от слова Каттегат): 1) офицеры, подавшие просьбы по убеждению, 2) подавшие (без убеждения?) и раскаявшиеся, 3) вовсе не участвовавшие. Стало, и мы принадлежим к третьей каттегории?.. Это напоминает тот старинный анекдот — как скрипач Жерновик сказал

29

королю Георгу III, отвратительно игравшему на скрипке, на вопрос: «Что вы думаете о моей игре?» — «Вы, ваше величество, принадлежите ко второму разряду» (Жерновик Канта не читал и потому слово каттегория не употреблял). — «Кого же вы еще причисляете?» — «В. в., — сказал Жерновик, — весь род человеческий относительно скрипичной игры делится на три разряда. Первый составляют с дюжину музыкантов, превосходно играющих; ко второму принадлежат очень много музыкантов, дурно играющих, а к третьему — все остальные люди, совсем не играющие».

30

СЕНАТСКИЕ АРЕСТАНТСКИЕ РОТЫ (ОСУЖДЕННЫЙ ПЕРЕВЕРЗЕВ)

Директор департамента податей и сборов Переверзев обвиненный, наконец, самим Княжевичем, который все терпит и все любит, взяточников и откупщиков, — был осужден в исправительные сенатские роты. Панин, сосредоточив все внимание на уменьшение земли крестьянам, в рассеянности поступил почти хорошо — и, полагая, что почтенный директор больше заслуживает в смирительный дом, чем в смирный сенат, отказал. Но государь, с той ненавистью, которую имеют все самодержцы к сенату (смешивая его, разумеется, с римским сенатом времен Сципиона Назики), сказал Княжевичу, что он просит Панина об этом. Когда человек, который может послать своего ближнего не только на каторгу, но к Тимашеву в застенок, просит, как-то неделикатно отказать. Панин отослал тотчас Переверзева в сенатские исправительные роты, с тем чтобы он не присутствовал. Топильский, Михаил Иванович! Если вы это выдумали, примите нашу искренную благодарность. Это просто прелесть! и напоминает, как Фридрих II назначил за деньги (тоже на руку был не чист) какого-то еврея-банкира тайным советником, но для испытания, умеет ли он хранить тайны, не велел ему никому об этом сказывать. A propos, усмиритель нарвских крестьян Каваньяк-Смирнов (см. «Кол.», л. 91), тоже за неспособность быть губернатором, сделан членом исправительного сената.

КОЗЕЛ И ОСЕЛ

Бывший митрополит киевский, ныне школоборец Исидор, отправляясь в прошлом году в С.-Петербург на очередь, для присутствования в синоде, съехался на одной из почтовых станций с генерал-адъютантом Ржевуским, который, видя, что последних лошадей запрягают под экипажи его высокопреосвященства и что ему, генерал-адъютанту, приходится ждать на станции, справедливо рассердился на смотрителя и в порыве гнева громко сказал: «Лошадей! Не сидеть же мне на станциях для всякого козла!»

Исидор, который кушал чай в соседней комнате, услышав это восклицание, вышел и сказал с христианским смирением: «Таких козлов, как я, в России всего трое, а таких ослов, как ваше превосходительство, очень много».

Ответ понравился en hauts lieux12[12], и козла назначили митрополитом в С.-Петербург на место в бозе почившего Григория, прославившегося своим крестовым походом против журнальных картинок. Ну что бы козла-то за его остроумие сделать генерал-адъютантом, а его противника митрополитом!

КЛОПОВНИК (НЕ РАСТИТЕЛЬНОГО ЦАРСТВА, А ЦАРСТВА РУССКОЙ ПОЛИЦИИ)

Потапов вступил в должность московского обер-полицмейстера. Вероятно, ему приятно осмотреть все исторические памятники своего ведомства и еще приятнее начать с чего — нибудь путного. Это не мешает потом воротиться к игнатьевским маскам и пр. Знает ли он, что при яме (да чуть ли нет чего-то подобного и в остроге) есть клоповники, особые конуры, в которые бросают колодников, по усмотрению тюремного начальства, на съедение клопам, точно так, как в Риме христиан отдавали на терзание другим свирепым зверям, крупнейшего

32

роста, но без скверного запаха. Языческое наказание это, совершающееся в виду Успенского собора, тем хуже, что животные, которыми травят русских, не имеют религиозных чувств львов в пещере Даниила, ни чувств благодарности Андроклова льва. В них нет благородных порывов.

