О чем же было тут печатать? — Вот за то «Колоколу», вот за то «Полярной звезде»!61[61]

132

ВЫГОВОР ПО СЛУЖБЕ

Рассказывают, что в те патриархальные времена, когда «еще нам новы были» все канцелярские порядки и немецкая бюрократия чуть-чуть пускала солодковые корешки свои в едва распаханную русскую землю, в какую-то дикастерию сошла или, лучше, наслалась бумага из Петербурга, в которой велено было сделать одному чиновнику строжайший выговор при отворенных дверях присутствия. Презус потер лоб, поморщился, да и давай его, в дверях, пушить на чем свет стоит. «Ах, говорит, ты такой-сякой, чего не идешь в отставку, коли службы не знаешь». Тот слушал, слушал, наконец, потерял терпение объявил, что он будет жаловаться высшему начальству за афронт чести .

Презус, видя, что чиновник хочет идти, велел его задержать в канцелярии, вышел из присутствия, снял мундир, надел сертук и, протягивая обе руки, сказал рассерженному чиновнику:

— Друг ты мой сердечный, ведь мне-то каково было, ведь я тебя люблю душевно, ведь хлеб-соль двадцать лет водил, не каменный я какой. Пожалуйста, прости!

— С чего же вы взъелись на меня? — спросил титулярный обиженный советник.

— Служба, служба, вот видите предписанье из Петербурга — написано: «Сделать строжайший выговор».

— Так это вы из-за этого меня и в хвост и в гриву?

— Как же, батюшка, строжайше.

— Ну, бог вас простит!

Этот анекдот пришел нам в голову вследствие письма, недавно полученного нами, ставящего нам на вид наши упущения и недостатки.

133

Странный рН62[62] принял русский ум. Наклонность к насмешке, к иронии — совершенно национальные и прекрасные свойства в нашем характере — превратились под канцелярским влиянием Петровской эпохи в страсть к начальническим выговорам.

Мы получали их не один раз. Вот несколько слов в ответ последнему, писанному от имени «Легиона» наших доброжелателей.

«Не довольно, — говорит автор, — в прекрасном далеко изготовлять бомбы, надобно их уметь бросать, и чем больше и чаще, тем лучше; никто не требует от вас, чтоб вы были в одно и то же время писателем и книгопродавцем. Никто также не потребует, чтоб вы разорились на общую пользу, но, объявив, что труды ваши в настоящее время вознаграждаются материально, вы дали публике право контролировать ваши издания.. »63[63]

«Если, — продолжает автор, — ваших собственных сил недостаточно, пригласите печатно сотрудников. Многие поехали бы даже в корректоры, но, не зная какой accueil64[64] вы им сделаете, не решатся ехать на авось. Кстати, корректура в ваших изданиях все хуже и хуже, и есть строки, которых смысл совершенно непонятен, непростительная небрежность — за огромные деньги. Если в Лондоне дорого издавать, то перенесите издание, т. е. печатание, в Германию. Ведь печатают же Schneider и Frank вещи не менее кричащие» .

«Желательно, чтобы «Колокол» выходил чаще, обратился бы в газету: все указы, приказы и т. п. должны тотчас обсуживаться в «Колоколе». Иные №№ «Колокола», извините, чрезвычайно бедны по содержанию. ПОВТОРЯЮ, если вы не признаете в себе редакторского таланта, то вызовите, стоит только клич кликнуть».

134

Мы уверены, что автор без умысла употребил этот тон, который никогда не придет в голову ни одному английскому журналисту, потому что в Англии есть борьбы, нетерпимости, доходящие до грубости, но нет внушений, нет служебных распеканий, нет начальнических ПОВТОРЯЮ; пора отучиться и нам.

