было кончено непременно к 15 февраля. Государь заключил словами: «Это я желаю, требую, повелеваю», сказанными почти с угрозою. Еще государь, обращаясь преимущественно к министрам, сказал, что до сих пор они между собою враждовали по крестьянскому вопросу, и что некоторые из них даже
250
противились его видам, и что он давал им в в том отношении полную свободу, но что теперь, когда его воля будет окончательно выражена, он требует от них полного между собою согласия, совершенного забвения личных мнений и безусловного, добросовестного исполнения его повелений и утвержденного им «Положения», «ибо, — прибавил государь, — вы должны помнить, что в России законы издает самодержавная власть». Наконец, государь объявил, что по окончании крестьянского дела сословие крестьян не должно более оставаться разделенным на разные ведомства, но должно образоваться из них одно целое, как было прежде, подчиненное одним законам и общим в государстве властям. Вследствие чего, он (государь) положил, по объявлении манифеста, Главный комитет закрыть, и на место оного учредить особый Комитет по делам всего сельского населения в России как высшую для сих дел инстанцию, которому немедленно приступить к составлению плана соединения крестьян всех наименований в одно сословие. Составленную в этом смысле записку государь приказал Буткову прочитать.
По выслушании записки Муравьев сделал замечание, что он слышит ее в первый раз и желал бы ближе с нею познакомиться при исполнении со стороны министерства госуд. имуществ. На это государь очень сухо ответил, что соображать нечего, а следует только исполнять. Что же касается до подробностей, то он может представить об них в Комитет, когда он будет утвержден. Такой положительный и резкий ответ государя сильно поразил Муравьева, который, выходя из заседания, сказал Буткову: «Ну, видно, мне приходится подать в отставку». Вообще заметно по всему, что государь наконец раскусил Муравьева, и что атому последнему конец близок. Для производства дел будущего Комитета назначены: Жуковский, Арапетов и Домонтович. О личном составе Комитета еще ничего не известно.
Государь открыл заседание Государственного совета речью (отлично сказанною), в которой весьма ясно и тоном чрезвычайно решительным изложил исторический ход правительственных мер, принятых с царствования Павла I к устройству помещичьих крестьян. Он изъяснил, что отец и дядя его преимущественно старались к вызову добровольных соглашений между помещиками и крестьянами, но что меры, с этою целию принятые в разное время, не имели успеха не потому (как часто старались объяснить), что формы сих отношений были многосложны, но потому более, что в самые правила для оных вкрались, по влиянию людей, противившихся освобождению крестьян, разные затруднения и стеснения, чего ныне он ни под каким видом не допустит. «Самодержавие, — прибавил он, — установило крепостное право, самодержавие должно оное и прекратить».
Потом государь повторил почти то же, что говорил в заседании совета министров и членов Главного комитета, и снова выразил непременную волю, чтобы все дело было кончено к 15 февралю. Великого князя Константина Николаевича государь снова благодарил и целовал за оказанное ему содействие. После того приступлено было, в присутствии государя,
251
к суждению по 19 параграфам введения к «Положению», в которых заключаются самые главные, коренные начала реформы, и все они пройдены в это заседание (которое началось в 12 часов, а кончилось в 6 часов вечера). Государь во все время показывал большое спокойствие и терпение и даже значительное уменье вести и направлять прения. Первый говорил гр. Строгонов. В речи своей государь сказал: «Вы можете сделать в „Положении» кое-какие изменения, если найдете нужным, но существо проекта должно остаться неизменным». Тогда Строгонов первый встал и спросил: «Что значит кое-какие изменения?» Государь быстро отвечал: «Вы, кажется, придираетесь к моим словам; кажется, они довольно ясны», потом повторил еще раз сказанное, несколько подробнее только. Надо заметить, что Строгонов был, до заседаний, постоянно против освобождения крестьян, но вдруг, после Совета министров, объявил письменно (по каким-то личным расчетам и отношениям), что он переходит на сторону большинства, потому будто бы, что Главный комитет совершенно изменил проект Редакционной комиссии, что совершенно ложно. Из речей первая была сказана Блудовым, который говорил за «Положение», но, по обыкновению, много и распущенно. Из других ораторов отличились следующие: кн. Горчаков (министр иностранных дел), который говорил так долго и непонятно, что государь наконец прервал его с нетерпением словами: «Да что вы хотите?» — «Добровольных соглашений», — отвечал Горчаков. Все вообще замечания свои он в речи своей относил лишь к Редакционной комиссии. Государь заметил ему, что редакционных комиссий более нет, а рассматривается проект Главного комитета. Муравьев настаивал на необходимость еще раз поверить на месте цифры надела и об оказавшемся представить снова в Петербург. Он уверял, что на это довольно 6 месяцев, — видимая хитрость, чтоб только как- нибудь оттянуть дело. Тут Ланской, выйдя из обычного своего молчания, вдруг весьма резко, ко всеобщему удивлению, ответил, что на предложенную поверку нужно не 6 месяцев, а 6 лет. Этим и ограничилось красноречие министра внутрен. дел, которое однако же в этом случае произвело на собрание очень сильное впечатление: выходка была столько же неожиданна, как и кстати; Панин прибавил к этому, всегдашним гробовым своим голосом, точно выходящим из преисподней, что и 6 лет мало, а понадобилось бы гораздо больше времени.
