удаление всех крепостников, имеющих вход во дворец, начиная с Муравьева Вешателя и Долгорукова-слушателя.

РОЗГИ И ПЛЕТИ, УПОТРЕБЛЯЕМЫЕ МЕЖДУНАРОДНО

Иностранные газеты, передавая русские новости, часто вводят нас в ошибки. Так «Теймс» рассказал совсем неверно замятнинский закон о наказании государственных преступников

62

против других государств (см. «Кол.» 93); на деле он гораздо гнуснее — вот что напечатано в «СПб. ведомостях»:

Государственный совет, мнением своим, высоч. утвер. 16 июня 1858 года, положил: предположенное главноуправляющим II отд. собственной е. и. в. канцелярии дополнение подлежащих статей Уложения о наказаниях, имеющее служить основанием для заключения условий с австрийским правительством о взаимности наказаний по государственным преступлениям, утвердить и, вследствие того, постановить: Если одно из преступлений, означенных в ст. 263, 264, 265, 271, 272 и 275 Улож. о наказании, будет учинено против иностранного государства, с которым, на основании трактатов или обнародованных о том узаконений, постановлена надлежащая в сем отношении обоюдная взаимность, или же против верховной того государства власти, виновные, буде к сему не присоединяется и преступление, подлежащее другому, более тяжкому наказанию, приговариваются: к лишению всех особенных прав и преимуществ, как лично, так и по состоянию осужденного ему присвоенных, и к ссылке на житье в губернии Томскую и Тобольскую, или же, если они не изъяты от наказаний телесных, к наказанию розгами в мере, определенной ст. 35 сего Уложения для четвертой или пятой степени наказаний сего рода, и к отдаче в исправительные арестантские роты гражданского ведомства на время от двух до четырех лет или от одного года до двух лет. Когда ж сие преступление учинено с увеличивающими вину обстоятельствами, то к лишению всех прав состояния и к ссылке в Сибирь на поселение, в места не самые отдаленные, а буде они не изъяты от наказаний телесных, и к наказанию плетьми через палачей в мере, определенной ст. 22 сего Уложения для второй степени наказаний сего рода.

ОРЛЫ, ЛЬВЫ И ГЕНЕРАЛ-БАС ЖАНДАРМСКОГО КОРПУСА

На Алексей Федоровичей пошла повальная болезнь. Вслед за размягчением мозга у Алексея Федор. Орлова отмяк мозг у Алексея Федор. Львова. Этот воссочинитель с немецкого русского гимна окончательно бредит. Он объявил и вывесил публично приказ придворной капелле, что каждый певчий, который станет посещать вновь образовавшееся музыкальное общество, будет исключен из капеллы! — А туда ж, при болезненном

63

состоянии мозга, есть свои хитрости (факт, часто замеченный докторами в сумасшедших домах), сочинения Бортнянского не велел перепечатывать, чтоб спустить свою музыку по ключу III отделения. Знаете, как эдак генерал пришлет из III отд. фугу: «Не хотите ли, мол, для собственной вашей пользы и образования?» У человека жена, дети, он и просит: «Дайте лучше две фуги, три фуги» (для каждого отделения по фуге)…

Вот Якоби, академик-патриот, предлагавший (см. «Кол.», л. 91) министру финансов, основываясь на том, что Княжевич пятьдесят лет (в чем сам публично сознался) с Гречем хлеб-соль водит, какие-то меры против книги Долгорукова, — занялся бы изобретением мозгометра, чтоб узнавать градус размягчения мозга, как узнают градус разжижения спирта. Тимашев ходил бы, постукивал бы, да послушивал бы, да графское достоинство заслуживал бы!

<МУХАНОВ С ВИСЛЫ УЕХАЛ>

Муханов с Вислы уехал! Счастливого пути! Итак, надобно было восстание, стрельбу на улицах, телеграфические депеши с комментариями Карницкого и собственные его картушевские циркуляры, чтоб убедить правительство, что Муханов был вредный и злонамеренный чиновник. Точно будто у царей до того уши заложило, что они до ружейного выстрела ничего не могут слышать.

ET TOI, BRUTE?

