судебного процесса.
В этом виден прогресс: вместо того, чтоб убивать физически, решаются убивать
бюрократически.
Если новость эта может заинтересовать ваших читателей, мы просим вас опубликовать ее.
Примите, господин редактор, уверения в моем глубоком уважении.
173
ИСПОЛИН ПРОСЫПАЕТСЯ!
Да, спящий «Северный Колосс», «Исполин, царю послушный», просыпается, и вовсе не таким послушным, как во времена Гавриила Романовича Державина.
Доброго утра тебе — пора, пора! Богатырский был твой сон — ну и проснись богатырем! Потянись во всю длину молодецкую, вздохни свежим, утренним воздухом, да и чихни — чтоб спугнуть всю эту стаю сов, ворон, вампиров, Путятиных, Муравьевых, Игнатьевых и других нетопырей; ты просыпаешься — пора им на покой. Есть нечистота движущаяся — все эти прусаки, богомокрицы, насекомые, лишенные крыл, но не лишенные аппетита, не совместные с дневным светом. Чихни, исполин, — и от них следа не останется, кроме несмываемых пятен польской и крестьянской крови!
Господи, какой жалкий и смешной вид у этого грозного правительства! Куда делась его вахмистрская наружность, его фельдфебельская выправка, где его сипло-армейский голос, которым оно тридцать лет кричало: «В гроб заколочу Демосфена!» Что, служивый, видно, не те времена, да и не те силы, широк тебе стал мундир, насунулась каска на глаза… Ступай, кавалер, в больницу, не то в инвалид!
Да что же случилось, отчего оно так оторопело? Революция, что ли? Филарет взбунтовал Москву? Петр Ольденбургский провозглашен императором в школе правоведения? Отгадайте! А пока возьмите «Теймс» и Читайте его превосходные корреспонденции.
Император в Ливадии70[70]. Петербургом управляет комитет
общественного спасения, состоящий из Николая Николаевича № Михаила Николаевича; чтоб Горчаков не посоветовал им чего-нибудь дельного, при них поставлен умоотводом Игнатьев- Малковский. На улицах солдаты, жандармы, Шуваловы, якобинский генерал Бистром возмущает солдат речью самого красного санкюлотизма: «Из них, — говорит он, указывая на безоружных юношей, — выйдут со временем подьячие, — подьячие, которые грабят вас, которые грабят народ, — дадим им урок!» Паткуль скачет направо, скачет налево, одну лошадь заездил, другую заезжает. Михаил Николаевич спрашивает Николая Николаевича: зачем Паткуль скачет? Николай Николаевич, вставший с первыми петухами, по общей любви к курам, говорит Михаилу Николаевичу, что он не знает, зачем Паткуль скачет, но что, должно быть, это восстание. Тот (или этот) говорит — десять полков и он усмирит… Кого? Где неприятельские войска?
На университетском дворе.
Грубое правительство, напуганное выжившим из ума Строгоновым, рядом мелких преследований и унижений начало оскорблять университеты: назначением Путятина, школьными стеснениями, бездушным отталкиванием неимущих. Студенты Петербургского университета избрали депутатов и поручили им довести до начальства их протест. Начальство поступило с ними в том роде, как поступали дикие на Сандвичевых островах с парламентерами, в том роде, как Петр большой поступил с Полуботком, а Николай длинный с депутатами от старорусских солдат, т. е., вопреки всякому понятию чести и нравственному стыду, захватило их. Студенты решились просить освобождения своих товарищей — и вот отчего Бистром-Сантер бунтовал солдат, натравлирая их на другие сословия, Паткуль надорвал двух лошадей, а Игнатьев-Малковский шептал Филипсону: «Все готово, можно начинать!» Что начинать? Бойню юношей, резню на университетском дворе?.. Что к этому прибавлять!
Но где же был, что делал, что сказал душеспасительного наш японец, наш океанид, бого- и человекоугодник Путятин? Отчего он не ездил на шлюпке с Сергиевским взад и вперед по Неве и Мойке, в то время когда Паткуль замыливал второго жеребца? Он был где-то «под полой» скрыт от глаз пациента,
175
как нож или пила перед хирургический операцией. Как безвозвратно запятнал себя этот человек, как быстро сел на мель грязи этот шкипер просвещения!
