что А. дурно живет с своей женой? Это нисколько не мешает А. не сечь крестьян, а В. сечь их и очень зверски. Получая письмо от неизвестного, мы можем думать, что он пишет, желая обличить какое-нибудь преступление, покойно цветущее под сенью нелепых законов и немой гласности. Но когда человек пишет оправдание и ругает своего противника, то явным образом его цель — насолить ему; мы не можем ссужать «Колокол» для этого рода солений. Ведь «Колокол» не амфитеатр за Рогожской заставой, где то медведя без ногтей травят старыми собаками, то старых собак беззубыми медведями для потехи купцов средней руки, мещан, занимающихся хмелем, и вольноотпущенных дворовых людей, еще не нашедших места.
Вот содержание некоторых писем и отрывки из других.
1. Г — н Катакази (дело Кандыбы — 45 № «Колокола» ). Корреспондент наш, говоря об ежедневном истязании Кандыбою своих людей, упоминает, что в это время в одном доме с Кандыбой жил г. Катакази, юрисконсульт при графе Строгонове. В Одессе, говорит его противник, юрисконсультов нет, а состоящий при графе чиновником особых поручений Катакази в описываемое время не мог жить в одном доме с Кандыбою по весьма естественной причине, именно потому, что он тогда еще не жил в Одессе; а переехавши на жительство в Одессу, уже после происшествия с Кандыбою и даже произведенного о том следствия, поселился в доме г. Илькевича и только во время выезда Кандыбы, в октябре 1855 г., в Москву занял в доме его квартиру.
Также совершенно ложно показание, — продолжает антикорреспондент, — что дворовая прислуга гг. Ипсиланти и Катакази была заменяема прислугою г. Кандыбы, у княгини Ипсиланти вольная прислуга, как мы лично знаем, живет без перемены многие годы, а г. Катакази, как мы выше сказали, вовое не жил в это время в Одессе и в имении Кандыбы никогда до покупки не был.
На г. Катакази взводится обвинение, что он, способствуя освобождению Кандыбы от ответственности за жестокое его обращение с людьми, купил у него имение за бесценок. На это ответим: следствие над Кандыбою производилось не г. Катакази, который, повторяем, еще и не жил тогда в Одессе, а губернским предводителем совместно с жандармским полковником, следовательно, трудно и понять, в чем мог быть полезен Кандыбе г. Катакази, приехавший в Одессу уже по окончании
следствия, бывшего потом в рассмотрении министерства внутренних дел.
Кандыба, имея право на продажу, два раза запродавал свое имение еще до покупки его г. Катакази, который купил его не за бесценок, а за 100000 р. с.
Помнится, многие находили, что цена эта превышала настоящую стоимость имения, в особенности по тогдашним ценам, но г. Катакази нужно было купить имение, так как по формальному договору он обязан был купить на приданое жены имение; и, наконец, 3-е, последнее обвинение. Г-н Катакази, уже и по смерти Кандыбы, не ослабевает в своем преследовании виновников происшествия, под его влиянием уездный суд приискивает для них высшую меру наказания. Дело перенесется в окончательную для него инстанцию — уголовную палату, и тогда что… каторга, плети! Дело о нанесении побоев крестьянами г. Кандыбе, своему владельцу, еще задолго до получения здесь № 45 «Колокола» решено палатою, и виновные крестьяне приговорены без лишения прав, за самовольную расправу и нанесенные побои, к наказанию розгами и потом должны быть водворены на прежнем месте жительства.
И «Колокол» спешит передавать во всеуслышание клевету, переданную ему, по собственному его выражению, неизвестным корреспондентом?
Спешит, как видите, передать и ответ антикорреспондента.
2. Г — н Местмахер (Одесский градоначальник). Письмо, написанное против жизнеописания Местмахера, которого часть мы поместили, оправдывает г. Местмахера тем, что не он делает злоупотребления, а чиновники, его окружающие. Этого мы не можем принять — довольно того, что Александру II до сих пор все спускали, говоря, что он-то хорош, но шайка людоедов, воров и невежд, его окружающих, никуда не годится. Такие высочайшие привилегии нельзя распространять на всякого городничего.
3. Губернатор Казакевич. Письмо, пришедшее к нам через Панаму, доказывает, и, нам кажется, довольно убедительно, что г. Казакевич дельный и благородный человек, очень полезны йкраю, вверенному ему (Приморская область Восточной Сибири). Мы не имеем причины не верить корреспонденту, нам кажется, что он даже слишком защищает
г. Казакевича. В письме из Иркутска было только воззвание к нему, вроде «проснись, Брут!». В самом этом воззвании видно, что писавший только жалеет, что г. Казакевич не настолько деятелен, насколько может быть. Как счастливы были бы девять десятых всех губернаторов, если б их только в этом обвиняли!
4. Г — н Машевский. Помещик Адам Солтан пишет нам, что обвинение его соседа Машевского в 64 листе «Колокола» в злоупотреблении власти над крестьянами князя Льва Радзивилла,
находящимися у него в аренде, несправедливо и что дело! в Гресну, описанное в Познанской газете, увеличено. Исполняя желание г. Солтана, мы печатаем содержание письма и его имя. Справедливость обязывает нас сказать, что и обвинение, и оправдание не основаны на ясных фактах. Что же касается до негодования г. Солтана за то, что первое письмо не имеет подписи, мы просим его вспомнить, что ответственность за всякого рода сношение с нами, кроме оправдания (и то до некоторой степени), подвергло бы писавшего таким диким преследованиям варшавской и петербургской полиции, которые вовсе не послужили бы к оправданию обвиненного. Наша готовность помещать ответы — единственное средство, которое мы имеем.
