то, что у него звери между генералами. Надобно быть справедливым, а не великодушным!
Быть виноватым и прощать — что за вечная ложь и лесть! Время этих фантасмагорий миновало, да и многого другого. Русские офицеры отказываются стрелять в польских братий.
Польские выходцы, собравшись при первой вести о движении в Варшаве, в Виттингтонском клубе, начали с того, что еще раз засвидетельствовали не только отсутствие вражды к русскому народу, но сочувствие с нами. «Мы, — сказал в своей речи г. Беньёвский, — мы расстанемся с ними дружески, без вражды, как два брата, которых рука тюремщика сковала в общие цепи и которые стали в тягость друг другу потому именно, что они были скованы вместе. Нам нужно расстаться, чтобы вздохнуть свободно, чтобы расправить онемевшие члены».
Они совершенно правы, нам надобно расстаться, для того чтоб иначе посмотреть друг на друга, чтоб свободно подать друг другу руку.
Мы много раз говорили о будущем союзе всех славянских племен, мы и теперь верим в него, но теперь на череду не этот вопрос: ближайшее будущее, наступающее историческое дело славянского мира — государственная самобытность Польши и соединение отрезанных частей ее.
И как величественно начала Польша свое новое воскрешение, если в самом деле в заседании «Земледельческого общества» в Варшаве польские помещики решили отдать крестьянам полный надел земли!
Первый акт восстановления Польши должен был быть актом очищения перед земледельцем, актом искупления, покаяния, справедливости. Надобно было доказать обделенному народу, что он не забыт, что на этот раз идет дело общее, земское, дело всей Польши, а не одной шляхты.
Сила народа в земле. Мы не верим больше в перевороты — аристократические, муниципальные, военные и статские, т. е. не верим в их прочность; то только прочно, что запахано в землю, то взойдет плодотворно, что посеяно на ниве, что выросло на свежем воздухе полей и лесов. Не для народа то, что идет
48
через голову крестьянина, что с треском и пылью проезжает мимо деревни, как курьер, не останавливаясь. Мы придаем величайшее значение решению польских помещиков. На этом святом акте справедливости и гражданского совершеннолетия мы приветствуем их.
Как русское правительство поступит? Трудно сказать, потому что в Петербурге нет русского правительства. Из русских там один Александр Николаевич, а известное дело — один в поле не ратник.
Беда наша в том, что вся эта богадельня эполет, чающих движения воды, несмышленых стариков Совета, сенаторов за негодность на всякую другую службу и проч. состоит из немецко- русских татар. Чисто русское в них только — невежество, привычка драться и говорить «ты».
Правительство на немецкий манер никогда не поймет, что для России сильная, независимая Польша как союзница гораздо выгоднее, чем Польша четвертованная, оскорбленная, ненавидящая.
Познань и Галиция — это четвероугольник с другой стороны, это немецкая военная граница, а не русская; но петербургские немцы не понимают разницы между русским и прусским — одних господ … а в Австрии венгерцы шалили в 49-м, так наши господа посылали их унимать…
И вот почему у нас нет ни малейшего доверия к такту, к пониманью нравственных калек, пасущих Россию; а в их готовность наказывать, пытать, ссылать мы безусловно верим — они всю жизнь делали одно и то же.
Прения по крестьянскому вопросу, в которых Александр боролся с целой стаей жадных крепостников и кончил тем, что их побил, подняли снова его акции. И нам иной раз хочется ему сказать: «Будьте откровенно русским на один месяц, и вы будете знать, как следует поступить с Польшей и как довершить начатое вами; вам это легко, дайте волю себе. В душе вы русский — оттого вам стало жаль мужика и дворового, оттого вы хлопотали, чтоб у крестьянина осталось землицы. Старики из немцев и татар никогда не жалеют русский народ. Вы видели, как они шипели против вас в Совете, вы видели, как ваши собственные министры изменили вам. Вам мешает ложный стыд,
49
предрассудки, воспитание, мы все это знаем… одно усилие… вы освобождаете крестьян от старых помещиков — освободите от них и себя!»
Свободная Польша исторгнет Россию из немецких объятий. Расставшись с нею, Русь пойдет мирно и вольно к своему будущему, пойдет не дипломатическими закоулками, не международными грабежами, не канцелярскими уловками Остерманов и Нессельродов — а открытой столбовой гатью развития и свободы!
50
ПЛУГ УСТУПАЕТ ЭКСЕЛЬБАНТУ
Говорят, что для приведения в исполнение освобождения крестьян назначатся на пять губерний по одному генерал-адъютанту и на каждую по флигель-адъютанту. Огромный успех в делах, порученных Толстому, Эльстону-Сумарокову, Бобринскому, увлек государя. Как же они будут сечь мужиков, эти эманципационс-адъютанты! Как запутают дела!
MADAME ШПЕЕР И 15 РОЗОГ
Жена гродненского губернатора Шпеера недавно, в поездку свою из Гродно в Вильно, приказала на первой станции дать ямщику 15 розог за то, что он плохо вез начальницу губернии. Это очень любезно с ее стороны — она могла ему влепить 51 розгу. В женском сердце всегда найдется что-нибудь мягкое.
15 МАРТА. ПОСЛЕДНИЕ НОВОСТИ
Главные основания Редакционной комиссии приняты. Переходное время будет продолжаться два года (а не девять и не
51
шесть). Надел остается весь, с правом выкупа. Манифест выйдет 12/24 марта. Государь до конца отстаивал крестьян, с величайшею твердостью, против рассвирепевших крепостников. Со стороны освобождения были: КОНСТАНТИН НИКОЛАЕВИЧ, БЛУДОВ, ЛАНСКИЙ, БАХТИН И ЧЕВКИН.
