той проницательностью, которую дают самому тупому человеку ненависть и страх, «Аугсбургская газета» (Beilaga87[87], № 270), говоря о льготах, данных на Кавказе казакам, с восхищением прибавляет, что этими льготами «правительство подрубает корень казачества». Das ist bedenklich!88[88]
КЛЕВЕТА НА ПОЛЯКОВ
К подлейшим проделкам, к которым прибегало петербургское правительство, — как обман студентов, что университет
241
будет открыт 2 октября, арест депутатов и пр., — относится обвинение польских студентов в университетских беспорядках. Полиция знает, что это неправда, но желает таким пошлым средством помешать сближению поляков с русскими. Глупость их в уровень грязной безнравственности.
ВАЛУЕВ
По случаю печатания журналов мировых и губернских присутствий в губернских ведомостях с прописанием фамилий помещиков — от Валуева последовал циркуляр губернаторам, чтоб фамилии не прописывать в печати. Каков крепостник этот министр освобождения!
Чтоб наказать калужского губернатора Арцимовича за дело с плантатором Мальцовым, которого имение он хотел отдать под опеку, министр-плантатор снарядил сенаторскую ревизию губернии. Сенатор, долженствующий запутать лучшего губернатора в России — Капгер. Увидим, что-то он сделает.
244
245
КОРРЕСПОНДЕНЦИИ И ДОКУМЕНТАЛЬНЫЕ МАТЕРИАЛЫ, ОБРАБОТАННЫЕ В РЕДАКЦИИ
«КОЛОКОЛА»
ПРОФЕССОР П. В. ПАВЛОВ И ТИМАШЕВКА
14 февраля 1860 г. жандармский полковник Ракеев арестовал бумаги профессора П. В. Павлова, и тогда же запрещено было ему выезжать из Петербурга до окончания дела харьковских студентов, к которому, говорят, неумытный Тимашев прицепил Павлова единственно в угоду своему приятелю Гессе, киевскому гражданскому губернатору, который постоянно был нерасположен к Павлову, подозревая, будто он пересылает в «Колокол» документы, обличающие гнусные деяния г. Гессе. По окончании дела студентов Павлова требовали несколько раз в III отделение, и результатом этих требований было разрешение ему выезжать из Петербурга; но, конечно, строжайший надзор остался во всей силе, а бумаги остались в III отделении (другие говорят, что возвращена была только часть бумаг, и то самая незначительная). Между тем Тимашев обратился к принцу Петру Ольденбургскому (1), попечителю училища правоведения, в котором Павлов читал лекции всеобщей и русской истории. Тимашев советовал принцу удалить Павлова из училища, как опасного по своему образу мыслей преподавателя. Принц призывал к себе профессора, долго беседовал с ним и потом, говорят, отозвался, что нашел в нем «человека прямого, с честным образом мыслей». Вскоре после того е. в. изволило быть на лекции у Павлова и одобрило его чтение. Казалось, все кончилось. Но немного времени спустя к Павлову был послан инспектор училища правоведения Ф. Ф. Витте с советом от имени принца оставить училище; он также получил поручение предложить Павлову, по недостаточности средств, в виде вознаграждения, единовременное пособие, из половинного оклада жалованья, «ибо профессор добросовестно исполнял свои обязанности и был полезен для юношества». Павлов должен был немедленно выйти в отставку, а от единовременного пособия отказался.
Воспитанники училища, узнав о случившемся, хотели письменно протестовать перед советом училища, но их уговорили не делать этого, чтобы не повредить Павлову. Тогда они хотели подарить на память своему бывшему профессору серебряный кубок, однако начальство училища сделало все возможное, чтоб не допустить их исполнить это намерение.
Языков, директор училища правоведения, распустил слух, что бывший киевский, ныне петербургский митрополит Исидор (2) — настоящий виновник удаления Павлова из училища. Знакомые Языкова утверждают, что митрополит всячески старался склонить принца не терпеть Павлова в училище, как человека, не отличающегося особенною набожностию. Знающие же Исидора утверждают, что он восстает против этого обвинения. Всего вернее, что одним из главных виновников в этом деле надо считать самого Языкова, друга г. Тимашева (приятеля Гессе) (3).
