мы систематически нападали на сибирского Муравьева? Когда сомневались в огромных дарованьях его? Не мы ли назвали его в статье «Америка и Сибирь» историческим деятелем в противуположность историческим бездельникам, снующим около Зимнего дворца, берущим взятки, крадущим леса и пр.? Не мы ли отдали ему полнейшую справедливость в его борьбе с cabinet privé его величества?
Но неужели поклонники его не понимают, что можно быть великим государственным деятелем и пристрастно смотреть на дело беклемишевской дуэли, что можно делать огромную пользу «раю и давнуть Петрашевского за оппозицию?
— Да он этого не делал. — Тем лучше для него. Возражайте, давайте нам факты, мы готовы помещать. Вас оскорбляет, что мы осмелились вообще говорить об этих фактах, что мы дерзнули усомниться в непогрешительности Муравьева. Может, в самом деле в Сибири трудно понять значение свободной печати. В Иркутске показалось даже, что «Колокол» за это потерял влияние, что на нас смотрят как на клеветников если не всей России, то маньчжурских краев ее.
Адвокаты Муравьева, большей частию возражают на частные обвинения пользой амурской колонизации, высокой честностью Муравьева, его благородным поведением с декабристами, тем, что он для Восточной Сибири что-то вроде Петра ; все это
158
ничего не опровергает, а последнее обвиняет его — не дай бог ни Восточной, ни Западной Сибири такого несчастия, как был Петр I для России.
Дело дуэли мы излагать не будем — оно надоело и нам, и читателям, несмотря на то что с тех пор мы получили список мастерски написанного мнения советника Ольдекопа (журнал иркутского губернского суда, 28 сентября 1859) и две еще более мастерски сказанные речи Муравьева, по возвращении из амурской экспедиции, в петровском роде, т. е. где слово граничит с зуботычиной; несмотря на то что решение сената, отдающее Ольдекопа и всех членов окружного суда под суд, вызывает на новое обличение, мы на этот раз обращаем внимание поклонников Муравьева на другое обстоятельство. Три новые статьи и прежние, полученные нами от защитников Беклемишева, согласны в одном: что весь город говорил о неправильности дуэли. Как же мы могли не напечатать того, о чем говорил весь город, весь край? Разве это дело было изложено в «Иркутских ведомостях» со всеми pro и contra? Мы, печатая, исполнили наш долг и, сверх того, дали обвиненным средство оправдаться.
Откуда же эта раздражительная обидчивость?
Единственно и исключительно от непривычки к свободному слову.
Отчего у нас все люди в силе так избалованы, отчего они грубят, кричат, ругаются, а в Англии никогда? Оттого что в Англии над ними стоглавый аргус печатной гласности, а у нас все мерзости покрыты крышкой канцелярской тайны. Эти вещи стыдно повторять — а делать нечего.
Мы знаем и уверены, что Муравьев умный человек, мы знаем и то, что у него очень сильные наклонности к петровским манерам; пусть же он нам скажет спасибо за то, что мы спасаем его от него самого. Пусть он будет бояться общественного мнения и узнает, что можно быть государственным человеком, не употребляя крепких слов, особенно в тех случаях, когда тот, к кому они относятся, не может дать сдачи.
Молчание кругом, подобострастное исполнение, подобострастная лесть приучают у нас самых дельных людей к страшной необдуманности, к безграничной самонадеянности и в силу
159
этого вовлекают их в большие ошибки. По несчастию, они их не боятся; кто узнает о том, что делается в канцелярской мгле между генерал-губернатором и министром?
Вот пример. Муравьев писал 2 апреля 1853 года, за № 46, министру народного просвещения:
На почтеннейшее отношение ко мне вашего сиятельства от 12 января с. г. за № 337 имею честь отозваться:
1) Увеличение числа приходских училищ и школ для образования крестьян вообще, так и в особенности приготовление из них писарей в волостные и сельские управления и межевщиков действительно было бы весьма полезно для края, где ощущается ныне крайний недостаток в этом отношении и преимущественно в выборе благонадежных и грамотных волостных начальников и писарей. Местное начальство давно уже обратило внимание на предлежащий предмет и ныне озабочивается приисканием средств к учреждению подобных училищ и к распространению вообще потребного между крестьянами первоначального образования. Когда приищутся нужные к сему способы, то главное местное управление не преминет войти по сему предмету своевременно и по принадлежности с подробным представлением.
2) Что касается до существующих постановлений об учебных заведениях ведомства министерства народного просвещения в Вост. Сибири, то я полагаю преждевременным делать по ним какие-либо существенные изменения и особливо в тех видах, чтобы заведения эти образовали для Сибири
чиновников из тамошних уроженцев; ибо по пятилетнему изучению местных условий я совершенно убедился в необходимости, чтобы управление тамошнее состояло не из сибирских же уроженцев, которые, имея родственные и другие там связи и получив первоначальное там воспитание, неминуемо получают то пагубное направление, которым отличается сословие местных купцов и чиновников. Г ораздо полезнее присутственные места в Сибири наполнить благонамеренными людьми, рожденными и получившими надлежащее образование во внутренних губерниях России, а если даже и из сибирских уроженцев, то во всяком случае таких, которые с юных лет удалены были для воспитания с места их родины, и тем избавить от заразы, сильно распространившейся в сибирском крае.
3) В этих же самых убеждениях я нахожу пока излишним увеличивать число губернских гимназий и уездных училищ в Вост. Сибири (!!!)
