такого приказчика, который не сообразил, что в Херсоне существует предводитель Вертельяк. Вертельяк, присвоив себе власть распоряжаться назначением в владельческих имениях воинских постоев и взиманием подвод во время бывшей Крымской войны, до такой степени обременял этими повинностями имение Старицкого, находящееся на почтовой дороге и вблизи г. Береслава, где сосредоточивались все передвижения, что ни экономия, ни даже крестьяне не имели времени сделать ни малейшего посева хлеба, а все избы их были заняты солдатами по 30 человек и более в каждой; кроме того, по его же назначению, были назначены ночлеги и дневки для транспортов с больными и ранеными, вследствие чего обнаружилась между крестьянами тифозная горячка, от которой в продолжение пяти месяцев умерло 114 душ. После чего Старицкий был вынужден на эти злоупотребления Вертельяка обратиться с жалобами сперва к начальнику губернии Панкратьеву, а затем к министру и главнокомандующему; но война кончилась и по жалобам Старицкого ограничились одним истребованным от Вертельяка объяснением, в котором он, само собою разумеется, оправдывался тем, что и все прочие имения одинаково пострадали. Легко однако же понять, сколь были огромны потери Старицкого, причиненные Вертельяком; но этого было бы для него мало, и он решился во что бы ни стало взвести на Старицкого злоупотребление помещичьей власти и взять именье в опоку. Он воспользовался для сего донесением приходского священника о том, что в имении Старицкого крестьяне подвергаются стеснению и работают барщину в воскресные и праздничные дни. Старицкий, живши за 400 верст, конечно, не мог знать об этом доносе, который Вертельяк лично вручил покойному Панкратьеву, и настаивал о немедленном поручении ему произвести следствие; но у Панкратьева еще в свежей памяти были жалобы Старицкого, и потому все настояния Вертельяка остались тщетными. Панкратьев поручил это дело одесскому предводителю Свечину, который внезапно прибыл в именье Старицкого, собрал крестьян, взял от них показания, осмотрел домашнее их хозяйство и донес губернатору, что нашел всех без исключения крестьян Старицкого весьма зажиточными, которые отозвались притом, что во время войны владелец их выдавал им безвозвратно хлеб и заплатил за весь год казенные подати. В марте 1858 г. представил Панкратьеву донос, полученный будто бы от неизвестного, подписавшегося филантропом
и содержащий в себе те злоупотребления Старицкого помещичьей власти, которые вами названы «чудовищными». Панкратьев первоначально не согласился даже принять доноса, как доноса безымянного, притом же Панкратьев знал лично Старицкого и не считал его способным на подобные поступки; но, по самостоятельному характеру, Панкратьев имел неосторожность согласиться на повторенные убеждения Вертельяка и поручить ему произвести одно лишь дознание и в таком только случае приступить к формальному следствию совместно с жандармским штаб-офицером, когда злоупотребления Старицкого окажутся несомненными. Этого распоряжения Вертельяк только и добивался. Кончив дознание в Херсоне, он, пригласив с собою полковника Рындина, отправился в имение Старицкого, где пробыл две недели.
3) Донос сделан, как объяснено выше, на Старицкого, значит он и есть главное обвиняемое лицо, над которым Вертельяку предлежало произвести следствие; в законе же, статья 144-я тома 15-го, сказано так: что «обвиняемый во все время производства следствия имеет неотъемлемое право представлять все, что может служить к его оправданию». Но Старицкий от начала следствия до окончания его не был даже извещен об этом следствии; когда же он, находясь тогда в Петербурге, узнал из Письма своего поверенного, что дудчинский приказчик Шкляров посажен в острог и что в имении водворился хаос, происшедший от распоряжений Вертельяка, расстроивших совершенно все части хозяйства, тогда Старицкий прямо из Петербурга приехал в Херсон и, не зная ровно ничего — ни о том, с какого повода возникло следствие, ни того, что понем обнаружено, — просил официально губернатора Панкратьева уведомить его, не подлежит ли и он, Старицкий, в чем-либо обвинению, вызвавшему вмешательство предводителя Вертеяьяка в управление его имением. По этой просьбе Панкратьев потребовал от следственной комиссии сведений и по доставлении их полковником Рындиным, в руках которого находилось дело, Старицкому дано знать от 3-го мая 1858 года за № 4739-м, что «по рассмотрении обстоятельств произведенного следственною комиссией) (т. е. Вертельяком при бытности Рындина) дела о беспорядках в имении его
д. Дудчине он лично не обвиняется в злоупотреблениях по управлению этим имением». После этого:
4) Если сама комиссия более чем за год до того, как дело рассмотрено было графом Строгановым, уведомила начальника губернии, что Старицкий по следствию не обвиняется, и если корреспондент ваш написал вам, что Старицкий оправдан графом Строгановым потому только, что задобрил губернские начальства и приобрел благорасположение правителя канцелярии Гирса и начальника отделения Котовича, в таком случае кому же, как не вам, следует выставить корреспондента вашего упозорного столба. Все же имеет свой предел, неужели же клевета не должна иметь границ и неужели можно по произволу безнаказанно позорить всякого, даже и таких людей, как Гире, которого и прежняя, и еще более настоящая служба вполне указывает, что для него чуждо лицеприятие, и который достойно пользуется общим уважением
444
5) Для вящего доказательства нельзя не упомянуть и о том, что, по его словам, преступления Старицкого совершались чрез приказчиков, действовавших, как они сами объявили следователям, по его словесным секретным приказаниям, — между тем, что же на самом деле оказывается? Приказчик Шкляров, на которого как на главного исполнителя приказаний Старицкого указывает корреспондент ваш и который, по словам его, имеет родственников в д. Дудчине, — этот Шкляров не только не объявлял следователям о мнимых секретных, словесных приказаниях Старицкого, противуречивших письменным, но в досланной графу Строгонову жалобе, объясняя все пристрастные действия Вертельяка, поименовал даже тех людей, которые были свидетелями разного рода истязаний, употребленных Вертельяком для того, чтобы вынудить у должностных лиц экономии обвинительные против Старицкого показания; Шкляров, кроме того, просил спросить окольных жителей и вольных мастеровых, постоянно находящихся в Дудчине, которые весьма хорошо знают, что крестьяне со стороны экономии не подвергались никаким притеснениям, а и того более жестоким наказаниям; к этому необходимо добавить, что Шкляров уроженец Полтавской губернии и что у него столько же родственников в Дудчине, как и у самого корреспондента вашего.
