 29 листе «Колокола» напечатав «Обвинительный акт» от Лица «значительной части мыслящих людей в России». Многие, считая себя мыслящими,
417
точными и обдуманными людьми, нашли оскорбительным для них принять на себя участие в «обвинительном акте»; а потому поручили мне написать протест, который при сем прилагается и который мы требуем напечатать в «Колоколе».
Может быть, для вас покажется несколько щекотливым напечатать такой протест, в котором излагаются взгляды на характер вашей деятельности. Но позвольте вам сказать: во-первых, изложение этих взглядов требовалось сущностью дела; во-вторых, вопрос касается не столько вас, сколько нас, а главное всего принципа. «Обвинительный акт» предает посмеянию то, что бьется в груди. Это посмеяние высказано русским и, как говорит автор, от лица русских мыслящих людей. После этого мы не можем и не должны молчать, а вы не можете и не имеете права отказать нам высказать, во всеуслышание, наше слово, на которое, мы уверены, отзовутся все теплые сердца, которыми не бедна русская земля. Печатая «Обвинительный акт», вы печатали его не на одного себя, вы печатала его также на нас и на самый принцип, а потому вы обязаны напечатать и наш протест.
Вместе с этим посылаю вам первое письмо к автору статьи «Реформа сверху или реформа снизу». Это письмо есть тоже выражение мнения многих, хотя и не вполне всех тех, которые требуют печати протеста. С первого взгляда содержание этого письма может показаться, для многих, несогласным с вашими убеждениями, и потому это обстоятельство может остановить вас напечатать его. Но мне
кажется, что вы давно уже высказывали совершенно подобные взгляды, которые служат только подтверждением убеждений, высказанных в письме к автору статьи «Реформа сверху или реформа снизу». Вспомните ваш справедливый суд над Временным правительством и над Национальным собранием 1848 года во Франции; вспомните также то, что во всех ваших суждениях вы ясно выражаете, что желаете не форм, а сущности. Во всяком случае содержание самой моей статьи покажет вам, что вопросы, тронутые ею, требуют диспута, и диспута свободного, не стесняемого ценсурой. Вашею жизнию и деятельностью вы доказали вашу любовь к России; а потому, если бы даже сущность мнений, высказываемых в этой статье, и не согласовалась вполне с вашими убеждениями, то из любви к России вы должны допустить в вашем журнале свободный диспут.
418
КРЕПОСТНЫМ ЛЮДЯМ, НАХОДЯЩИМСЯ ЗА ПРЕДЕЛАМИ РОССИИ
Мы слышали о разных проделках, сделанных в последнее время русскими помещиками и помещицами с своими