5. Г — н Старицкий (лист 56). Защитник г. Старицкого, после изложения разных выгод и невыгод гласности и печати за границей, приступает к делу так:
… Я столь же хорошо знаю этого человека, как и его дело, в вашей газете напечатанное, и считаю долгом разъяснить вам истину для изобличения клеветника, который сообщил вам, что «Старицкий, неизвестно как разбогатевший, купил сначала значительное имение в Полтавской губернии, потом другое в Херсонском уезде и в пять лет разорил богатое херсонское имение вконец; злоупотребления его власти доходили до сведения начальства; но начальство, как разумеется, ничего не делало, и Старицкий неистовствовал больше и больше; наконец, вследствие доноса какого-то филантропа, губернатор Панкратьев поручил предводителю дворянства Вертельяку с жандармским полковником Рындиным произвесть следствие», по которому открылись поименованные в 10-ти пунктах корреспондентом вашим чудовищные злоупотребления помещичьей власти Старицкого. Далее корреспондент говорит, что «по окончании следствия, обнаружившего преступления Старицкого и его приказчиков, действовавших, как они объявили следователям, по его секретным словесным приказаниям, Старицкий, задобривший губернские власти, приобрел благорасположение правителя канцелярии Гирса и начальника отделения Котовича, вследствие чего граф Строганов взял его сторону и таким образом довел чрез херсонского гражданского губернатора Канатова дело до III отделения; из донесения же Канатова в это отделение, между прочим, значится, что к обвинению Старицкого в жестоком обращении с крестьянами и вообще в злоупотреблении помещичьей власти не имеется никаких доказательств, — напротив, из собственных писем его к приказчику, имеющихся при деле, видна его заботливость, чтобы с крестьянами его экономия обходилась коротко и действовать бы более увещанием, чем строгостию».
Прописав от слова до слова вышеозначенное донесение, корреспондент ваш поместил два примечания, из которых в 1-м сказано, что «письменные приказания противуречили словесным и хранились, как говорил Старицкий крестьянину своему приказчику Григорию Шклярову на случай, если привяжется беззаконник предводитель, который и своих крестьян избаловал до такой степени, что они похожи более на мещан». В другом примечании значится, что «главный приказчик Дудчинской экономии Григорий Шкляров, исполнявший все приказания Старицкого, был собственный крестьянин его. Кто же поверит, чтобы Шкляров без настоятельных приказаний барина истязал крестьян, между которыми очень многие были с ним в родстве» (!).
В дополнение корреспондент ваш пишет, что «Старицкий нанял себе управляющего некоего Легензевича, изгнанного Вертельяком за жестокое обращение с крестьянами другого помещика. Легензевич же, чтобы оправдать доверие своего патрона, возводит на крестьян небывалые воровства, неповиновения, буйства, приготовление к бунту, некоторых сажал в острог при помощи заседателя Затурского, других же наказывал розгами, даже в первый день Светлого праздника».
Наконец, корреспондент ваш заключил свою статью следующими словами: «Что-то сделает новый губернатор Башмаков, о котором мы слышали как о честном и благородном человеке. Дело в уездном суде».
Чтобы в самом начале этого ответа обнажить недобросовестность сочинителя сказанной статьи, достаточно указать на то, что он отзывается о Старицком как о человеке, неизвестно как разбогатевшем; значит, очевидно набрасывает тень подозрения, что приобретение его подлежит осуждению, между тем как в Полтавской губернии всем и каждому известно, что Старицкий принадлежит к древней дворянской фамилии, что в 1819 году, вступив в управление доставшимся ему родовым имением, в котором считались до ста ревизских мужеского пола душ, он постоянным трудом достиг того, что на имение его указывали как на одно из благоустроенных, и этим-то путем он получил возможность, по прошествии однако же 23-х лет, и именно в 1842 году, приобрести имение, находящееся вблизи Полтавы, купленное с публичного торга с.-петербургском опекунском совете, 415 мужеского пола душ и более 3000 десятин земли, за 38 000 рублей; а спустя 11 лет, т. е. в 1853 году, Старицкий приобрел и деревню Дудчино, то богатое имение, по словам вашего корреспондента, в котором 173 души и которое он в пять лет разорил вконец. Таким образом, очевидно, что для сочинителя присланной вам статьи о Старицком и подобного рода приобретение может казаться предосудительным. После этого перейду к возражению и на все-прочие обвинения, которое для большей ясности изложу по пунктам:
1) Старицкий с покупкою д. Дудчины приобрел и соседа Вертельяка, того самого, о котором упоминается в статье вашей газеты и которого Старицкий именовал беззаконным предводителем как бы в предвидении, что на него будет сделан от неизвестного лица донос о злоупотреблениях помещичьей власти, что Вертельяку поручат производство следствия и что он раскроет эти злоупотребления.
2. Мне предлежит отдать на суд общий, можно ли допустить хотя тень сомнения в том, чтобы Старицкий был способен пеистовствовать и разорять, по словам вашего корреспондента, своих крестьян в Херсонском
имении, если он, владея населенными имениями в Полтавской губернии 40 лет, не подав никогда и никакого повода к принесению на него от кого-либо из крестьян не только письменных, но даже и словесных жалоб (!), напротив того, по общему отзыву в Полтавской губернии, имения Старицкого признаются благоустроенными во всех отношениях. Следовательно, нельзя отвергать, да и самые факты, ниже сего приведенные, ясно подтвердят, что если Старицкий всегда был владельцем добросовестным в полтавском имении, то не мог быть иным в херсонском. Старицкого можно упрекнуть разве за одну непредусмотрительность, состоящую в том, что он отправил из своего полтавского имения в Дудчино