Они — как русский чиновник, как русский полицейский — кусают постоянно, сосут кровь понемногу и отвратительно пахнут всегда.

P. S. Вероятно, Сечинский будет против этого — это личность; он не может простить погребальный звон колокола об несчастной девушке, замученной им из дружбы к почтенной матроне Марии Бредау.

33

НАКАНУНЕ

Пришла великая суббота, скоро ударит колокол к заутрени… а на душе страшно и тяжело. Зачем нам отравляют эту праздничную минуту? И мы, как наши бедные крестьяне, стоим в раздумье, с неполной верой, с глубоким желанием любви и с непреодолимым чувством ненависти.

Если б можно было еще раз сказать «Ты победил, Галилеянин! », как громко и как от души сказали бы мы это, и пусть какой-нибудь одностворчатый доктринер, неподвижный фрунтовик школьной науки, издеваясь над нами, вывел бы на справку, что мы не всё одно и то же твердим.

Столько для России никогда не стояло на карте, ни в 1612, ни в 1812 году.

И хорошо, что в день смерти Николая похоронят и Петровскую эпоху. «Спасибо ей за тяжелую науку, и забвение злу, причиненному ею!» — сказали бы мы. Но для этого зло должно умереть, а оно не умерло в преступных, нечистых стариках, не раскаянных в стяжании и алчности.

кладбища, род ваш13[13] будет отвечать перед русским народом.

Иностранные журналы говорят уже об плантаторской оппозиции инвалидов. Тяжела будет могила этим седым скопцам, если им удастся изуродовать нарождающуюся Русь. Ведь это не просто взятки, не просто грабеж, это нож, воткнутый в будущее. Смотрите, Муравьевы и Гагарины, двойные изменники — народа, который грабите, и царя, которого обираете, — если вы и успеете перебраться на болотистые петербургские 

Есть святые, торжественные минуты в жизни людей и народов, в которые обиды не прощаются!

35

ПОСЛЕДНЕЕ УБЕЖИЩЕ ИЗГНАННИКОВ ЗАКРЫТО

У г-жи Замятниной есть муж, исправляющий должность великана и немого евнуха при императорском серале юстиции. Оказывается, что небольшого роста великан и в немые не годится; он так громко стал вздор молоть, что даже в «Теймсе» раздалось («Times», 16 February). «„Сенатские ведомости» обнародовали закон (англичане не имеют другого слова для этого рода бумаг), утвержденный государем по представлению Замятнина о преследовании преступлений против монархов, находящихся в дружеских сношениях с Россией. На основании этого закона будет сделана конвенция между Россией и Австрией о наказании государственных преступников».

Ну что мы будем делать! Единственное убежище, куда могли спасаться изгнанники — Россия, страна свободы, покрывавшая своим огромным щитом всякого искавшего в ней защиты, — погибло! Куда денутся теперь республиканцы, социалисты? Неаполитанскому королю, папе хорошо — у них есть Бавария, а у других — только и было надежды, что на красную Россию, — что не значит вовсе Червонная Русь, как смешивают французы, читавшие «La Russie rouge»!

Какое счастие, что Théophile Henri, vicomte de Blangy, скончался в 1799, — тот самый граф Бланжский, французский эмигрант, который —

Супругу и семью оплакав избиянну,

Покинул родину, тиранами попранну;

Российския страны достигнув берегов,

Обрел на старости гостеприимный кров.

35

Увы, где этот кров? — Ха, ха, ха! — Да полноте вы себя дурачить перед всем светом, ну какой же идиот пойдет у вас искать убежища! — своим жить тошно, а тут еще пойдет чужой.

