нечто подобное в Россию: ему хотелось ограничить самовластие твердыми аристократическими институциями. С этой целию Панин предлагал основать политическую свободу сначала для одного дворянства в учреждении верховного сената, которого часть несменяемых членов (inamovibles) назначались бы от короны, а большинство состояло бы из избранных дворянством из своего сословия лиц. Синод также бы входил в состав общего собрания сената. Под ним (т. е. под верховным сенатом) в иерархической постепенности были бы дворянские собрания, губернские или областные и
уездные, которым предоставлялось право совещаться об общественных интересах и местных нуждах, представлять об них сенату и предлагать ему новые законы.
Выбор как сенаторов, так и всех чиновников местных администраций производился бы в этих же собраниях. Сенат был бы облечен полною законодательною властью, а императорам оставалась бы власть исполнительная с правом утверждать сенатом обсуженные и принятые законы и обнародовать их. В конституции упоминалось и о необходимости постепенного освобождения крепостных крестьян и дворовых людей. Проект был написан Д. И. Фонвизиным под руководством графа Панина. Введение или предисловие к этому акту — род considerants169[169], — сколько припомню, начиналось так: «Верховная власть вверяется государю для единого блага его подданных. Сию истину тираны знают, а добрые государи чувствуют. Просвещенной ясностию сея истины и великими качествами души одаренный монарх, приняв бразды правления, тотчас почувствует, что власть делать зло есть несовершенство и что прямое самовластье тогда только вступает в истинное величие, когда само у себя отъемлет власть и возможность к содеянию какого-либо зла и т. д.». За этим следовала политическая картина России и исчисление всех зол, которые она терпит от самодержавия.
Список с конституционного акта хранился у родного брата его редактора, Петра Ивановича Фонвизина. Когда в первую французскую революцию известный масон и содержатель типографии Новиков и московские масонские ложи были подозреваемы в революционных замыслах, генерал-губ. князь Прозоровский, преследуя масонов считал сообщниками или единомышленниками их всех, служивших в то время в Московском университете, а П. И. Фонвизин был тогда его директором
352
Перед самым прибытием полиции для взятия его бумаг ему удалось истребить конституционный акт, который брат его ему вверил. Но третий брат, Александр Иванович, случившийся в, то время у него успел спасти введение или considérants, которого начало я выписал выше. В 1826 г., при арестовании Михаила Александровича Фонвизина; эту бумагу взяли вместе с прочими; об ней спрашивали его в известном комитете, и он рассказал всю историю, как знал. Покойному Никите Михайловичу Муравьеву он сообщил с нее копию, и тот переделал ее, приспособив содержание этого акта к царствованию Александра. Разошлось несколько экземпляров этого сочинения, которое стали приписывать М. И. Фонвизину. В 1825 году князь М. Д. Горчаков, нынешний наместник в Польше, признавался, что он в восторге от него (каков!). Подлинное введение, писанное рукою Д. И. Фонвизина, после как-то досталось И. П. Бекетову и должно храниться в его бумагах.
Александр Иванович Фонвизин рассказывал, что в 1773 и в 1774 году, когда цесаревич Павел Петрович достиг совершеннолетия и женился на дармштадской принцессе, названной Наталиею Алексеевною, граф Н. И. Панин, брат его, фельдмаршал П. И. , княгиня Дашкова, князь Н. В. Репнин, кто-то из архиереев, чуть ли не митрополит Гавриил и многие из тогдашних вельмож и гвардейских офицеров вступили в заговор с целью свергнуть с престола царствующую без права Екатерину II и вместо ее возвести совершеннолетнего ее сына. Павел Петрович знал об этом, согласился принять
предложенную ему Паниным конституцию, утвердил ее своею подписью и дал присягу в том, чго, воцарившись, не нарушит этого коренного государственного закона, ограничивающего самодержавие. Душою заговора была супруга Павла, в. к. Наталья Алекс., тогда беременная.
При графе Панине были доверенными секретарями Д. И. Фонвизин и Бакунин (Петр Васильевич), оба участники в заговоре. Бакунин из честолюбивых, своекорыстных видов решился быть предателем. Он открыл любовнику императрицы князю г. г. Орлову все обстоятельства заговора и всех участников — стало быть, это сделалось известным и Екатерине. Она позвала к себе сына и гневно упрекала ему его участие в замыслах против нее. Павел испугался, принес матери повинную и список всех заговорщиков. Она сидела у камина и, взяв список, не взглянув на него, бросила бумагу в камин и сказала: «Я не хочу и знать, кто эти несчастные». Она знала всех по доносу изменника Бакунина. Единственною жертвою заговора была великая княгиня: полагали, что ее отравили или извели другим образом. Из заговорщиков никто не погиб. Екатерина никого из них не преследовала. Граф Панин был удален от Павла с благоволительным рескриптом, с пожалованием ему за воспитание цесаревича 5000 душ170[170] и остался канцлером. Брат
353
его фельдмаршал и княгиня Дашкова оставили двор и переселились в Москву. Князь Репнин уехал в свое наместничество, в Смоленск; а над прочими заговорщиками учрежден тайный надзор.
Не знаю, можем ли мы, должны ли благодарить особ, приславших нам эти материалы, т. е. имеем ли мы право на это. Во всяком случае они должны принять нашу благодарность как от читателей за большее и большее обличение канцелярской тайны Зимнего дворца.
Мы вместе с тем имеем к ним просьбу. Первая статья о Павле, статья о его происхождении, несколько резких страниц о А. П. Ермолове присланы нам без всякого означения, откуда они взяты и кем нисаны. В тех случаях, когда нет особых препятствий, мы очень желали бы знать источники или имя автора — если не для печати, то для нас. Тимашев, как ни езди в Лондон и каких мошенников III отделения ни посылай, ничего не узнает — за это мы ручаемся.
