мы видали, краснея, в лондонских доках, когда бывают русские пароходы.

Кого обманывают? Или каким образом этого нового рода скопцы вытравливают в груди своей всякий след совести?

39

ФРЕГАТ «ГЕНЕРАЛ-АДМИРАЛ» И ШВАБРА

Мы получили письмо, в котором отрицают сведения, доставленные нам о том, что на фрегате «Генерал-адмирал» «секли гардемарина и матросам затыкали рты швабрами» («Кол.», № 87—88). В конце письма (подписанного) сказано, что, если мы желаем, мы получим целый лист подписей офицеров и гардемаринов в удостоверение, что ничего подобного на фрегате не было. Без всякого сомнения желаем. Мы и думать не хотим, чтоб большое число офицеров и гардемаринов подписало акт, не согласный с истиной. Мы верим и тому, который писал

письмо, но один легче может ошибаться. Сомневаться в первом корреспонденте также не было причины, все сообщенное им о злодействах, бывших на «Пластуне», мы прочли потом в «Морском сборнике» с такими подробностями, которых у корреспондента не было. Когда мы получили в первый раз письмо о неистовых и бесчеловечных наказаниях Крузенштерна, мы приостановились и не напечатали его фамилию. Но когда на сделанный вопрос мы получили несколько писем подтверждающих, для нас была достаточная достоверность, чтобы напечатать фамилию. Пусть офицеры, гнушающиеся должностью палача, убедятся, что одна полная, чистая любовь к русскому народу заставила нас поднять обличительный голос против зверской жестокости помещиков, офицеров, полиции и вообще всего секущего сословия. Противудействовать телесным наказаниям надобно всеми силами, всеми помышлениями, страстно, настойчиво. С розгой и палкой в руках не добраться нам до человеческих прав. Нельзя требовать признания своего лица и драть солдат и сечь женщин (даже детскими розгами). Это так верно, что наши заплечные генералы не себе требуют уважения, а генеральскому чину. Пора

40

с омерзением и раскаянием отречься от прошедших злодейств. Мы советуем офицерам вместо протестов и опровержений (хотя и это не дурно как отрицательное сознание, что все это гнусно) соединиться теснее и теснее для защиты бедного, голодного русского солдата, против воли оторванного от домашнего очага, обворованного всеми, от морских и сухопутных чудовищ и гадов с толстыми эполетами и с еще более толстой шкурой на сердце до вахмистров и фельдфебелей. Офицеры могут больше сделать, чем правительство, и на это не надобна десятая доля того мужества, которое они везде и всегда показывают с таким избытком.

41

ХАРЬКОВСКИМ СТУДЕНТАМ

Наше мнение о новом значении провинциальных университетов мы высказали недавно. Вера наша в великую роль, открывающуюся для них, заставляет нас быть откровенными. Если история, бывшая на харьковском маскараде 1 января 1861 г., рассказанная в 23 № «Северной пчелы», справедлива, то она поселяет глубокое отвращение к молодежи, замешанной в ней.

Положим, что большинство харьковских студентов порицает поведение, вероятно, пьяного студента Страхова и не согласно с дрянью, которая помогала ему и защищала его. Мы готовы даже сомневаться, чтоб были такие негодяи из студентов, которые в оправдание ерничества Страхова говорили, что маска была просто модистка из магазейна, — в студентах это было бы слишком отвратительно. Но келейное порицание недостаточно.

В такого рода дела начальство у нас не мешается, напротив, оно должно быть довольно — вместо дела студенты заняты вздором, вместо того чтоб дружно стоять за благородные убеждения, они дружно стоят за мундир, вместо того чтоб гнушаться сословными различиями, они имеют шляхетский гонор и презирают недворян. Но именно потому, что начальство не вступается в такого рода дела, общественное мнение студентов должно было вступиться за обиженную не дворянку девушку или доказать, что на их товарищей наклеветали. Почему студенты не назначили свой суд и не разобрали дела? Если в юности такого рода поступки не вызывают вашего страстного негодования незавидно будет ваше совершеннолетие!