В заключение заметим, что по следствию комиссии, под председательством кн. Голицына, оказалось, что Павлов «к тайному, харьковскому, политическому обществу (?!) отношения не имеет, но что, будучи профессором истории и древностей в Киевском университете, выражал мысли, противные порядку существующего правления в России» (4).
Примечания. Один из просматривавших эту заметку нашел нужным снабдить ее следующими примечаниями:
(1) Принц Ольденбургский, известный переводчик шиллеровской «Перчатки» и «Песни о Колоколе», сочиняющий длядевиц русские песни, сделавшись недавно главным начальником институтов (вместо Гофмана), представил в министерство внутр. дел проект об обложении акцизным сбором содержательниц домов вольного обращения. .
(Вот что значит переводить «Колокол»!)
(2) Исидора, до назначения, хвалили и ожидали от него самого хорошего, особенно после такого фанатика, как покойный Григорий. Жаль, что теперь и об нем начинают ходить дурныеслухи, как например, что он подверг взысканию священника, дозволившего привезти тело Мартынова к театру.
(3) Его превосходительство А. П. Языков подал Игнатьеву остроумную мысль о введении особых шапок для арестантов.(Так вот, изобретатель-то! Ну, с этим можно идти в храм бессмертия! Впрочем, о вкусах и цветах спорить нельзя; безумное и пошлое изобретение масок понравилось одному почтенному господину, упрекающему нас в своем письме за наши строки. Мы очень жалеем, но он нас не убедил).
Этот же самый Языков, в прошедшем году, писал «о русском государственном цвете», первообраз и основание коего
нашел в цветах верстовых столбов, шлагбаумов и будок. В подтверждение теории своей он заметил, что Николай Павлович, проезжая мимо одной будки, сделал выговор инженерному департаменту за то, что будка не была украшена всеми государственными цветами, ибо значились только «свежие» краски, белая и черная, но красной не было.
От государственного цвета, вышедшего из будки, недалек переход до арестантских шапок — из училища правоведения и до содержательниц домов вольной любви — из институтов. Какая строгая логическая последовательность!
(4) Директор департамента министерства народного просвещения Ребиндер хотел рекомендовать Павлова в. к. Марии Николаевне в наставники истории для Николая Максимилиановича, но Языков отговорил его.
<ЕЩЕ О Г-НЕ ГЛУШКОВЕ>
Г. Ф. Левестам просит нас поместить его объяснительное письмо в ответ защитникам г. Глушкова. Письмо г. Левестама слишком длинно, мы помещаем одну существенную часть его.
В 80 листе «Колокола» вы напечатали несколько слов об И. И. Глушкове, полученных вами от неизвестного корреспондента, который, желая защищать г. Глушкова, пишет, что будто бы в «Колоколе» была помещена статья, по которой обвинялся г. Глушков, что он взял для закрытия казенной фабрики 50.000 руб., причем он защищает высокую честность бывшего начальника провиантского департамента. Как защитник г. Глушкова говорит о предмете, не мною сообщенном и никогда не напечатанном в издаваемом вами журнале, то я почел эту защиту за новую аллегорическую истину — о высокой честности начальника провиантского департамента, которым И. И. Глушков никогда не бывал. Но в последних нумерах 87 и 88 «Колокола» является новый защитник г. Глушкова и вам угодно было прямо сослаться на несправедливость статьи, сообщенной мною («Колокол», 65—66), причем вы сообщаете читателям вашу боль, что несколько слов, помещенных о Глушкове, могли нанести неприятность ему и его друзьям, — к последним, должно быть, принадлежат купец Саврасов и Сухозанет.
Затем г. Левестам обращается к нам с следующими вопросами.
ТИМАШЕСТВУЮЩИЙ ЧЕВКИН
Купцу Саврасову была предоставлена поставка сапогов, без торгов; почему ему выдано 100.000 руб. вперед, когда прямо закон говорит, что всякий купец, взявший подряд, должен представить казне в виде залога 20.000 подрядной суммы; а без залога, да еще с выдачею казенных денег, всякий может взять подряд. Почему Глушков в Сухозанет так сильно хлопотали, чтобы московская комиссия приняла товар Саврасова? Почему Глушков отдален от должности?