О Филарет, высокопреосвященнейший Филарет! Какой нехристианский совет дал ты на старости святительства твоего кораблевождице японийской; без твоего архипастырского благословения жил бы он себе мирно и небезвозмездно в Лондоне комиссионером и купчиною адмиралтейства и кротко возносил бы мольбы свои к подножию престола всевышнего между
заказами снастей корабельных и их приемом — а теперь всех вод, соленых и пресных, от брегов синайских до водохранильниц мытищинских, не довлеет на омовение человека, принявшего на себя величайшее преступление, — преступление против духа, против просвещения…
В России закрыты университеты — в Польше церкви сами закрылись, оскверненные полицией. Ни света разума, ни света религии! Куда они хотят везти нас впотьмах? Они сошли с ума — долой их с козел, если не хотите с ними грохнуться о землю!
Но куда же вам деться, юноши, от которых заперли науку?.. Сказать вам куда?
Прислушайтесь — благо тьма не мешает слушать: со всех сторон огромной родины нашей, с Дона и Урала, с Волги и Днепра, растет стон, поднимается ропот — это начальный рев морской волны, которая закипает, чреватая бурями, после страшно утомительного штиля. В народ! к народу! — вот ваше место, изгнанники науки, покажите этим Бистромам, что из вас выйдут не подьячие, а воины, но не безродные наемники, а воины народа русского!
Хвала вам! Вы начинаете новую эпоху, вы поняли, что время шептанья, дальних намеков, запрещенных книг проходит. Вы тайно еще печатаете дома, но явно протестуете. Хвала вам, меньшие братья, и наше дальнее благословение! О, если б вы знали, как билось сердце, как слезы готовы были литься, когда мы читали о студентском дне в Петербурге.
Искандер
22 октября 1861 г.
176
Р. Б. Статья эта была написана, когда мы прочли в «Теймсе»(от 22 октября) такое гнусное, такое подлое злодейство, что — при всей нашей беспредельной вере в безнравственность петербургского управительства — мы почти усомнились. Тайная полиция разослала подложные приглашения студентам собраться на площади для того, чтоб их переловить; но студенты догадались и не пошли. Можно ли после этого дивиться якобинской речи Бистрома и тому, что он не под судом за эту речь, тому, что III отделение ласкало мысль украсть меня у Англии из кармана или прирезать из-за угла, тому, что при аресте Михайлова71[71] жандармы явились с блядями (не краснейте, Шувалов, не краснейте, Паткуль, не краснейте, Игнатьев, слово далеко не так позорно, как дело), которым поручили обыскивать дам.
И эту сволочь плутов, разбойников и блядей мы должны принимать за правительство!
ШЛЯХЕТНЫЕ СТАТЬИ И ПИСЬМА В РУССКИХ ЖУРНАЛАХ
Минуй нас пуще всех печалей
И барский гнев, и барская любовь!
Теряя право наказывать розгами народ русский, наша шляхта начинает наказывать его словами; теряя право на вола его, осла его, жену его, дочь его, она начинает жалеть о крестьянине — скот, мол, необразованный, оттого и не понимает ни «Положений», ни того, что он должен остаться крепостным после освобождения, ни выгоды платить больше оброка, ни права покупать дрова из своего леса; чего, мол, с него и требовать — вот мы, шляхтичи, другое дело, должны теперь поучить его уму, на то у нас образование и немецкий кафтан; облаготворим его объяснением «Положений», чтоб он сдуру не ждал в самом деле свободы — какой же другой свободы ему? Вот и в Баден-Бадене и в Гомбурге такая свобода… и тут какой- нибудь анекдот, выдуманный Собакевичем, чтоб одурачить Манилова, о том, как бабы зубами траву рвут для сена. Весь этот шляхетный вздор, не идущий по плоскодонности своей в глубь народной жизни, вся эта невеликодушная болтовня, оскорбительная для народа и для здравого смысла, туда же скрывает свое внутрь взошедшее плантаторство под либеральной патокой и прогрессивным суслом, до того противным, что и ценсура пропускает и немцы похвалят. Пусть эти строки послужат первым окликом «СПб. ведомостям» и их корреспондентам. Ни лета, ни воспоминания, ни болезненное, ни расстроенное состояние не дают
178
«ВЕЛИКОРУС» В УЧЕНОЙ МОСКВЕ
права на публичное отложение таких статей; если уж нельзя удержаться, пусть они хранят их для своего семейства72[72].