Чиновник Тымаев просил министра просвещения об уничтожении в школах слова «вы». Каков римлянин? Брут да и только.

Ежели ему непременно надобно было просить вздора, он лучше бы просил, чтоб министр (министр все может) переменил его фамилию на Вымаев, да и говорил бы детям «вы».

ИЗДАТЕЛЯМ ЖУРНАЛОВ В РОССИИ

Кто вас обманывает? или кто обманывает ваших читателей? Во всяком случае не мешало бы издателям «Современника», «Отечественных записок», «Библиотеки для чтения», «Русского вестника» и пр. заняться безобразным получением их журналов за границей. 25/13 марта нет еще ни одной книжки за 1861 в Лондоне! Вывоз, что ли, их запрещен по тарифу, или Европа запретила ввоз?

ОСВОБОЖДЕНИЕ КРЕСТЬЯН

Вольная русская типография в Лондоне и издатели «Колокола» празднуют вечером 10¬го апреля начало освобождения крестьян в Orsett-house, Westbourne-terrace. Каждый русский, какой бы партии он ни был, сочувствующий великому делу, — будет принят братски.

65

10 АПРЕЛЯ 1861 И УБИЙСТВА В ВАРШАВЕ

Праздник наш был мрачен. Я не знаю дня, в который бы разорванность давила беспощаднее и тяжелее, где бы плошки были так близки к слезам… Нет, русский не должен забываться, не пришло еще время нам торжествовать светло и беззаботно, не пришло время прямо и гордо подымать взгляд, — нет, еще не от избытка радости, а с горя и заглушая боль и стыд будем мы пить наше вино!

Мы как будто помолодели вестью освобождения крестьян. Все было забыто; с упованием на новую поступь России, с бьющимся сердцем ждали мы наш праздник. На нем в первый раз от роду при друзьях русских и польских, при изгнанниках всех стран, при людях, как Маццини и Луи Блан, при звуках «Марсельезы» мы хотели поднять наш стакан и предложить неслыханный при такой обстановке тост за Александра II, освободителя крестьян! Мы очень хорошо знали ответственность, которую на нас обрушивал этот тост, мы подвергались тупому порицанию всех ограниченностей, желчной клевете всех мелких

завистей. Нам до этого дела не было; поступок наш казался нам чистым и справедливым. Мы знали и другое: мы знали, что этот тост, произнесенный нами и у нас, отозвался бы иным образом в сердце государя, чем подценсурная риторика допускаемых похвал и отдаваемых в казенные проценты восторгов.

Но рука наша опустилась; через новую кровь, пролитую в Варшаве, наш тост не мог идти. Преступленье было слишком свежо, раны не закрылись, мертвые не остыли, имя царя замерло на губах наших. Выпивши за освобожденного русского крестьянина, без речей, без шума, с тем печальным благоговением, с которым люди берут иную чашу, иного воспоминания,

66

в котором также смешаны искупление и казнь, мы предложили один тост:

ЗА ПОЛНУЮ, БЕЗУСЛОВНУЮ НЕЗАВИСИМОСТЬ ПОЛЬШИ,

ЗА ЕЕ ОСВОБОЖДЕНИЕ ОТ РОССИИ И ОТ ГЕРМАНИИ И ЗА БРАТСКОЕ СОЕДИНЕНИЕ РУССКИХ С ПОЛЯКАМИ!

На разрыве — только на разрыве Польши с Россией — мы поймем друг друга! Офицер, переломивший шпагу, начал новое братство… если он погиб, как говорят журналы, если его в самом деле расстреляли, мы ему с поляками воздвигнем пограничный памятник; его именем начнется новая эра!

А вы, Александр Николаевич, зачем же вы отняли у нас праздник, зачем вы отравили его? Разве у нас их так много, разве с нашего рождения мы что-нибудь праздновали, кроме похорон?

Ведь и тогда, когда Россия, семь лет тому назад, торжествовала ваше восшествие, — она собственно торжествовала смерть.

Зачем же вы отняли у нас наш праздник? Зачем вы грубо захлопнули наше сердце, лишь только оно стало открываться чувствам примирения и радости?.. Снова сжатое, оно болезненно подсказывает горькие слова.

