Лондоне; работы идут успешно.
Надеемся, что друзья наши не преминут известить нас о новых лондонских товарищах и сподвижниках министра.
232
ПО ПОВОДУ КРЕПКИХ СЛОВ г. КАТКОВА И СЛАБОСТЕЙ ГЕНЕРАЛА ПОТАПОВА127[127]
Ваш дядюшка дурак!
Бетрищев.
Дурак, ваше превосходительство.
Чичиков.
Александр II лейб-гв. измайл. офицерам
Есть, ваше императорское величество.
Лейб-гв. измайл. офицеры — Александру II.
Русский человек ругаться любит, особенно когда высшее и высочайшее начальство пример подает, мирволит и, не стесняясь, ругает даже детей в кадетском корпусе по-извозчичью.
Впрочем, у нас всего больше и гуще ругаются вовсе не извозчики, а блюстители порядка и благочиния, полицейские во всех родах различных.
233
Покойник М. Н. Загоскин, один из величайших знатоков русского ругательства, рассказывал мне с каким-то умилением о том, что приговаривал полицейский унтер-офицер, выгоняя какого-то мужика, зашедшего на гулянье в благородные дорожки. Чего тут не было помянуто — от родительницы мужика и какого-то теленка до солдатского аппетита и пропажи без вести…
Все это хорошо; но я не могу привыкнуть к совершенному отсутствию единства во всем, что делается у нас в правительственных кругах. В то время как все усилия Суворова и Анненкова обращены на то, чтоб явнобрачные блюстители порядка
234
становились все учтивее и учтивее, чтоб они не иначе ставили фонарь, как извиняясь и прибавляя, что это им чрезвычайно неприятно, что один священный долг может превозмочь их отвращение, что, впрочем, они приложат все старания, чтоб поставить самый крошечный фонарик, что это будет почти приятно и во всяком случае красиво… в то самое время тайнобрачные будочники и городовые начинают все хуже и хуже ругаться — а Потапову ничего, будто не его дело. Это, говорит он, все громко ругаются, а я подслушиваю, что говорят шепотом.
Позвольте, генерал, позвольте! Всем известно, что теперь по вашей ботанике тайнобрачные разделяются на два семейства: на семейство подслушивающих и на семейство убеждающих, на семейство липрандовидных и на семейство павловоустых.
Почему же на них, на последних-то, не распространяется приказание фонари ставить с учтивостью? Отчего от официозных литераторов не требуется благовоспитанности будочника, мягкости выражений городового и изящных манер унтера? Пример начальства увлекает: когда явно-полицейские дрались на улицах, тогда все прочие, записанные в бархатную книгу или в какую-нибудь службу, тоже дрались. Теперь разрешили убедителям III отделения ругать «нарушителей общественного порядка». Ну вот они и довели Каткова до статьи, в которую он упал, как в помойную яму128[128]. Как бы он не захлебнулся в ней по примеру генерал- адъютанта и бывшего спб. обер-полицмейстера Кокошкина.
<СЕЙЧАС МЫ ПОЛУЧИЛИ ЕЩЕ ДОПОЛНЕНИЕ К СПИСКУ...>
Сейчас мы получили еще дополнение к списку лиц, которых велено остановить на границе. Вот их имена:
Витберг Перетц Григорий
Голынский129[129] Сытин
Касаткин Нефталь
236
A MONSIEUR LE REDACTEUR DE LA CLOCHE
Monsieur le rédacteur,
Vour désirez une introduction de ma part dans le premier numéro de la Cloche, — cette introduction doit être, n’est-ce pas, une note explicative, — une sorte de profession de foi servant à déterminer la longitude et la latitude…? Cette introduction est toute faite, et je vous l’envoie en mauvais français — telle qu’elle a été publiée dans un livre qui a paru du vivant de l’empereur Nicolas.
Recevez mes vœux pour le succès de la Cloche. Ils sont d’autant plus sincères qu’il y entre beaucoup d’égoïsme.
A. Herzen.
25 août 1862. Orsett-house, Westbourne-terrace.
