второму браку, ездил несколько раз в Чернигов и успел предупредить возникавшее дело. Вскоре за этим возникло другое дело: один из крестьян Аммосова упрекнул приказчика (Терентия Гончарова, отца Анисьи), вследствие притеснений, что дочь его двумужница; об этом донесли Аммосову, который велел созвать крестьян, чтобы при всех наказать виновного, но крестьянин, боясь истязаний, скрылся; тогда г. Аммосов велел взять отца виновного, 50-летнего старика, привязал его к дереву и истязал розгами самым бесчеловечным образам. Укрывшийся сын отправился в Чернигов и подал жалобу губернатору Шабельскому, который приказал произвести следствие, окончившееся тем, что несчастного крестьянина, подавшего жалобу, отправили в Сибирь на поселение, где он и ныне находится; Аммосову и этого наказания показалось мало: когда жена сосланного крестьянина потребовала отправления ее вслед за мужем, то г. Аммосов упросил уездного доктора Модзалевского выдать ей свидетельство, что будто бы по случаю слабости здоровья она не в силах идти вслед за мужем, тогда как женщина эта вполне здорова.

Все действия Петра Дмитриевича Аммосова, как с крестьянами, так и с семейством, сделались известны шефу жандармов князю Долгорукову. Бенкендорф умер католиком, неужели князь Василий умрет в мормонизме?

ЛИХОЙ УПРАВЛЯЮЩИЙ ЕКАТЕРИНОСЛАВСКОЙ ПАЛАТОЙ ГОСУДАРСТВЕННЫХ ИМУЩЕСТВ ПО ПРОЗВАНЬЮ КОМПАНЕЙЩИКОВ

Управляющий екатеринославскою палатою государственных имуществ действительный статский советник Компанейщиков, о котором мы получили очень длинное письмо, понял хорошо, что можно делать при министре-крепостнике и вешателе.

Не имея места помещать всей илиады о лихом парне Компанейщикове, мы сделаем выписки, чтоб ознакомить с бытом помещиков, владеющих казенными крестьянами.

Однажды я ехал почтовой дорогой. День был знойный, была летняя, горячая для мужика, рабочая пора. При выезде из уездного города в степи обратила мое внимание группа сельских

255

писарей и старшин в парадных кафтанах и несколько при них верховых парней. «Что вы тут, братцы, делаете?» —спросил я. «Ожидаем, пане, управляющего», — отвечали мне. Это было еще поутру, часов в девять. Проезжая далее, мне везде по дороге, через две и три версты, бросались в глаза кучки оседланных лошадей, пасущихся на веревке, и людей, задумчиво лежавших опершись на руку. Где случались по дороге курганы, верховой стоял на вершине и смотрел вдаль, по направлению к Екатеринославу. «Что это за кордонная линия?» — подумал я и опять обратился с вопросом к двум парням, лежавшим на земле возле своих лошадей. «Мы, пане, махальные, ожидаем управляющего», — было ответом на вопрос мой.

Не доезжая последней станции от Екатеринослава, я увидел вдали по дороге облако пыли, впереди его неслись марш-маршем на тощих лошадках два верховых. После верховых неслась впереди, что есть мочи, тройка, на ней мчался волостной голова, в парадном кафтане, за головой мчался в тарантасе, в пять лошадей, окружной начальник; за ним в приличном расстоянии карета, запряженная цугом в восемь обывательских лошадей: в ней был сам управляющий Николай Васильевич Компанейщиков. За каретой, по сторонам, вроде конвоя, скакали опять верховые; наконец, в почтительном отдалении — тарантас тройкой с чиновником особых поручений управляющего. Торжественный поезд промчался мимо моей перекладной и свернул в сторону по проселочной дороге на другой тракт. Для чего же, спросите, махальные на почтовой дороге, для чего эти бедные сельские старшины и писаря, встреченные мною при выезде из уездного города, почти за 70 верст, ради чего все эти бедные мужички с ранней зари, на всем протяжении почтовой дороги, пеклись на солнце, в степи, без воды и хлеба, и в какую же пору — когда крестьянину каждая рабочая минута дорога? На всякий случай, видите! А то управляющий высечет.