СЛУХ О ЗАГОВОРЕ

ПРОТИВ ИМПЕРАТОРА АВСТРИЙСКОГО И ЭРЦГЕРЦОГИНИ СОФИИ

В Петербурге существует заговор против дней и ночей Франца-Иосифа и преимущественно матери его Софии. Заговор этот составлен Бутковым, и, чтоб отвести глаза, в доме Мины Ивановны. Цель этого заговора — возведение на австрийский престол князя Орлова, который для этого размягчил мозг и сложил с себя все должности. Участниками — Муравьев Вешатель, Адлерберг sen., теоретический плантатор Гагарин, практический плантатор и помещик Гутцейт, митрополит Исидор, желающий быть провозглашенным белокриницким патриархом, — все сношения идут через Тимашева, которому обещано цезарское графство.

Всех выдать в Австрию!

37

ДОНОС НА «МОРСКОЙ СБОРНИК»

«Морской сборник» написал превосходную программу, все порядочные люди прочли ее с искренним удовольствием, но какой-то соленый Тимашев или морской Липранди надулся, скрыл имя и сделал донос. Это совершенно в порядке службы. Но гораздо страннее то, что нашелся сухопутный редактор, не «Журнала ТТТ отделения», а «С.-Петербургских ведомостей», поместивший донос, оставляя в подозрении, что адмирал писавший — это сам издатель; донос напечатан без подписи и без знаменитого сообщено. Поползновение это — не выкидывать такого рода статей, а их доносить — надобно остановить с самого начала. ТТТ отделение вовсе не в таком беспомощном положении, чтоб нужно было статским и партикулярным газетчикам ему помогать. Если же редактора заставили поместить (хотя такого закона и нет на безыменные письма и подметные статьи и мы знаем, как три года тому назад один московский издатель решительно отказался поместить втесняемую ему статью), то он должен был или отметить ее или оставить редакцию. Никакой нет необходимости целую историческую эпоху быть издателем, как Греч и Булгарин.

Передаем почти вполне статью «С. -Петербургских ведомостей».

Прочитав, в декабрьской книжке «Морского сборника», программу журнала на 1861 год, в которой, между прочим, сказано: «Морской сборник» «не может не восставать против жестокого обращения с нижними чинами и, отчасти признавая трудность заменения телесных наказаний на флоте другими, более соответствующими человеческому достоинству наказаниями, не разделяет мнения тех, которые не находят никакой возможности и надобности бросить за борт линьки и розги, даже относительно

лучшей части команд». Мы чистосердечно посмеялись грозному намерению редакции сражаться с ветряными мельницами, и, не обращая строгого внимания на изложение, мы радовались намерению нашего органа содействовать общему во флоте направлению, стремящемуся к уничтожению телесного наказания…

…Мы чувствуем себя глубоко оскорбленными такой выходкой редакции «Морского сборника», потому что вся читающая публика неминуемо заключит из программы, что корпус морских офицеров состоит из каких-то плантаторов и участь нижних чинов во флоте не завиднее участи дяди Тома; что меры, принимаемые к прекращению этого обычая, не достигают цели и что осталась одна надежда на гласность печати.

И что вот, благодаря передовым людям, составляющим редакцию «Морского сборника», можно надеяться на прекращение ужасов, совершающихся на палубах наших злополучных кораблей.

Кому известно, что во Франции только в недавние времена отменены телесные наказания на флоте, а образованная, либеральная и гуманная Англия до сих пор еще не может вовсе отделаться от линьков, тот не будет удивляться тому, что до последней войны у нас телесные наказания были не в редкость, а иногда доходили и до жестокости. По заключении мира, когда служба пошла обычной колеей, ни у кого не доставало духу высечь человека, которого он видел подле себя в гигантской борьбе России. Начали избегать телесных наказаний, и дело не пошло от того хуже; открытие это стало вкрадываться в убеждения; сначала робко и слабо, но скоро твердо привилась уверенность, что линьки и розги не такая необходимость на море, как то привыкли думать.

Теперь еще могут быть редкие исключения, общее же направление к совершенному уничтожению телесного наказания несомненно.

И это печатается после следствия по делу «Пластуна», после Крузенштерновых побоев, сечений, истязаний, после того, что