привидениях (по К)
Стр. 138, строки 35—36: больших усилий целых поколений вместо: больших усилий, целых поколений
Стр. 150, строка 25: «концах» и «началах» вместо: «Концах и началах»
Стр. 169, строка 36: к воле вместо: в воле (по К)
Стр. 178, строка 3: Честный союз вместо: Частный союз (по К)
Стр. 178, строка 7: отмалчиваются вместо: обмалчиваются (по К и по изд. 1863)
Стр. 186, строки 24—25: он смелей меня, с своей точки зрения «поврежденного», решал эти вопросы вместо: он смелей, с своей точки зрения «поврежденного», меня решал эти вопросы (ср. с К по варианту на’ стр. 327 наст. тома)
Стр. 187, строка 32: который пастух, который поп вместо: который пастор, который поп (по смыслу)
Стр. 194, строка 9: Что же я за Ирод вместо: Что же за Ирод (по К)
Стр. 195, строка 17: орудия вместо: орудие (по К)
Стр. 196, строка 2—3: Чего и чего не развилось на одну тему собаки — волки, лисицы вместо: Чего и чего не развилось на одну тему: собаки, волки, лисицы (по К)
В цикле статей-писем «Концы и начала» нашли яркое отражение многолетние размышления Герцена над историческими судьбами Западной Европы и России. Взвешивая уроки прошлого, вглядываясь в недавние события, Герцен формулирует свое понимание исторического развития общества, свои прогнозы на будущее.
Исходным пунктом и поводом для создания «Концов и начал» можно считать споры, происходившие между Герценом и И. С. Тургеневым во второй половине мая 1862 г., когда Тургенев приезжал в Англию. Именно в эту пору в устных беседах и было положено начало тому спору, который Герцен продолжил впоследствии в «Концах и началах».
Споры эти были связаны с оценкой важнейших исторических событий эпохи и ряда проблем русской жизни и культуры, в связи с чем Герцен вновь обратился к вопросам будущего России и Европы.
В письме от 22 августа 1862 г. Герцен, имея в виду уже написанные к тому времени три первые письма «Концов и начал», справлялся у Тургенева: «Читал ли ты ряд моих посланий к тебе („Концы и начала»)? доволен ли ими, или прогневался?.. Прошу сказать».
Тургенев отвечал Герцену 27 августа: «Я их только теперь прочел <...> и нашел в них всего тебя, с твоим поэтическим умом, особенным уменьем глядеть и быстро и глубоко, затаенной усталостью благородной Души и т. д., — но это еще не значит, что я с тобой вполне согласен; ты, мне кажется, вопрос не так поставил. Я решился тебе отвечать в вашем же журнале» (Письма КТГ, стр. 148). Однако в сентябре 1862 г. Тургенев заявил о своем отказе выступить в «Колоколе», так как он получил «официозное предостережение» не печататься в запрещенном в России издании. Материалы, заготовленные для ответа Герцену, частично были переключены Тургеневым в главы романа «Дым», вышедшего в свет в 1867 г., но начатого, как свидетельствуют рукописи его автора, уже зимою 1862 г. (об этом см. подробнее в комментариях Ю. Г. Оксмана к роману «Дым»: И. С. Тургенев. Сочинения, т. IX, М. — Л., 1930, стр. 417—437).
Споры между Герценом и Тургеневым послужили отправной точкой для создания в «Концах и началах» образов самого автора и его идейного противника, которые выражают противоположные точки зрения на ход истории и ее закономерности. Образ автора — это образ революционера и патриота, твердо верящего во всемирно-историческую роль русской демократии. Разнообразная аргументация использована Герценом для доказательства одной основной мысли: революционность Запада умерла, буржуазная Европа дописала последнюю страницу своей истории, она «доразвилась» до своих границ. Но «мещанская цивилизация», по его мнению, неизбежно будет заменена иной формой общества, более прогрессивной, той, которую Герцен называет «народным государством».
Тургенев же отрицал революционность русского народа, он не верил в крестьянскую революцию и боялся ее. Он обвинял Герцена в славянофильстве. «<...> Народ, перед которым вы преклоняетесь, — писал он Герцену 8 октября 1862 г., — консерватор par excellence и даже носит в себе зародыши такой буржуазии в дубленом тулупе, <...> что далеко оставит за собою все метко-верные черты, которыми ты изобразил западную буржуазию в своих письмах» (Письма КТГ, стр. 161).
Однако нельзя поставить знак равенства между Тургеневым и созданным Герценом образом своего оппонента, либерала-космополита. Убежденный в необходимости, незыблемости и справедливости существования буржуазного общества, «мещанского государства», оппонент Герцена, несомненно, серьезно отличается от Тургенева, признававшего меткость и верность герценовских характеристик буржуазной Европы.
Даже тогда, когда Герцен использует в «Концах и началах» возражения и доводы Тургенева, изложенные им в частных письмах к Герцену, и почти дословно цитирует их (как, например, в восьмом письме), то и тогда он подчеркивает разницу между своим корреспондентом — Тургеневым и тем лицом, в уста которого вложены эти возражения («…ты, верно, знаешь, а ученый друг не знает…»).