Воспитанники Строительного училища подали директору оного генерал-майору Лишину прошение о преобразовании училища в открытое заведение; он — к Чевкину: бунт, ваше превосходительство! Чевкин — в училище, собрал воспитанников и произнес им назидательную речь. Но когда один воспитанник, спрошенный им, как он думает о своем и своих товарищей поступке, сказал, что надо понимать дело как оно есть, то оратор быстро перешел к запаху серой шинели. Затем дело о бунте доведено до сведения е. в. и два воспитанника отправлены на два года в губернии чертежниками.
И МИХАИЛ НИКОЛАЕВИЧ ПРИНИМАЕТСЯ ЗА ДЕЛО
Перед последним рождеством два казачьи мальчика из юнкеров Уральского гвардейского дивизиона, Логинов и Еремин, встретили на Невском, в числе беспрестанно проходящих в бесчисленном множестве офицеров, великого князя Михаила Николаевича, исправляющего должность Михаила Павловича, и не успели сделать ему военную честь; за это они были наказаны безочередным и бессменным стоянием, за рядовых, на часах, на открытом воздухе, у полковой фуры, в течение 10 суток, по 8 часов в сутки, в мороз от 15—20 градусов!
Зверская свирепость, к которой приучают мальчишек, получающих военно-казарменное воспитание, приносит свои плоды, даже в Японии. Какой-то, вероятно, гардемарин (англичанин не мог объяснить) по имени Крашилов, с корветы «Японец» (капит.-лейт. Скотт), опоздавши на корвету, требовал, чтоб японский лодочник его подвез. Море было неспокойно, лодочник отказался; тогда гардемарин, или кадет, выхватил револьвер — и преспокойно выстрелил в голову японца. Японцы требовали суда (у русских — суда! бедные, как они мало знают географию). Капитан-лейтенант вступился за невинного юношу — он и офицеры дружески сделали складчину, собрали 690 руб. и дали взятку японским чиновникам; вот им и урок, что значит суд в России.
УНИЧТОЖЕНИЕ ПРАВ, ДАРОВАННЫХ ОСТЗЕЙСКИМ ГУБЕРНИЯМ
В прошлом октябре рижский комендант, генерал-майор Шуц, обругал заседателя земского суда Грюнберга, поднявшего шлюз
249
на мосту по распоряжению начальства, для пропуска парохода, и, обругавши, посадил под арест за то, что если б его, «Шуца, фамилия упала в воду, то могла бы утонуть». Говорят, что этот комический повод выдуман только для того, чтоб показать остзейцам, что они лишены всех прав (кроме притеснения финнов, разумеется).
<ВОРОНЕЖСКИЙ ПОМЕЩИК>
В 21 приложении к «Allg. Zeit.» рассказано чисто русское помещичье дело. Какой-то плут Воронежской губ. Богучарского уезда отпустил крестьян с землей будто бы за 120.000 р. сер., взял половину денег, украл на основании права помещичьего разбоя и продал имение. Крестьяне, разумеется, протестовали, крестьян, разумеется, пересекли. «Allg. Zeit.» говорит, что по этому делу, впрочем, теперь производится следствие по высочайшему повелению. Просим имена и подробности дела, если оно справедливо.
ОСВОБОЖДЕНИЕ КРЕСТЬЯН
Заседания: 1) Соединенного совета министров и членов Главного крестьянского комитета 26 января 1861 г.,
2) Государственного совета 28 января 1861 года.
Сейчас получили мы следующее письмо, спешим его передать нашим читателям без всяких изменений. Нечего прибавлять о его огромной важности.
Государь благодарил большинство членов, подавших голос за проект «Положения», составленного редакционными комиссиями, и в особенности в. к. Константина Николаевича, которого несколько раз целовал. О редакционных комиссиях государь сказал, что на них сильно нападали, но большею частью совершенно несправедливо, а более потому, что не знали дела; что труд их исполнен с полною добросовестностию и большим знанием дела. Затем государь с весьма решительным тоном объявил, что допустит в этом деле для всех и каждого полнейшую свободу выражать свое мнение, что будет допущено и в Госуд. совете при предстоящем рассмотрении проекта «Положения»; но потом он уже не дозволит никаких отмен, отлагательств и проволочек и требует, чтоб дело