Он, — продолжает корреспондент, — и собственноручно дерется, и порет розгами голов, старшин, писарей и мужиков; делая ревизию, он осматривает церкви и требует торжественных встреч от духовенства в облачении и со крестом, т. е. таких церемоний, с какими встречают одного архиерея; и бьет по зубам священников, не оказавших ему должного внимания и раболепия92[92].

В Александровском уезде, в селе Жеребце, Компанейщиков избил молодого священника Курилова, изорвал на нем рясу и волосы по ложному доносу окружного начальника Джанеева (о нем мы скажем ниже), которому не нравился поп и который

256

обещал его место другому. Бедный священник жаловался архиерею, губернатору, жандармскому генералу, но его просьбы нигде не приняли и не уважили. Только один протоиерей, из членов консистории, возвысил голос в защиту обиженного и настоял на том, чтобы произведено было следствие; но так как все назначенные депутаты держали сторону управляющего, то следствие и не произведено, а кончили дело полюбовно. По снисхождению Компанейщикова священнику Курилову дал архиерей другое место… Превосходно!

Под проезд Компанейщикова в городе Новомосковске были выставлены обывательские лошади. Погода в это время стояла дурная, распутица и грязь были до того велики, что затруднялось всякое сообщение по дорогам, а карета его превосходительства была так тяжела, что 12 обывательских лошадок, запряженных цугом, с тремя форейторами, не стащили экипажа даже с места. Управляющий с яростью выскочил из кареты и тут же, на площади, в городе, среди белого дня, в виду кучки любопытных, избил голову по лицу, до крови, за такую неисправность обывательских почт, и приказал взять лошадей из почтовых (разумеется, на счет неисправных обывателей).

Не помню, на чем я остановился в грустной истории нашего Рылобойщикова. Во всяком случае продолжу и окончу эту историю; что не так, поправьте и свяжите сами в одно целое.

Окружные и их помощники, радея о своем теплом местечке, душат сельские власти, а сии последние и особенно сборщики, жалея свою спину, налегают всею своею тяжестию на сельские общества и самыми варварскими средствами действительно собирают подати к назначенному сроку. Нам не поверят, если мы скажем, что пьяные сборщики с понятыми ходят по дворам, грабят скот и все, что попадется под руку, и продают как знают, если деньги не взнесутся по первому требованию. Никакие причины и оправдания, никакое положение бедного мужичка не принимаются в соображение; не взнесших деньги страшно порют розгами, этого мало — прибегают к таким истязаниям, которые были только возможны в средние века варварства, например: во время зимы и сильного мороза сажают в холодную арестантскую, раздевают его, оставляя в одной рубашке и даже без сапогов, обливают холодною водою и в таком положении оставляют мученика запертым на целую зимнюю ночь!! Такие истязания производились в селении Романково Екатеринославского уезда, такие истязания производятся везде, так что в Новомосковском уезде казенные крестьяне начали разбегаться, спасая свою жизнь. Но особенным зверством отличается окружной начальник Александровского уезда Джанеев, один из самых любимых чиновников Компанейщикова, известный

