донашивающего чужие доносы, чтоб рассеять сырой и удушливый воздух из петропавловского склепа, где схоронен Николай, мы поместили в конце статью — «Об отношениях России и Австрии»37[37]. Она принадлежит к той рукописной литературе, которая так внезапно явилась во время Крымской войны и. при восшествии Александра II на трон. Пусть эта статья заключит первую книжку «Сборника» надгробным порицанием узкой, политики Николая и упованием, полным надежды на другое время, на которое мы и сами все еще уповаем!
29 марта 1859.
Лондон, Вольная русская типография.
ЕЩЕ И ЕЩЕ ПИСЬМА ПРОТИВ «ОБВИНИТЕЛЬНОГО АКТА», ПОМЕЩЕННОГО В 29 листе «КОЛОКОЛА»
Довольно, друзья мои, довольно! The matter dropped38[38], как говорят англичане, и я никогда не стоял сильнее и самобытнее на своей почве, как получив снова инвеституру вашу! Ведь я был уверен в нашем сочувствии, но я хотел в нем убедиться. По сиверке, которой веяло из письма строгого критика моего, я догадывался, что вы будете не с ним. Неужели, думал я, проснувшись после тридцатилетнего рабства, мы опять уже успели так остыть, так сделаться воздержными, как умные и с своей стороны дельные строки неумытного судии; неужели волосы, подстриженные под гребенку, лишь только им позволили расти — поседели; неужели, наконец, я так мало знал русский ум, русское сердце?
Вы подтвердили мое мнение, со всех сторон, больше, чем я мог надеяться. Не будемте же длить эту полемику; я горячо, сильно благодарю за вашу очистку моего формуляра, но позвольте мне отказаться от помещения статей против «обвинительного акта».
В последних письмах, сверх диатриб против ученого критика моего, множество чрезвычайно интересных вещей о России, их мы помещаем с искреннейшим удовольствием
84
Граф В. Н. Панин
O altitudol39[39]
Житие и деяния великого сановника николаевских времен и его верного оруженосца М. Топильского никогда не были описаны с такой глубиной и подробностью. Биография эта так полна, что заставляет искренно жалеть только об одном — что в ней не описаны похороны его сиятельства.
И. Лелевель и казематы
Г — н Огришко поместил в своем журнале «Слово» письмо знаменитого И. Лелевеля и несколько теплых, благородных слов об нем. Этот поступок навлек на г. Огришку двугорчаковский гнев. Огришку схватили, журнал запретили, Тимашев ходил с озабоченным лицом, Долгоруков говорил: «Вот видите»… Бутков отнес это к освобождению крестьян, Панин — к железным дорогам. Попечитель петербургского округа предлагал себя жертвой искупления, но государь — по пословице «Горчаков хорошо, а два Горчаковых лучше» — все- таки велел г. Огришку посадить в единственную крепость, построенную исключительно против русских, т. е. в Петропавловскую.
Когда же наше самодержавие поймет, что талант — тоже помазание и что гонения самого имени людей, чисто и свято трудившихся до преклонных лет, признанных всем светом, как И. Лелевель, бьет рикошетным ударом назад
НОВАЯ МЕРЗОСТЬ В ПОЛЬШЕ
«Algemeine Zeitung» от 26 марта рассказывает, что в Варшаве 18 марта запретили частным людям отслужить в церкви панихиду по Мицкевиче, Красинском и Словацком . Pas de
86
Rêveries! Pas de rêveries!40[40] A если замечтаетесь — тут налицо отупевший Горчаков, опираясь на палку из николаевского огорода — на Муханова!