Что касается до рассылки книг, это дело г. Трюбнера, и нельзя не отдать ему полной справедливости, что он действовал с большим умом и с большим успехом, доказательством этому — расход вторых изданий и продажа «Колокола».65[65]

Не надобно забывать, какие препятствия делают циркуляции наших книг. Когда Норов вымолил у Мантейфеля и у Бейста запрещение «Колокола», целые посылки его пропадали или отсылались назад с таким порто, что лучше было отказываться от них. Месяц тому назад Тимашев исходатайствовал новое гонение в Париже, и 5 книжка «Полярной звезды» и 3 последних листов «Колокола» нашли свою преждевременную кончину в закормах французских таможен.

Этими мерами полиции ничего не сделают, в этом нет сомнения. Но желающий контролировать не должен забывать, что периодические потери эти падают на Трюбнера, в силу этого он назначает цены слишком дорогие; мы с этим согласны, и будущие издания он очень понизит по нашему совету.

Что касается до цен, по которым продаются русские книги в Берлине, Париже и пр., мы совсем не отвечаем, эта надбавка совершенно противузаконна.

Вы видите, что сделал г. Трюбнер для распространения русских книг и что полиция — для уничтожения их. Но что сделали русские, для того чтоб способствовать циркуляции? — Ничего !

Мы двадцать раз предлагали посылать куда угодно наши книги и «Колокол» за полцены и доставку, мы не получили заказу ни на одну гинею. На что нам кликать клич, на что нам commis-voyageur — кто мешает вам с той стороны протянуть руку, когда с этой подают книгу?

135

Открывая русскую типографию в 1853 году, мы говорили вам: «Дверь открыта, хотите вы ей воспользоваться или нет — останется на вашей совести».

Считаем ли мы себя способными издавать журнал или нет — это к делу не идет. Можно себя считать очень способным и не иметь никакого таланта. Самый вопрос показывает, что наша способность очень сомнительна, — но кличи и в этом случае мы не будем кликать. Неужели почтенный автор думает, что в издании, основанном на безусловной тайне корреспонденции, может участвовать каждый незнакомец, умеющий писать по-русски и не имеющий другого занятия? Да нам на нашу кличь Тимашев даром отправит корректоров и батырщиков. Если же есть близкие нам люди, способные и желающие работать с нами, они нас найдут без клича и мы им будем очень рады.

«Полярная звезда» и «Колокол» доказали возможность и своевременность русских изданий за границей. Первые ручьи всегда бывают беднее последующих рек. Мир не клином сошелся — разве кто-нибудь говорит, что вне России может быть только один русский журнал, да и то в Лондоне. Вы довольны русскими изданиями в Лейпциге и Берлине, вы верите возможности свободного слова в настоящей Германии — издавайте там новый журнал.

Мы с своей стороны готовы братски помогать всякому свободному органу русской мысли

136

ГОНЕНИЕ УМЕРШИХ

В 47 листе «Колокола» мы поместили несколько слов о бездушном и оскорбительном благообычае нашей смиренной церкви не хоронить покойников и не служить панихиды во все тезоименитства 34 душ обоего пола, принадлежащих к царской фамилии66[66]. Теперь один корреспондент сообщил нам исторические сведения о другой такой же нелепости. Спешим

поделиться с читателями этими новыми доказательствами, что доктор Крупов был совершенно прав, принимая всех людей за сумасшедших.

Дело идет о запрещении провозить и проносить покойников мимо Зимнего дворца. Закон этот установлен императрицею. Анною Ивановной в 1740 году и существует доселе. Неужели и теперь, в половине XIX века, кто -нибудь из царской семьи, увидя покойника, провозимого мимо окон Зимнего дворца, скажет вместе с Анною Ивановной, что «сие весьма непристойно»? Это запрещение, подобно запрещению хоронить в царские дни, также причиняет не мало хлопот. Куда, например, прикажете везти тело покойника из домов, близь Зимнего дворца находящихся (например, на Дворцовой набережной, на Миллионной), если надо везти его на Смоленское кладбище? Не угодно ли поворотить назад, на Гагаринскую пристань, и потом, объехав напрасно несколько улиц, вновь, украдкою, тайком, как будто с контрабандою, выехать на Адмиралтейскую площадь и следовать далее, до места «злачна и прохладна». Если нелепый закон Анны Ивановны, подтвержденный в 1755 году Елизаветою Петровною, был уместен сколько-нибудь в свое время, хоть потому уже, что

137

последняя боялась покойников, то в настоящее время он не имеет за себя ни малейшей защиты.