Sire, pas de rêveries! pas de rêveries! Вы Польшу потеряли. Вы могли стать во главе славянского движения, вы могли восстановить Польшу без капли крови — вы предпочли австрийские драгонады. Pas de rêveries, sire! Вы Польшу потеряли, т. е. живую, — зарезанная, она, может, и останется трофеем победоносному войску вашего величества.

…Хоть бы вы положили какой-нибудь срок между освобождением крепостных и убийством безоружных, чтоб мы, обратным хозяйством Гамлетовой матери, не ели праздничных пирогов у открытого рва, куда прячет ваша полиция убитых. Видно, где есть в основе неправда, там ее трудно спрятать, и надобно ждать каждую минуту беды.

Лучше кончим наш праздничный рассказ. Только слова два тем из поляков, которые, из чувства глубокого сострадания к нам, не отказались присутствовать на пиру.

Вам, друзья, бесконечная благодарность. Мы видели ваши лица и ваши слезы. Вы видели наши лица и наши слезы.

67

Печальным пиром нашим мы заключили, не говоря ни слова, новый союз. Вы в вашем сетовании не отказались выпить за освобождение русского крестьянина. Наша радость побледнела перед вестью о варшавских убийствах — и что-то свято-торжественное, печальное и полное глубокого смысла обняло всех!

Пойдемте же вместе! И пусть нас сопровождает брань диких и узких националистов обеих стран, делающих из своего ревнивого, алчного и тупого патриотизма какое-то нечеловеческое, исполненное эгоизма и ненависти преступление!

11 апреля 1861.

68

ЛИСТ ШПИОНОВ И «НОРДОВСКОЕ» ОБВИНЕНИЕ РУССКИХ ОФИЦЕРОВ В КРОВОЖАДНОСТИ

Со времени последнего тимашевского путешествия по странам, не подлежащим ведению III отделения, бродит в совести невских шпионов и мешает им спать какой-то лист имен, напечатанный нами. Лист этот снится им, как кровавый кинжал Макбету, и заставляет их делать всякие глупости. «Кёльнская газета» написала об этом целый роман, как Тимашев подсылал к нам шпиона, как у нас был его портрет, — очень занимательно. Но, что лучше кёльнской сказки, — это то, что в Петербурге шпионы, в силу этого несуществующего листа, стали доносить на себя, спрашивая в порыве благородного негодования друг друга: «Правда ли, что и мое имя в этом гнусном листе?.. После этого надобно признаться, ничего нет святого, это из рук вон, при покойном государе этого не могло быть, да и как Бруннов допускает такой содом?»

Нужно ли прибавлять, что посольство наше, не мешающееся вообще ни в какие дела, касающиеся до русских, и Бруннов, несколько враждебный этому народу, может, по германскому происхождению, вовсе не виноваты, потому что листа этого никогда не было. И мы искренно сожалеем об этом.

Тем не меньше мифический лист делает свою карьеру. В 77 № «Ежедневной варшавской газеты» напечатано: «Несколько дней тому назад разошлась весть в Варшаве о списке злонамеренных лиц, напечатанном в русском журнале, издаваемом в Лондоне. Лица сведущие свидетельствуют, что список этот никогда не был напечатан. Весть эту пустил в ход, вероятно, какой-нибудь человек, заслуживающий стоять во главе списка, желая возбудить неблагородные страсти — гнева и мести». Может, «Варшавская газета» и права, может, теперь не

69

надобно ничем дразнить дремлющую николаевскую стихию в правительстве, но мы вовсе не разделяем ее снисходительность к лазутчикам, шпионам и их атаманам, и, если б, вместо стекол, поколотили бы Мухановых и Абрамовичей, это было бы очень хорошо.

Но соглашаясь с лихорадочной гигиеной «Варшавской газеты», мы с тем большим негодованием обличаем преступные клеветы белгийского журнала «Le Nord» на поляков и на русских офицеров.

В то время, как удивленная Европа едва начинает верить, что русские офицеры перестали быть свирепыми усмирителями и палачами, в то время, когда не только «Indépendance», но «Times», «Daily News», «Star» наперерыв печатают статьи, доказывающие, какой огромный шаг вперед сделало гражданское пониманье наших офицеров,