6) Прошу вас в особенности обратить внимание на те именно слова корреспондента вашего, что Старицкий в пять лет разорил имение вконец, что злоупотребления его доходили до сведения начальства, которое ничего не делало, и что Старицкий неистовствовал больше и больше: но имение Старицкого находится, так сказать, пред глазами предводителяВертельяка, а вам известно содержание высочайшего рескрипта, в июне 1826 года на имя министра внутренних дел последовавшего, по точным словам которого возложено на непосредственную обязанность предводителей блюсти за обращением владельцев с их крестьянами. Следовательно, если бы сотая доля действительно совершилась тех злодеяний, которые помещены в статье вашего корреспондента, то первый должен идти на казнь Вертельяк и за ним уже Старицкий. (Да и все остальныепредводители с ним!!).
7) У нас вообще принято подразделять ложь на невинную и злую; но корреспондент ваш дозволил себе ложь преступную, сообщив вам, что Старицкий нанял себе управляющим некоего Легензевича, изгнанного Вертельяком за жестокое обращение с крестьянами другого помещикаи что тот же Легензевич, желая оправдать доверие своего патрона, возводит небывалые преступления на крестьян, сажает их в острог и пр., тогда как, во — первых: из дел полтавской гражданской палаты можно удостовериться, что Старицкий дал доверенность Легензевичу на ходатайство по делам его, но не на управление имением, и что со дня приобретения Старицким д. Дудчины всего только один крестьянин, а именно Александр Торчанский отправлен был в острог, как изобличенный произведенным становым приставом следствием в воровстве сена и других преступлениях, и то по объявлению не Легензовича, а управляющего имением майора Вирского; но. чрез несколько дней Вертельяк приказал
445
исправнику освободить Торчанского, и приказание исполнено. И, во- вторых: в
херсонском губернском правлении всякий желающий может прочесть дело, возбужденное Вертельяком, о том, что Легензевич тиранил крестьян Дорожинского, наказывая их по 1500 розог; по этому представлению Вертельяка поручено было следствие чиновнику особых поручений Головченке при бытности однако же самого Вертельяка;
но когда следователи прибыли в имение и когда собранные крестьяне узнали в чем дело, то все без изъятия стали на колени и просили Вертельяка оставить Легензевича при управлении ими, называя его своим отцом и благодетелем. Вертельяк, никогда не ожидавший от крестьян такой смелости/ сперва разразился бранью и приказывал им идти вон, однако же, видевши, что крестьяне продолжают твердить одно и то же, Вертельяк своею предводительскою рукою начал колотить их по зубам; эта мера возымела свое действие, и крестьяне разошлись по домам, но все-таки ни один из них не подтвердил доноса Вертельяка. Дело это рассмотрено в губернском правлении и по определению его Легензевич оправдан совершенно.
SOUVENIRS MODESTES199[199] О МЕРТВОРОЖДЕННОЙ ЦЕНСУРЕ КОРФА
Она жила, как живут розы — одно утро!
В минувшем ноябре месяце император Александр, утомленный беспрерывными ценсурными дрязгами, решился учредить одну ценсуру, огражденную от вмешательства всяких сторонних властей. Для приведения в исполнение этой мысли государ избрал Корфа. В несколько дней был изготовлен устав, на основании которого учреждалось новое отдельное ведомство, не зависящее от министерства народного просвещения200[200], с своим главноначальствующим, для помещения которого приобретался немедленно великолепный дом, Hôtel de la Censure.201[201] Неизвестно, как именно был сделан об этом доклад и в какой мере государь изъявил согласие свое, но достоверно то, что Корф приискал
446
себе по вкусу щегольский дом М. В. Шишмарева возле Аничкова моста и написал Шишмареву следующее письмо:
Михаил Васильевич,
по всеподданнейшему моему докладу государю императору о вчерашнем нашем соглашении е. и. в. повелеть соизволил: 1) Дом ваш, состоящий на Фонтанке у Аничкова моста под № 48/2, купить в казну с находящеюся в нем движимостию за выпрошенную вами цену 200 000 р. 2) Сумму эту выдать вам ныне же золотою, монетою по установленному курсу. 3) Издержки по совершению купчей принять на счет казны. 4) Затем, по неотложном совершении купчей, предоставить мне распорядиться о принятии этого дома в казенное ведомство, согласно вашему на то вызову, не позже 15-го числа настоящего декабря. О такой выс. воле, уже переданной мною к исполнению г. министру финансов, имею честь сообщить, вам, м. г., в полной уверенности, что при известных патриотических и отличающих вас благородных чувствах, вы не оставите дом ваш со всем к нему принадлежащим очистить и сдать к определенному сроку в полной исправности и в соответствующем высочайшему ожиданию виде.
Примите свидетельство совершенного моего уважения и преданности.
Барон Модест Корф.
№ 694.
5 декабря 1859. Его высокоблаг. М. В. Шишмареву.
В следующий понедельник в Государственном совете, по окончании заседания, князь Горчаков подошел к нашему ценсору, но