Конгрессы, видите! Италию освобождаем, Австрия, такая отсталая страна — деспотизм, невыносимо… Ох вы мои господа петербургское либеральное правительство — посмотрите в зеркало… все тот же квартальный… только Дубельт называется Тимашевым
87
<НА ЭТОТ РАЗ МЫ ОЧЕНЬ БОГАТЫ КОРРЕСПОНДЕНЦИЯМИ На этот раз мы очень богаты корреспонденциями из разных концов России, объем нашего листа не позволяет нам передать их целиком, и мы ограничимся выписками и приложением двух важных документов. К этому листу мы прилагаем текст проекта освобождения крестьян, сделанный Ростовцевым, с нашими замечаниями. К следующему приложим продолжение заседаний Московского комитета — документ этот очень важен. Пусть русский народ и потомство знают, каково большинство дворянства «первопрестольной столицы» и многим ли оно опередило дворянство «императорской резиденции». Одно из вновь полученных писем снова направлено против «обвинительного акта», помещенного в 29 листе, письмо это в высшей степени благородно. Но мы уже сказали, что не будем длить эту полемику в «Колоколе». Если автор непременно желает, мы поместим его письмо в VIII книжке «Голосов». Переходя к другому письму, адресованному от имени нескольких особ, мы откровенно сознаемся — благодаря за все дружеские вещи, высказанные нам писавшими, — что мы не разделяем их мнения насчет гласности. Отдавая нам на копье все гражданское и военное управление, письмо требует совершенного молчания о духовенстве и упрекает нас, что мы говорили о пошлых и несвоевременных вмешательствах петербургского митрополита — в женские шали и популярные лекции геологии. 88 Какие искаженные понятия оставила в умах долгая, стеснительная ценсура и совершенная непривычка к вольной речи! Позвольте узнать: на каком основании мы, осмеливающиеся порицать бессмысленные и разорительные поездки великокняжеские, мы, осмеливающиеся обличать подленькие циркуляры Ковалевского, бездельничество варшавского Муханова, держимордство Закревского, — будем смиренно молчать, когда выживший из ума монах выползет из сырой кельи своей для того, чтоб мешать науке, чтоб стеснять нашу маленькую волю? Мы только тем оправданы перед всеми и перед своей совестью, мы только тем и сильны, что, сделавшись обличителями за немую родину, мы никогда, ни в чем не делали различия между министрами и квартальными, между Паниным и Марией Бредау и что для нас Адлерберги, Сечинские, Орловы так же равны, как Филареты, Макридии, Акрупирии, московские, коломенские, эчмиадзинские и не знаю какие святители. Странное понятие о свободе книгопечатания. Ухо русское было железом завешено, ему больно слышать свободную речь; что делать, пусть воспитается к ней! К тому же нападка на нас за то, что мы часто говорим о духовенстве, совершенно несправедлива, для этого стоит перелистовать «Колокол». Не говорили мы часто о духовенстве потому, что не до него теперь дело, другое давит нам грудь и бросает кровь в голову. Но могли ли мы остаться безмолвными зрителями, когда это молчавшее, забитое духовенство, кропившее святой водой учреждение крепостного рабства, военные поселения, всякие казни, благословлявшее два века с половиною насильственные браки, безмолвно хоронившее засеченных дворовых людей, не нашедшее и теперь ни одного сильного слова в пользу освобождения крестьян, — вдруг заговорило против маленьких газет, против популяризации науки? Пусть живые мертвецы держатся сообразно своему чину и молчат. Тогда и мы будем молчать. Пусть, наконец, они пишут свои богословские каламбуры, переставляя смысл и слова какого-нибудь текста, мы не будем их читать. Но всякий раз, когда архипастырский жезл ударит по живому мясу нашей начинающейся свободы, как полицейская палка, — мы закричим! В письме из Новороссийского края много подробностей 89 о графе Строгонове. Он очень развился с тех пор, как был министром; мы никак не ожидали, чтоб у него была такая прогрессивная натура в грубом обращении (которое у нас часто принимают за аристократизм, забывая, что аристократы — люди хорошо воспитанные) и в ультраниколаевском направлении. Далее, мы получили патриархальный рассказ, как князь Юрий Голицын освобождал крестьян от земли в Тамбовской: губернии и рядом с ним фешионебельныйп[2] анекдот из высшей жизни о векселе