Если получим какие-нибудь подробности, то 95 лист «Колокола» выйдет через неделю.
52
Первый шаг сделан! Говорят, что он труднее прочих: будем ждать второго — с упованием, хотели бы ждать его с полной уверенностью; но все делается так шатко, так половинно и тяжело!
Освобождение крестьян только началось с провозглашения манифеста. Не отдых, не торжество ждет государя — а упорный труд; не отдых, не воля ждет народ — а новый, страшный искус. Скорее — скорее второй шаг!
Александр II сделал много, очень много; его имя теперь уже стоит выше всех его предшественников. Он боролся во имя человеческих прав, во имя сострадания, против хищной толпы закоснелых негодяев — и сломил их! Этого ему ни народ русский, ни всемирная история не забудут. Из дали нашей ссылки мы приветствуем его именем, редко встречавшимся с самодержавием не возбуждая горькой улыбки, — мы приветствуем его именем освободителя!
Но горе, если он остановится, если усталая рука его опустится. Зверь не убит, он только ошеломлен! Теперь, пока стоглавая гидра, которой каждая голова или Муравьев или Гагарин, не совсем опомнилась, надобно покончить ее и освободить, вместе с русским крестьянином, новую русскую государственную мысль — и от немецких колодок, и от русских татар, тучных нашей кровью, нашими слезами, нашим изнурением.
Слово освобождения сказано! Государь признался. Это дело великое, но не все — слово должно стать делом, освобождение — быть истиной!
53
Выбор в. к. Константина Николаевича, кажется, удачен. Он необыкновенно вырос, явившись опорой своего брата в деле освобождения, и когда Александр его обнял в первом заседании, его обняла вся Россия.
Какая огромная полоса славы перед обоими. Вы оба, как говорят русские, родились в сорочке.
Борьба ваша, Константин Николаевич, легка: с вашей стороны не только справедливость, но все думающее и все страдающее, меньшинство образованных людей и большинство массы. А против вас кто? Горсть пустых стариков, алчных невежд, мощенных звездами и переплетенных лентами; ведь они только сильны вами; у них опоры нет, кроме дворовых людей, которых рабство они зажилили еще на два года. Их бояться нечего. Затем остается дикий, лесной помещик, еще менее опасный, — на таких ли медведей ходит ваш брат. Лесной, степной помещик был своеволен и неукротим под материнским крылом полиции, он буйствовал на основании царских льгот; отнимите от него руку, и вы увидите, как он присмиреет…
Но вряд ли можно успеть во многом одним канцелярским порядком, одной бюрократией. Окружите себя свежими, живыми людьми, не рутинистами, не доктринерами, а людьми понимающими, любящими Россию, и, главное, не бойтесь гласности, как бы она ни была резка!
Вольнее нашего никогда не раздавалась русская речь. Что же говорила она, что распространяла, что поставила на своем знамени?
Несколько дней после 3 марта (19 февраля) 1855 года мы писали, что Россия ждет от нового государя: освобождения крестьян с землею, уничтожения телесных наказаний и гласности в суде и печати.
Прошло шесть лет, и несколько дней спустя после 3 марта (19 февраля) 1861 всенародно возвещено уничтожение крепостного права. Вы сами стараетесь вывести во флоте телесные наказания.
Черед за гласностью!
54
ПАНИХИДА В ПЕТЕРБУРГЕ
В Петербурге служили торжественную панихиду — в память жертв, павших в Варшаве. И полиция допустила, не воспрепятствовала? И это было в Петербурге?
Наконец-то наступает время, в которое русский может, не краснея больше за старые грехи ее, гордо признаваться, кто его мать.
Эдак, господа, ведь Галилеянин-то, пожалуй, и в самом деле победит!
Т. ШЕВЧЕНКО
26 февраля (10 марта) угас в Петербурге малороссийский певец Т. Шевченко. Жаль, что бедный страдалец закрыл глаза так близко к обетованному освобождению. Кому было больше по праву петь этот день, как не ему? Но хорошо и то, что утренняя заря этого дня занялась при его жизни и осветила последние дни его.
55
ИСПРАВИТЕЛЬНЫЕ ПИСЬМА!
Мы получаем довольно часто письма, назначаемые нам в исправление и поучение, в наказание и выговор. Письма эти, не ограничиваясь келейной и скромной пользой, приносимой ими нам, изъявляют, по большей части, сильное желание (вероятно, для вящего наказания нашего) быть «отпечатанными на страницах „Колокола»». До сих пор, за исключением одного «обвинительного акта», мы не печатали эти ортопедические послания и исправлялись ими, насколько сил было, не всенародно — a privatim.
Но исправители — как все люди, имеющие высшую нравственную цель, — не унывают и хотят непременно сделать из «Колокола» сток консерваторской, доктринерской и бюрократической мыльной воды. Зачем? Их безопасные мнения могут печататься везде. Русских букв развелось много в Европе… да и ходить так далеко не стоит: при III отделении есть своя типография, при московском обер-полицмейстере тоже… от добра добра не ищут!
Чтоб ознакомить наших читателей с исправительными письмами и вместе с тем доказать нашим неумытным судиям, что мы не хотим скрывать рубцов, нами заслуженных, — мы просим их прочесть три письма, которые помещаем почти целиком17[17].
56
Для начала возьмем самое дальнее… и самое взволнованное, несмотря на то что оно пришло с брегов Тихого океана. Выписываем, не изменяя ничего и, следовательно, не отвечая за сильную качку слов.
М. г.
До вас и вместе с вами, многие резко осуждают телесные наказания и правительство в лице вел. князя, согласно с этим. В настоящее время, во флоте наказывают в 100 раз менее, чем 7 лет тому назад, стало быть начало положено много ранее вашего листка, но зато теперь и дисциплины во столько же раз менее;