Нам пишут, что гг. Бабст, Чижов и В. Корш, получив по почте по экземпляру «Великоруса», снесли его тотчас в полицию. Правда ли это? Мы готовы, как Фердинанд в Шиллеровой «Kabale und Liebe», просить, если это правда, чтоб нам солгали!
АРТИЛЛЕРИЯ И ЛИЦЕЙ
Артиллерийская академия подала по начальству рапорт, объясняя, что так как назначена плата правительством за слушание лекций в университете, то офицеры просят удерживать из их жалованья по 5 % — на уплату за бедных студентов.
В лицее юбилейный комитет (из депутатов от всех курсов) отменил всякое торжество 19 октября (50-летие лицея) и на собранные деньги 6.000 руб. положил иметь стипендиата. Корреспондент «Теймса» (25 окт.) полагает, что не больше 200 студентов пройдут через путятинские фуркулы. Неужели найдется и двести!
180
ПРЕОБРАЖЕНСКАЯ РОТА И СТУДЕНТЫ
Петербургский университет открыт 13/25 октября; студенты изорвали свои матрикуляции, после чего собрались для обсуживания, что делать. Явились жандармы, чтоб их разогнать, студенты прогнали их. Затем неприятель выставил роту Преображенского полка (не ту ли, которая так отличилась 14 декабря 1825?). Она и тут покрыла себя славой и, окружив студентов, свела их массой в Преображенский застенок, называемый Петропавловской крепостью. Подробности эти не подлежат сомнению, они взяты из «Норда».
181
ПО ДЕЛУ БРУТОВ И КАССИЕВ III ОТДЕЛЕНИЯ
Мы полагали, что, обличив и передав смеху всей Европы ноздревскую родомонтаду III отделения и его угрозы, мы покончили с ними. Оказалось не так. Неизвестное нам лицо, подписавшееся псевдонимом Шедо-Ферроти, прислало нам довольно длинное и очень поучительное письмо, окончивающееся надеждой автора, что мы не откажем в его просьбе поместить это письмо в русском журнале, издаваемом нами под названием «Колокола».
Мы никогда не обязывались печатать все, что посылается нам, особенно, «все, что посылается против нас. Всегда готовые принять и напечатать опровержение, поправку факта, ответ, всегда готовые принести повинную голову в ошибке, мы не брали на себя смешной роли людей, позволяющих себя наказывать своими собственными руками.
О г. Шедо-Ферроти мы никогда ничего не печатали, следственно, лично вызвать его ответа не могли. Г-н Шедо-Ферроти, как защитник правительства, как консерватор, имеет право быть недовольным нами, считать именно меня обезумевшим от тщеславия, жалеть об этом или радоваться, печатать это или нет; но адресоваться с своими замечаниями лично к человеку незнакомому 73[73], и притом к человеку, не изъявлявшему желания быть им исправленным, очень странно.
182
Может, увлеченный своим дидактическим желанием наставить меня на путь истинный, г. Шедо-Ферроти не подумал об этом, хотя скромность человека, гонящего тщеславие, и должна была его остановить, — как бы то ни было, но мы уверены, что г. Шедо-Ферроти найдет справедливым нашу просьбу — исправлять нас общими путями гласности, не адресуясь прямо к людям, не заслужившим ни столько внимания, ни столько заботливости.
5 ноября 1861.
183
<ИЗКОВНО>
Ковенский губернатор Хоминский, т. е. поляк, был назначен губернатором из дворянских предводителей в те времена, когда государь либеральничал и льстил Польше. Теперь Хоминский найден неблагонадежным на Западе, теперь нужна натура коренная, немецкая, и Хоминский переведен в Вологду Чрезвычайный успех Путятина заставил и Валуева приняться за океан,