257

всему уезду под именем Джания, до того навел ужас на весь свой округ, что одно имя Джаний приводит в трепет всякого крестьянина. Чтобы вернее обрисовать эту личность, мы расскажем следующий истинный анекдот. Однажды управляющий Гладкий, предместник Компанейщикова, обозревая Александровский уезд, в каком-то селе нашел незначительные беспорядки, окружной Джанеев не сопровождал его. Пожурив голову, управляющий уехал. Вдруг, на десятой версте, верховой скачет вдогонку и из всех сил, что есть духу, кричит, чтобы управляющий остановился. Гладкий приказал стать, верховой прискакал, быстро соскочил с лошади и упал на колени. Это был голова. «Что тебе нужно, любезный?» — спросил управляющий. «Ваше превосходительство, — взмолился голова с выражением полного отчаяния, — чем и как хотите накажите, но сделайте божескую милость — не говорите о моей вине окружному!» Управляющий рассмеялся и обещал не говорить (и только!!!). Сам Джанеев, нисколько не стесняясь, а, напротив, с особенным удовольствием рассказывает при всяком случае в обществе своих приятелей, что он, подъезжая к волости или к сельской расправе, иначе не может заговорить с сельскими старшинами и писарями, как прежде отколотит по зубам кто первый попадется под руку. И этот зверь, грабящий и бьющий бедных мужиков явно, более 12 лет сидит на своем месте, а теперь по милости одинаковых убеждений и характера с управляющим, и под его особым покровительством, укрепился еще более! Бедные, несчастные государственные крестьяне!

МАРТИРОЛОГ КРЕСТЬЯН

Кайдановка и помещик Ольхин. Витебский помещик Соколовский. Панихида в Казани

Почти во всех губерниях начались небольшие волнения, с одним и тем же смыслом — крестьяне отказываются от барщины. Затем — порядок известный. Есть основательная надежда, что года через три «Положение» будет оставлено и дело будет решено более определенным образом. Крестьян грабит не одно дворянство, но и правительство. Пока оно упорствует в уступках и дает доказательства своей неспособности к совершению освобождения.

Кайдановка находится верстах в 50 от Петербурга, по Парголовской дороге; она принадлежит г-же Кайдановой, дочь которой замужем за г. Ольхиным, генерал-майором. В Кайдановке две писчебумажные фабрики, медный завод и 1.800 чел. чухон, живущих в двух волостях. На фабриках работают русские. Этим — то рабочим помещик г. Ольхин прислал 5 марта экземпляр манифеста. Правительство, как известно, не распорядилось

258

переводом манифеста на все языки своей страны. Чухнам Кайдановки пастор прочитал перевод манифеста только 12-го. Говорят, что пастор пропустил в переводе назначение двухлетнего срока; но это, кажется, не так. В следующий же барщинный день, 14-го, крестьяне отказались отправлять барщину, объявляя, что они согласны на какой угодно оброк. Ночью этого дня дали знать г. Ольхину; он послал чухнам внушительный приказ. «Я и вы, — писал он, — все обязаны повиноваться „Положению»; я не могу освободить вас от барщины». — «Нас царь освободил, — отвечали крестьяне, — мы вольные». Г-н Ольхин обещал приехать для личных объяснений 21 марта; но в этот день случились выборы в мировые посредники, а там еще случилось что-то, — он приехал только 23-го. Я забыл сказать, что сперва отказалась от работы Белоостровская волость, а там стала колебаться и другая, Кайгурская. К приезду помещика обе волости были собраны на медный завод, стоящий между ними. Крестьяне стали представлять помещику претензии за прежнее время, твердили, что они вольные, что они согласны на оброк и пр. Г-н Ольхин не предложил третейского суда посредников, которые распутали бы недоразумение, он не подумал отказаться от барщины — он донес. Тотчас две роты стрелков Финляндского полка были двинуты в Кайдановку на экзекуцию, т. е. грабительный постой. Приехал ген.-майор кн. Голицын, объявлявший «Положение» в здешней губернии. Он созвал крестьян, окружил их солдатами и давай их уговаривать. — «Мы вольные, — твердили крестьяне, — царь объявил». — «Кто зачинщики?» — кричит Голицын. — «Все». — «А! ты зачинщик?» — и этим путем Голицын набрал 8 человек и отправил их, под конвоем, в рабочий дом, в Петербург; с дороги отпустил двух, оказавшихся деревенскими дурачками, глухими и немыми, и улетел, думая, что все кончено. Голицына бранили за мягкость во всех