Вообще Панин говорил в защиту «Положения», с обычным обильным словотечением. Но vaut mieux quelque chose que rien!89[89]. В. к. Константин Николаевич и Чевкин тоже говорили за проект. Князь Менщиков, щедрый на брань и колкости вне Совета, почти все время молчал, но видимо бесился. Он нарушил свое молчание только для того, чтоб сильнейшим образом отстаивать вотчинную полицию и вотчинные права помещиков (разумея, конечно, под этим розги, сеченье и проч.). Гагарин, разумеется, говорил в пользу своего мнения о добровольном соглашении, без надела. Рибопьер, который в салонах ораторствовал очень бойко
252
против «Положения», в Совете поджал хвост и промолчал все время. Долгорукий (из III отдел.) тоже не осмелился нападать на освобождение, хотя душевный враг его. Но всех лучше отличился Игнатьев, тупой, зачерствелый сержант и придворный холоп, который и здесь не упустил случая выказать дурацкие свои наклонности. Он вдруг заметил, что Редакционная комиссия многое пропустила или не дочитала в доставленных ей с разных сторон замечаниях. В доказательство он представил свои замечания, где исчислял то, что, по его мнению, пропущено: самый важный пункт был тот, что Редакционная комиссия забыла прибавить к церковным праздникам (в которые крестьяне не работают) праздники царские. Государь посмотрел на него с невыразимым презрением, поразившим все собрание, и сказал: «Это к делу не относится». Наконец приступили к собиранию голосов. По главному вопросу «о наделе» оказалось только 15 за добровольное соглашение (без обязательного надела), да из них 7 объявили, что если государь не утвердит этого начала, то они перейдут к мнению об оставлении существующих наделов. Затем 13 голосов оказались в пользу мнения Муравьева, т. е. за местную поверку цифр надела. Остальные 17 голосов объявили себя безусловно за проект «Положения». Таким образом, в результате вышло, что если принимать 7 голосов (из 15 за добровольное соглашение), объявивших, что они перейдут, то большинство в пользу проекта в этом заседании состоит из 37 голосов (так как 13 голосов за предварительную поверку, в сущности, разнятся от 17 голосов не в начале, а в способе исполнения).
Против проекта было 8 голосов.
Дальнейшие заседания Государственного совета (уже под председательством Блудова, так как дело пойдет уже о деталях) будут по четыре раза в неделю.
P. S. На другой день заседания государь был очень весел и многим рассказывал о том, что и как происходило и что он говорил. Министры уверяют, что они никогда не видали государя столь величественного, смелого и решительного вида, как в этих двух заседаниях и особенно в заседании Госуд. совета. По всему видно, что государь давно ждал нынешних дней, которые давно уже называет главными днями своей жизни, и серьезно приготовился к ним. В залу государь вошел с Блудовым, за ними шли Бутков и статс-секретари, докладывавшие по этому делу. Все же члены были уже собраны в зале.
При подписании протокола Главного комитета за проект были: в. к. Константин Николаевич, Панин, Блудов, Ланской, Чевкин и — Адлерберг (который однако же до самой минуты подписания протокола был против проекта и против освобождения). Подписались в Комитете против проекта: Долгорукий, Княжевич, Муравьев, Гагарин90[90].
К числу сильно говоривших против надела принадлежит также Анненков (контролер). Игнатьев предлагал в Комитете 26 января, чтобы во время заседания 28 января был поставлен перед Государств. советом батальон солдат (вероятно, затем, чтобы затеять какую-нибудь драку и из нее сочинить бунт, думая хотя этим запугать государя).
У КОКОРЕВА СВОЙ ХРУЛЕВ
На Волжской железной дороге, где участвуют Кокорев и компания, работники стали разбегаться от скверной пищи, бросая свои заработки. Контора дала об этом знать подрядчику, тот бросился к исправнику. Исправник вытребовал команду и перерезал дорогу работникам, заставляя их силою возвратиться. Работники отказались идти назад. Дошло до материального сопротивления, исправник велел солдатам выстрелить, и двое работников были убиты, остальные разбежались. Следствие кончилось тем, что исправник и офицер отставлены от службы и только, а Кокорев-Горчаков остался в стороне. Г-н Кокорев, любитель гласности и поклонник русского народа, — правда ли это?
МОРМОНИЗМ В ЧЕРНИГОВСКОЙ ГУБЕРНИИ, ПОКРОВИТЕЛЬСТВУЕМЫЙ КН. В. ДОЛГОРУКОВЫМ91[91]
В Черниговской губернии, Глуховском уезде, живет помещик Петр Дмитриевич Аммосов. Прежде чем сделаться помещиком, он служил в Павлоградском гусарском полку, из которого был исключен. Тогда он переехал жить в имение матери своей, женщины несчастной и слабой. Таким образом в 1851 году Аммосов, несмотря на то, что имение принадлежало его матери, сделался полным хозяином. Обращение его с крестьянами было самое бесчеловечное: он насиловал крестьянских девок, замужних женщин, сек беременных и пр. В 1857 году он тайно обвенчался, в с. Барановке Орловской губернии, с крепостной девкой своей матери Анисьей Терентьевой Гончаровой; когда весть дошла до его матери, которая вследствие этого хотела его лишить части при разделе имения, то он, в доказательство несправедливости слухов, обвенчал жену свою в с. Марчихиной Буде, 1858 г., с крепостным крестьянином матери. После этого вторичного брака Анисья тотчас же была отвезена в хутор Ломленку, доставшийся Петру Дмитриевичу, в котором он живет с ней до сих пор.
254
В 1859 году приезжал чиновник для проверки ревизии, и когда крестьяне объявили, что Анисья Гончарова жена Петра Дмитриевича, их барина, то чиновник говорил, что донесет об этом по приезде в Чернигов, что, кажется, и сделал, потому что вскоре благочинный села
Уланова Даниил Сочава, тайно способствовавший