ГОСПОДИНУ РЕДАКТОРУ «LA CLOCHE»
Вы ждете от меня предисловия к первому номеру «La Cloche», — это предисловие должно послужить, не правда ли, объяснительной справкой, — чем-то вроде исповедания веры, которое
определило бы географическую долготу и широту…? Это предисловие совсем готово, и я посылаю его вам, написанное на дурном французском языке, — в том виде, в каком оно было опубликовано в книге, появившейся при жизни императора Николая.
Примите же от меня пожелания успеха «La Cloche». Они тем более искренни, что к ним примешивается и много эгоизма.
А. Герцен.
25 августа 1862 г. Orsett-house, Westbourne-terrace.
237
«ЗАПИСКИ ДЕКАБРИСТОВ»
Первая присылка записок получена нами. Мы не имеем слов, чтоб выразить всю нашу благодарность за нее. Наконец-то выйдут из могил великие тени первых сподвижников русского освобождения, и большинство, знавшее их по Блудову и по Корфу, узнает их из их собственных слов.
Мы с благочестием средневековых переписчиков апостольских деяний и жития святых принимаемся за печатание «Записок декабристов»; мы чувствуем себя гордыми, что на долю нашего станка досталась честь обнародования их.
Все вырученные деньги, за расходами на печать и бумагу, мы разделим пополам. Одну половину перешлем для вспомоществования лицам, сосланным в Сибирь вследствие политических гонений, другую — оставим в Лондоне для вспомоществования русским, которые вынуждены будут покинуть отечество по причине тех же гонений. Если же эмигрантов будет немного, то по прошествии года мы и эти деньги присоединим в сибирский фонд.
Мы предполагаем издавать «Записки» отдельными выпусками и начать с «Записок» И. Д. Якушкина и князя Трубецкого. Затем последуют «Записки» князя Оболенского, Басаргина, Штенгеля, Люблинского, Н. Бестужева, далее о 14 декабре — Пущина, «Белая церковь», «Воспоминания князя Оболенского о Рылееве и Якушкине», «Былое из рассказов декабристов», «Список следственной комиссии», статья Лунина и разные письма.
0 подробностях издания известим впоследствии.
1 сентября 1862 г.
ВИСЕЛИЦА В ВАРШАВЕ
Итак, вместо александровской конституции Константин Николаевич привез в Варшаву николаевскую виселицу.
Ярошинский был повешен 21 августа.
26 августа были повешены Рылль и Ржоньца.’
В наших глазах виселица освящена со времен Пестеля в его друзей, крест был тоже виселицей. Вообще мы о родах убийств и о тонкостях палачества спорить не будем, но в глазах вешателей это не так: они считают смерть на виселице позорной… Сколько надобно иметь монгольской злобы и какое отсутствие такта, чтоб казнить с поруганием из личной мести.
239
ПО ЭКЗАМЕНУ «ЕДИНИЦА»
(По поводу вопроса о публичных испытаниях)
— Неужели вы моему брату поставили единицу?
— Единицу, ваше …ство.
— Представьте, господа, можно ли было думать… Вся семья считала брата чуть не за гения. Какие нынче строгости!
Действительно, большая разница удивлять свою семью, свою дворню, подчиненных папеньки и братца, домашних учителей — и выдержать порядком публичный экзамен. Публичные испытания — я всегда был того мнения — должны делаться приватно, тайно, а то вот видите, что случилось с братом России; ведь публичный-то экзамен идет плохо. Большая разница между большим кораблем в море и большим городом в Польше. На корабле все свои, кругом вода и в ней целое население, немое, как рыбы; Варшава (куда ее петербургская география ни причисляй) — в Европе; все, что там делается, известно…
— А что известно? — позвольте спросить.
— Ведь то-то и беда, что ничего, за это и единица. Ехал генерал Сухозанет — никто ничего не ожидал; ехал генерал Ламберт — никто ничего не ожидал, даже смерти Герштенцвейга; ехал генерал Лидере — никто ничего не ожидал; выстрелить надобно было в него, чтоб его заметили.