Адлерберга и одной француженке, посаженной под арест Тимашевым. Затем следует целый ряд историй в чисто российском вкусе, например, история о том, как генерал-лейтенант Фролов обругал купцов в Ярославле, пришедших его звать на бал; похождения ополченного офицера Карцева, кончившиеся потерей собственности за несогласие присвоить себе деньги ратников, вместе с своим начальником князем Урусовым; дело это, как видно из письма, было на виду у Сухозанета, Ланского и Долгорукова; Карцев писал к самому государю... но письма до него не доходят. Говорят, будто и «Колокол» не доходит больше, а что для него перепечатывают в Петербурге, с должным очищением. Все эти истории мы будем передавать мало-помалу, и просим наших корреспондентов извинить нас, если мы несколько сократим их рассказы.41[41] Табель о рангах прежде всего! Начинаем нашу хронику с министров, генерал- адъютантов, жандармов... и во-первых с революционно-ценсурного триумвирата Адлерберга-сына, Тимашева-свояка и Муханова — обер-фор-шнейдера... J'avons vu... — говорит в известной фарсе старый наполеоновский гренадир — ...j'avons vu l'entrevue des trois empereurs, dont le roi de Prusse faisait partie42[42]... Я думаю, эту-то роль и играет обер-фор-шнейдер в комитете ценсурного спасения. Случаи эти бывали в истории. Между консулом Бонапартом и консулом Сиэеом был, по словам M-me Сталь, «как лайка между брильянтами», консул Лебрюн. Вот что три консула ценсуры говорят в своем первом плебисците. Выписка из циркуляра комитета по делам книгопечатания. По случаю обнаружившегося неодобрительного направления в политических отделах некоторых из московских повременных изданий государь император, в 24 день минувшего февраля, высочайше повелеть соизволил: 1. Текущие политические известия, как в ежедневных, так и в недельных изданиях, печатаемых в Москве, заимствовать исключительно из газет петербургских, которых политические отделы разрешаются к печати ценсурою министра иностранных дел. 2. Политические обозрения и статьи в московских периодических изданиях хотя и должны быть составляемы по известиям, помещенным в русских газетах и журналах, рассмотренных ценсурою министерства иностранных дел, но как в подобных статьях и обозрениях может проявляться собственный взгляд автора, иногда противный политике нашего правительства, то для устранения всяких неуместных намеков и суждений рассматривать эти обозрения и статьи в полном заседании московского ценсурного комитета и с разрешения его дозволять печатание оных; в случае же какого-либо сомнения или недоумения комитета, представлять эти статьи и обозрения г. министру народного просвещения для передачи их, если то признается нужным, на окончательное рассмотрение министра иностранных дел. Не выходя из храма Минервы-воздержательницы и из экзерциргауза просвещения, мы от дуэта, в котором обер-фор-шнейдер поет третий голос, переходим к слабогрудному солисту Ковалевскому. Вот что поет дворецкий Минервы по следам Строгонова — великого вотчима, по стопам Норова — великого талмудиста. № 1289. 14 июня 1858 года. Канцелярия М. Н. П. Г. новороссийский и бессарабский генерал-губернатор граф Строгонов в начале прошедшего года обращал внимание предшественника моего (Норова) на вредное, по его мнению, направление, принятое в настоящее время нашею литературою вообще и «Одесским вестником» в особенности. Причем он указывал на отдельные предосудительные статьи «Одесского вестника». Вслед за тем херсонский губернский предводитель дворянства сообщил также свое мнение о вредном направлении, принятом редакциею «Одесского вестника» с 1858 г., причем он обращал внимание в особенности на осуждение правительственных мер, на неуместные выходки против помещиков и частных лиц и на послабления ценсуры в этом отношении. По высочайшей воле я (т. е. Ковалевский) предлагал главному управлению ценсуры на рассмотрение все статьи «Одесского вестника» за нынешний год, как указанные графом Строгановым и херсонским предводителем дворянства, так и вообще обратившие на себя внимание по своему содержанию или способу изложения. Главное управление цензуры из числа сих статей признало предосудительными три: в № 6 о юридическом образовании, в № 7 «Бюджет рабочего в Одессе» и в № 28 <^Ь Ovo»43[43].