TO THE EDITOR OF THE «DAILY NEWS
24 декабря 1860
Sir, it may not be uninteresting to English readers to know that the General Aide-de-Camp of his Imperial Majesty, Timasheff,; chief of the secret police in Russia assisted by a select staff of spies, is now occupied in London upon a special mission.
We have reason to believe that this mission is connected with an attempt to discover certain correspondents of the «Kolokob («Bell»), the Russian newspaper published in London.
Schould this be the case, we can only assure his Excellency that he will lose, without result, much valuable time, and we recommend him to return as soon as possible.
But if, on the contrary, his object in London is to study the nature of the police in a great and free country, we sincerely wish him success.
The insertion of these lines, signed by us, will oblige. — We are etc.
Alexander Herzen, Nikolas Ogareff — Editors of the «Bell».
Orsett-house. Westbourne-terrace. Dec(ember) 27
ПЕРЕВОД К ИЗДАТЕЛЮ «DAILY NEWS»
Милостивый государь, английским читателям, быть может, небезынтересно узнать, что генерал-адъютант его императорского величества Тимашев, шеф русской тайной полиции, при
355
содействии штата отборных шпионов выполняет в настоящее время в Лондоне специальное поручение.
Мы имеем основание думать, что это поручение связано с попыткой раскрыть имена некоторых корреспондентов «Колокола» — русской газеты, издаваемой в Лондоне.
Если это действительно так, мы можем только уверить его превосходительство, что он безрезультатно истратит много драгоценного времени, и советуем ему как можно скорее вернуться восвояси
Если же, напротив, его задачей в Лондоне является изучение свойств полиции в большой и свободной стране, мы искренне желаем ему успеха.
Вы обяжете нас, опубликовав эти подписанные нами строки. Остаемся и пр.
Александр Герцен.
Николай Огарев — издатели «Колокола».
Orsett-house. Westboume-terrace. Дек(абря) 27
356
<ПРЕДИСЛОВИЕ К КНИГЕ Ж. САНД «ПОХОЖДЕНИЯ ГРИБУЛЯ»>
Надобно было бы иметь больше наивности и детского простодушия, чем у самого Грибуля, для того чтоб рекомендовать нашим читателям произведение одного из величайших писателей нашего времени, — писателя, с которым наша публика так коротко и так давно знакома, которого она так сильно любит и который так достоин быть любимым.
Нам только хотелось обратить внимание читателей на необычайно ловкое, удачное и художественное разрешение бесконечно трудной задачи.
Писать детские книги действительно задача колоссальная, оттого-то их и нет. Есть книги отроческие, современная английская литература ими очень богата, но детских нет.
Дети любят сказки. Но сказки бывают или бессмысленны, или скучны. В первых все пожертвовано фантастическому, во вторых все убито натянутой, пошлой и не вовсе нравственной моралью.
Одна книга делает исключение — «Робинзон»; да как же его зато и читают дети!
Ж. Санд, удовлетворяя совершенно художественной потребности детского воображения, создала рассказ высоко нравственный и который поэтому не имеет ничего общего с нравоучительными повестями, особенно с французскими. Мораль их состоит в развитии эгоистической, своекорыстной любви к добру, в внешних наградах за исполнение долга, так что человек, поступающий нравственно, ничем не отличается от ростовщика, лишающего себя на время денег для того, чтоб получить их назад с огромной лихвой.
357
Вот почему детские повести и рассказы, драмы и поэмы у французов сбиваются на полицейское следствие и психический разбор их очень близок к разбору в управе
благочиния. Им надобно открыть виновных и достойных, виновных наказать, достойных наградить. 171[171]
Вовсе не так поняла и создала Ж. Санд своего Грибуля. С первого появления его от него веет какой-то свежестью и чистотой; это натура наивная, бескорыстная, преданная, любящая и оттого постоянно гонимая. Родители его считают дураком, потому что он не плут и не вор. Они его бьют за то, что он не хотел из любви к ним покинуть родительского дома. Этот характер она выдержала до конца.
Когда Грибуль сам зажег свой костер и царица хотела отступать, чтоб его спасти, мы так и ждали, что Шмель, тронутый героизмом Грибуля, бросится к костру спасать его, отдаст Грибуля царице, а царица отдаст себя Шмелю и сделает Грибуля маршалом или констаблем. Но Грибуль сгорел — «от него осталась груда пепла, на верхушке которой вырос и распустился маленький голубой цветочек». Награда за подвиги Грибуля была не ему.
Здоровее нравственности нельзя проповедовать детям. Ж. Санд облекла ее во всю прелесть детской поэзии, — без этого дети все бы не стали ее читать. Художественная потребность идет у детей вперед, они в книге ищут наслаждения, а не пользы. Оттого они очень рано различают два рода книг: один, который они читают, и другой, который им велят читать.
358
С первой страницы дети увлекаются Грибулем, любят маленького чудака, который «бросился в воду, чтоб скрыться от дождя», и следят за ним с страстным участием. Дочитавши, они снова принимаются за книгу. Это я видел на опыте и знаю по количеству экземпляров, потребленных детьми. Они изнашивают «Грибуля», — это верх успеха для детской книги
359-360
РЕДАКЦИОННЫЕ ЗАМЕТКИ, ПРИМЕЧАНИЯ, ОБЪЯВЛЕНИЯ
ПИСЬМО К ИЗДАТЕЛЮ «КОЛОКОЛА» (ПРИМЕЧАНИЕ)
Мысль, что найдутся люди, которые подумают, что ответ сделан или вызван самой редакцией, действительно останавливала