42

САЛИЧЕСКИЙ ЗАКОН В МОСКОВСКОМ УНИВЕРСИТЕТЕ

Говорят, что одной девушке, желавшей слушать лекции в Московском университете, было отказано, и даше с угрозой, что буде она не перестанет являться в аудиториях, то начальство примет энергические меры. Хорошо бы посмотреть на защиту дверей аудитории храбрым попечителем и храбрым ректором, — обоих вооруженными по званию страшными оружиями военного членовредительства и мирной хирургии — против одной девушки, желающей учиться!

ЦЕНЗУРНЫЕ ЗУАВЫ

Рахманинов, Лебедев неистовствуют в цензуре, им помогает из иностранного министерства Бюлер и внутреннего — доктор прав Варадинов.

43

ДУХУ НЕДОСТАЛО!

Отложили!.. Зачем?.. Неужели в самом деле по случаю масленицы? — что за пансионские затеи! Разве они не знают, что между кубком и губами есть всегда место беде.

Эта отсрочка, это ожидание — сверх сил человеческих; тоска, тоска и страх! Если б было возможно, мы бросили бы все и поскакали бы в Россию. Никогда не чувствовали мы прежде, до какой степени тяжела жертва отсутствия. Но выбора нет! Потерянный вдали ведет, мы не можем без смены оставить нами самими избранный пост и желали бы только, чтоб помянул нас кто-нибудь в день великого народного воскресения.

Зачем русские, которые могут ехать и живут без дела, скучая и зевая, в Париже, в Италии, в Лондоне … не едут? Что за умеренность и воздержность! Англичане ездили ватагами взглянуть на Гарибальди, на свободный Неаполь; а наши туристы — тянут канитель за границей, как будто обыкновенное, будничное время! Что это — эгоизм, неразвитие общих интересов, разобщенность с народом, недостаток сочувствия?

Мы, разумеется, не говорим о диких крепостниках, кричащих в парижских кабаках и лупанарах против освобождения — с остервенением, возбуждающим отвращение гарсонов. Этим чужеядным татарам надобны деньги, и какими бы злодействами они их ни получали, им все равно. Нас удивляют люди образованные, — люди, скорбящие о народе, вздыхающие о его несчастиях, — но не настолько, чтоб побеспокоить себя, бросить привычную жизнь и явиться налицо в дни великого исторического события.

44

VIVAT POLONIA!14[14]

И да здравствует русский воин, который отказался стрелять в безоружных15[15], несмотря на приказ какого-то спадасина Заблоцкого!

Перед этим великим гражданским подвигом мы с умилением склоняем голову.

Не думал, вероятно, Заблоцкий, совершая преступление, что он совершил историческое событие. Его залп разбудил многих, он показал, какие звериные возможности гнездятся и живут, притаившись в кавернах Зимнего дворца, и какие инструкции даны полубезумным и полутатарским наместникам и баскакам. И не это одно обличил набольший царских убийц. Он обличил, что их время миновало, что русский офицер перестал быть рабом, палкой, штыком, в руках Заблоцких и других негодяев, выслуживающихся кровию невинных жертв. Отказавшийся исполнить преступный приказ спас честь России! Ему следовал тот Георгий, который на смех общественному мнению и в поругание статута брошен экс-королю неаполитанскому не за взятие-крепости — а за сдачу ее.

Вероятно, герой этот погибнет за Польшу, как погиб Караваев за Конарского. Дайте нам его имя, чтоб мы могли святить его, чтоб мы могли записать его в наши святцы!

С бесконечной гордостью видим мы, что мы не ошиблись в уповании нашем на молодых офицеров. С гордостью видим, какой огромный успех сделало нравственное развитие с 1831

45

и 1849 г. Тогда офицеры не выходили из рядов, не подавали в отставку; но иногда раскаивались потом — получивши крест и чин; это легкое и дешевое раскаяние мы несколько раз сами слышали от участников в венгерской кампании.