4) Относительно изыскания средств для устройства в сем крае женских учебных заведений, то существующий там уже женский институт, сировоспитательный дом Е. Медвежниковой и детские приюты вполне удовлетворяют настоящим местным требованиям; когда же обнаружится надобность в новых учреждениях, то местное начальство не преминет войти своевременно с особым представлением, сообразив и средства, которые могут иметься к тому в виду.
160
5) По вопросу, не будет ли возможно, сверх Казанского университета, воспитывать сибирских уроженцев еще в других заведениях, особливо специальных для приготовления на службу в Сибирь, то на основаниях выше изложенных я не могу признать это удобным, а полагал бы более полезным назначение на службу в Сибирь из воспитавшихся в здешних (столичных?) высших учебных заведениях уроженцев внутренних российских губерний, которыми, впрочем, уже ныне замещены многие должности в Вост. Сибири.
6) Водворению между инородцами образования должно необходимо предшествовать обращение их в православие, что, впрочем, производится ныне весьма успешно; затем меры к распространению между ними образования должны быть те же, как и среди госуд. крестьян, и необходимо принимать их нераздельно друг от друга. Наконец —
7) Относительно учреждения в Сибири особого учебного округа, то, не предвидя в этом особенной какой надобности по числу учебных заведений, находящихся собственно в управляемом мною крае, я не могу, впрочем, дать на сей случай какого-либо положительного мнения, ибо вопрос этот связан с положением учебных заведений в Зап. Сибири и потому разрешение оного должно зависеть уже непосредственно от благоусмотрения вашего сиятельства.
Подписали: генерал-губернатор Муравьев надв. советник Молчанов
С.-Петербург.
Нам сдается, что если б Муравьев знал, что эта бумага будет напечатана, он бы ее не написал.
НАШИ КОНСУЛЫ
О консуле Попове в Яссах нам приходится говорить не в первый раз; мы знали его как любителя и знатока лошадей («Под Суд!», лист 1) — мы узнаем его с другой интересной стороны.
В силу Парижского трактата 1856 часть бессарабских земель по левую сторону Прута и Дуная отошла к Молдавии. Линейные казаки русские владели, в районе этих земель, полями, которые они обработывали для себя. Само собою разумеется, что они, после трактата, вознамерились продать их. Казацкий генерал Гангарт приезжал в 1858 году в Яссы, чтоб найти покупщиков. В числе их представился А. Бошета. Бошета купил на 57.472 р. с. земли по условию, сделанному в русском консульстве. Но так как Гангарт не имел с собою всех необходимых документов, то и было решено, что он возвратится в Россию и привезет их в продолжение шести недель, а Бошета внес в виде задатка 6703 р. в консульство.
По документам, привезенным Г ангартом, оказалось, что земли эти были уступлены казакам на разных условиях в пользу русского правительства, которые переходили на покупщика; об них прежде не было говорено. Суд отказался совершить купчую на этих основаниях. Но консул Попов устранил все затруднения и дал в том свидетельство за № 2373, в котором прямо сказано, что все затруднения со стороны России и Молдавии устранены (écartées) дипломатическим путем и бесспорно свободны (dégagées et sans contestation).
Логотет Бошета, которому Гангарт предложил тотчас вступить во владение, успокоенный декларацией русского консула, внес 14.954 р. через Попова в счет покупной суммы. Ожидая законного срока (шести месяцев) для окончательного ввода во владение, Гангарт уехал. Но когда пришел срок, молдаванское правительство объявило, что все обязательства, даже военное хранение границы, соединенное с владением этих земель, переносятся на их покупщика в пользу молдаванского правительства. Такое нарушение главного условия заставило Бошета отказаться от покупки; в этом ему никто не препятствовал; но когда он потребовал
162
деньги, взнесенные им, ему их ни консул, ни генерал не отдали. Он жаловался и в Бухарест генеральному консулу, и в Константинополь послу, и, наконец, князю Горчакову — нет ответа. Засели денежки! Наконец, он писал прошение к государю — и государь не отвечает.
А ведь нехорошо обирать иностранцев! Вы бы, князь Горчаков, занялись этим делом. Да, кстати, из тех начал высокого дипломатического приличия, которое вам так знакомо со времен талейрановских обедов, запретите консулам снюхиваться с полицейскими для открытия, как «Колокол» посылается в Россию. Во-первых, шпионство не входит в круг обязанностей торгового маклера. Во-вторых, нам стыдно за почтенное звание, напоминающее Тита Ливия, Рим, свободу… когда какой-нибудь полицейский откажется от гнусной работы международного шпионства. А это может случиться!
«ОЛЕГ» И АНДРЕЕВ
Мы получили письмо, рассказывающее о свирепом управлении фрегатом «Олег». Подробности не помещаем — все то же гнусное, бесчеловечное, немецко-монгольское управление, о котором мы столько раз говорили, линьки, собственноручные побои командира (Андреева), ругательства офицеров и штурмана, утонченная роскошь наказаний — и немного побольше. Вот это-то немного побольше мы выписываем из письма: «Во время стоянки, в феврале месяце, на виллафранкском рейде, командир приказал поднять реи и, когда они еще не были поставлены на месте, скомандовал: „Ворочать реи». Два матроса, бывшие на ноках, были жертвою смерти; у одного из них кость правой руки вошла в палубу. Таких случаев в Виллафранке было три». Далее следует рассказ о том, как там же, несмотря на мнение русского консула, штурмана, лоцмана, он так ловко поставил фрегат, что его в бурю нанесло на мель и волнами сильно повредило. В чем, впрочем, Андреев был оправдан покровительством адмирала Попова.
Когда же желания Константина Николаевича и «Морского сборника»