Указ этот, а равно и подтверждение оного, сделанное Елизаветою Петровною, интересны в высшей степени, ибо ясно показывают не только грубость нравов и понятий тогдашнего времени, но и какое-то наглое, непонятное для нас, презрение к человечеству, даже мертвому. К тому же указ Анны Ивановны исполнен таких курьезных выражений, что в назидание для грядущего потомства, особенно же для составителей высочайших указов и повелений, мы решаемся привести их здесь целиком, тем более что они не займут много места. Оба указы именные, объявленные полицеймейстерской канцелярии, помещены в полном собрании законов под №№ 8060 и 10480.67[67] Вот первый, от 10 апреля 1740 г.

Ее императорское величество изволила указать в полицеймейстерской канцелярии объявить: понеже в 9 день сего апреля случилось, что мимо самых ее императорского величества покоев и окошек, где ее императорское величество высочайшею своею особою присутствовать изволила, пронесли мертвое человеческое тело, что весьма непристойно есть; ибо для таких случаев, чтоб мертвые тела и прочее тому подобное68[68] проносить или провозить, много иных дорог сыскать можно; того ради полицеймейстерской канцелярии накрепко того смотреть, что впредь такие непристойности не происходили и мимо ее императорского величества покоев и окошек такой вольный проход и проезд, с мертвыми телами и прочим тому, подобным отнюдь не был. 

Вот и второй:

6 ноября 1755 г. ее императорское величество указать соизволила: чрез полицию здесь в С. — Петербурге обывателям объявить, чтобы никто мертвых для погребения мимо Зимнего ее императорского величества деревянного дворца не носил, как по Преспективной так и по Мойке, а обносить другими улицами далее; кое высочайшее повеление чрез сие главной полиции ко исполнению и сообщается.

138

<ОБЪЯСНЕНИЕ СТАТЬИ «VERY DANGEROUS!»>

В 44 листе мы предупреждали наших русских собратий, слишком нападавших на изобличительную литературу, что они этим путем, сознательно или бессознательно, помогут наставительному комитету.

Нам бы чрезвычайно было больно, если б ирония, употребленная нами, была принята за оскорбительный намек. Мы уверяем честным словом, что этого не было в уме нашем; если б оно было, мы иначе бы стали обличать — в особой умеренности и скрытности в подобных случаях нас сам Панин не обвинит.

Нельзя же manière de dire, образ выражений, особенно иронических, брать в прямом смысле. В прошедшем «Колоколе» мы говорили о том, что тайный член ценсурского триумвирата Тимашев заступил место Сакена, бывшего парижским генерал-губернатором, — разве кто-нибудь будет доказывать, что это не так?

Мы не имели в виду ни одного литератора, мы вовсе не знаем, кто писал статьи, против которых мы сочли себя вправе сказать несколько слов, искренно желая, чтоб наш совет обратил на себя внимание.

<МОДЕСТ КОРФ ПРИСТАВЛЕН (ГОВОРИТ «NORD»)...>

ПОД СУД!

Модест Корф приставлен (говорит «Nord») к наследнику российского престола в учители законоведения. Теперь нам только остается ожидать, что на днях приставят к нему Рафаила Зотова в учители философии, а Алфонса Баладье в учители — ну хоть математики и закона божия. 

Получая известия о делах слишком частных, чтобы взойти в состав «Колокола», и за достоверность которых мы не можем ручаться, мы решились издавать как прибавление