Но назначение Константина Николаевича разбудило всю Европу; в Америке говорили бы об этом, если б американцы не были заняты теперь дорезыванием друг друга… «Que diantre!»130[130] — говорили французы; «That is capital!»131[131] — думали
240
сказать англичане. И мы приостановились… едет, наконец, царский брат… слава богу… наконец- то отдохнет страдалица между народами (больше отдыха для нее мы не ждали); ее несчастия в былом найдут благочестивое уважение; ее справедливые требования будут признаны, взвешены… Не взял же бы на себя великий князь — глава прогресса в петербургском правительстве, самолюбивый и самонадеянный, молодой, исполненный сил и силы при дворе, — не взял же бы он место какого-нибудь Паскевича, который не только жил, но и умер раком.
А между тем
День Троицын проходит,
А лучше — нет как нет!
Хорошо, что Польша не снимала траур и не надевала «одежду алу».
В самом деле, можно ли было сыграть больше ничтожную роль, как это сделал великий князь? Великая княгиня, женщина, и та, с своей стороны, больше сделала — она по крайней мере дала жизнь маленькому Вацлаву.
Знаете ли, что из этого выходит?.. Что Александр, посылая брата, Константин, отправляясь по его приказанию в Варшаву, вовсе не имели никакой определенной мысли, цели, плана — один не знал, зачем именно он посылает, другой не знал, зачем едет… Что-нибудь да будет, мол!
За незнание-то и ставят единицу.
ЕЙ-БОГУ, НАДОЕЛО
Пока есть время и экзамены не кончились, берите-ка другой билет. Если только возможно, экзаменатор сделает из единицы— два.
Полицейские царства животного бесятся в самые каникулы, горячие головы III отделения немного позже.
Прошлой осенью пажи Шувалова ругались письменно и обещались извести нас. Нынешний год, только что август начал проходить, опять явились безыменные письма с ругательствами и угрозами. В последнем письме (брошенном на почте в Лондоне) свирепый безымянник обещает пустить мне пулю в лоб.
Это из рук вон скучно, выдумайте что-нибудь умнее, новое, другое, и если в самом деле непременно нужно «пустить мне пулю в лоб», пускайте ее без письма. Тут есть шанс, что вы промахнетесь, а письмо всякий раз достигает цели. Поучитесь, как порядочные люди стреляют. Русский, хотевший отомстить своих товарищей, пустил пулю Лидерсу в челюсть без всяких писем и ругательств.
Потапов, — en bonne guerre132[132] — если это от вас зависит, уймите ваших шалунов. Это недостойно вашего прекрасного заведения; они меня подвергают этим вовсе не пулям, а Шедо- Ферротам и Катковым133[133]. И такое ли теперь время, чтобы шутить! Вы все слишком в крови, около вас слишком много слез.
242
AH, LES MISERABLES! (Гюго и Бёкль)
Представьте себе, что наши мизерабли запретили роман Гюго! Что же делал при этом наш Роланд, наш министр прогресса? О Головнин, Головнин!.. И он, как дева орлеанская, скоро заплачет, что променял «мирные нивы и поля» на министерский стан, что из Менторов одного Телемака сделался ментором всей Итаки. Им, верно, не понравилось описание парижских клоак, они это приняли за личность.
ОТВЕТ «г. ПОЛЯКУ» НА СТАТЬЮ И ПИСЬМО
Но это не все: «История цивилизации» Бёкля, эта спокойная, благородная книга, — и она запрещена. Какое жалкое и гадкое варварство!
Ваш «Ответ Бакунину» и «вместе с тем ответ всем российским публицистам, пишущим о Польше», мы получили месяц тому назад и думали, что наше молчание будет достаточным заявлением нашего нежелания служить органом мнения, с которым мы согласиться не можем.
Но второе письмо ваше от 28 августа не позволяет нам молчать. Вы полагаете, что мы не поместили «Ответ Бакунину», потому что вы не подписали вашего имени. Вы ошибаетесь… Что же нам в вашем имени? Мы не поместили вашего ответа потому, что считаем его вредным.
Все наше старание, все наши усилия идут к тому, чтоб независимость польского народа и свободу народа русского основать на совокупном, братском действии против петербургского деспотизма. Первое, что для этого надобно, — это тесный союз, это взаимное доверие и уважение между людьми