Не таковы офицеры, закаленные в Севастополе, не таковы молодые товарищи их. Они поняли, что довольно усмиряли своих и чужих; они почувствовали, что николаевские лавры вышли на нашем лбу каким-то каторжным клеймом, и хотят стереть его.

Гибнущие братья-искупители! Тяжела ваша участь; но идите в арестантские роты, в крепости, казематы, на смерть — только не убивайте ни поляка, который хочет быть самим собой, ни крестьянина, требующего свободы.

Напомните нашим воинам в Польше, что мы им говорили в 1854 году16[16].

«Ваша участь всех хуже: товарищи ваши в Турции — солдаты, вы в Польше будете палачами. Ваши победы покроют вас позором, вам придется краснеть вашей храбрости. Родная кровь трудно отмывается, не берите вторично греха на душу, не берите еще раз на себя название Каина. Оно, пожалуй, останется навсегда при вас.

Знаем мы, что вы не по доброй воле пойдете на поляков, но в том-то и дело, что пора вам иметь свою волю. Нелегко неволить десятки тысяч людей, с ног до головы вооруженных, если б между ними было какое-нибудь единодушие…

Раз — не помню, в какой губернии, — когда вводили новое управление государственных имуществ, крестьяне взбунтовались, как почти во всех губерниях было. Привели войска, народ не расходился. Генерал пошумел да и велел солдатам ружья зарядить; те зарядили, думая, что это для острастки; народ все не шел. Тогда генерал дал знак полковнику, чтоб он велел стрелять, полковник скомандовал, солдаты приложились — и не выстрелили. Оторопелый генерал подскакал к фрунту: ,,…Шай,

пли!» …Солдаты опустили ружья и неподвижно остались на своем месте.

Что же вы думаете было с ними? — Ровно ничего. Генерал и начальство так перетрусились, что дело замяли.

Вот вам опыт вашей силы.

Поглощение Польши царской Россией — нелепость, насилие, — насилие, очевидное по количеству войска, которое стоит в Польше с 1831 года. Естественное ли это дело, что через 23 года правительство не смеет вывести одного полка из Польши, не заменив его сейчас другим?

Все эти грубые, насильственные соединения ведут не к единству, а увековечивают ненависть. Что Ломбардия и Венгрия — стали австрийскими? Или Финляндия — русской? Одним балтийским немцам пришлось по вкусу голштейн-татарское управление, так что они первые послали детей своих защищать православную церковь, с лютеранской библией в кармане.

Вы не русский народ защищаете в Польше. Русский народ не просит вас об этом, при первом пробуждении своем он отречется от вас и проклянет ваши победы. Вы в Польше защищаете неправое царское притязание.

На польской земле не растут лавры для русских воинов, она слишком облита женскими слезами и мужескою кровью, пролитыми по вине ваших отцов — вас самих, может быть; на берегах Вислы, близ Прагского кладбища и на кладбище Воли… нет боевой славы для вас. На них вас ждет иная слава — слава примирения и союза!

Что и как делать, вы узнаете, когда придет время. Исполнитесь в ожидании событий истиною наших слов и присягните во имя всего святого вам — не поднимать оружия против Польши!

Эту присягу требует не царь, а совесть народная, народное раскаяние, и если вас ждет самая гибель за это — она свята, вы падете жертвой искупления, и вашей мученической кровью запечатлеется неразрушимый, свободный союз Польши и России как начало вольного соединения всех славян в единое и раздельное Земское дело!»

Говорят, что Александр II хочет поступить великодушно. Это очень хорошо, но, по несчастию, тут нет места великодушию.

47

Что за рабское смешение понятий. Прощения надобно ему просить у Польши, перед лицом всего света, за кровь, пролитую в Варшаве, за