В «Концах и началах» много места отведено характеристике буржуазного общества в его современном состоянии, его культуре и искусству. Весьма вероятно, что в том споре, который произошел между Герценом и Тургеневым в мае 1862 г. при их личной встрече, Тургенев оперировал в основном фактами из области искусства, с их помощью доказывая превосходство буржуазной цивилизации над отсталой Россией. Вероятно, Герцен передает мысль Тургенева, когда пишет: «<...>ты <...> находишь, что исторически выработанный быт европейских бельэтажей один соответствует эстетическим потребностям человека, что он только и дает необходимые условия умственной и художественной жизни, что искусство на Западе родилось, выросло, ему принадлежит и что, наконец, другого искусства нет совсем» (наст. том, стр. 134).
Соглашаясь со своим оппонентом в том, что искусство Запада составляет давно всеми признанный «майорат человечества», Герцен спрашивает: «Где же новое искусство, где художественная инициатива?» Старый, уходящий мир буржуазии не может, по мнению Герцена, создать новое, подлинное искусство, как само буржуазное искусство не в силах создать
положительный образ, воплощающий передовые тенденции своего времени, так как «весь характер мещанства, с своим добром и злом, противен, тесен для искусства; искусство в нем вянет, как зеленый лист в хлоре».
Далее Герцен приходит и к более широким обобщениям; с его точки зрения в Западной Европе не существует таких учений или идей, которые могли бы объединить под своим знаменем народы Европы в их борьбе за преобразование общества.
Герцен создает в «Концах и началах» обобщающий образ «титанов, остающихся после борьбы, после поражения, при всех своих титанических
405
стремлениях, представителями неудовлетворенных притязаний», — образ Дон-Кихота революции.
В конце второго письма Герцен обращается к своему корреспонденту с просьбой обратить внимание на великий для поэта тип, обозначившийся в жизни современной Европы, «тип вовсе непочатый». Это тип Дон-Кихота революции.
Особенность Дон-Кихота любого времени и любой страны заключается, по убеждению Герцена, в несоответствии субъективных устремлений объективному ходу истории. Это создает и различные оттенки подобных характеров: трагические, комические, сатирические. Герцен с различной интонацией говорит о Дон-Кихоте — Ледрю-Роллене, мелкобуржуазном революционном деятеле, о деятелях французской революции.XVIII века, переживших самих себя, о Маццини и Гарибальди. В герценовской трактовке образа Дон-Кихота также заключена полемика с Тургеневым, который в своей речи «Гамлет и Дон-Кихот» предложил иное толкование этого образа. Тургенев трактовал образ Дон-Кихота, как образ революционера, живущего «для других, для своих братьев, для истребления зла, для противодействия враждебным человечеству силам». И далее Тургенев прибавляет (именно это и отличает его коренным образом от Герцена): «…нам кажется, что главное дело в искренности и силе самого убеждения <...>».
Герцен, напротив, полагает, что одной искренности и веры недостаточно: ложный идеал, пусть даже и прекрасный, не поможет изменить действительности. В «Концах и началах» эта мысль иллюстрируется печальным примером Дон-Кихотов революции, которые умирают и не видят, что «ни царство небесное па земле, ни единая и нераздельная республика во Франции вовсе не водворяются».
К Дон-Кихотам подобного типа принадлежит, по мнению Герцена, и Маццини, которому посвящено второе письмо «Концов и начал».
Герцен подчеркивает ошибочность ориентации Маццини исключительно на национально-освободительное движение и его пренебрежительное отношение к вопросам социального характера. Деятельность Маццини способствовала торжеству буржуазных начал в жизни
Италии, хотя господство буржуазии было чрезвычайно далеко от того «пересоздания мира», к которому стремился Маццини.
Исторической иллюстрацией к созданному Герценом образу Дон-Кихота революции являются трагические образы Маццини, дело всей жизни которого суждено было осуществить его идейному противнику — Кавуру, и Гарибальди, отдавшего плоды своих побед в руки савойской королевской династии.
С точки зрения Герцена, разочарование в революционных событиях начала века заставило людей вообще усомниться в целесообразности и возможности революционного преобразования общества. В мире, оговаривается Герцен, остался один идеал, за который люди еще согласны бороться и умирать. Идеал этот — борьба за национальную независимость, изолированная от всяких стремлений социального порядка. «Политические партии распустились в национальные», — пишет Герцен.
Любопытно, что реакционная «Северная пчела» настойчиво подчеркивала разницу между интернационалистом-революционером Герценом и такими борцами за национальную независимость, как Маццини и Кошут, демагогически преувеличивая их национально-освободительную деятельность. «Северная пчела» писала о Герцене: «Наш остряк не сообразил, что в Мадзини была положительная, а не фантастическая народная сила; он забыл, что у итальянского агитатора написано на знамени: „Бог и народ», и что если к его агитации примешивались революционные начала, то тем с большей преданностью держался он основ, которые давали силу и смысл его агитации. За ним была родина, разделенная, томившаяся
406
под иноземным игом, стремившаяся к единству, добивавшаяся независимости <...> и он действовал бы успешнее, если бы в нем не было примеси теорий, которых не хочет жизнь, которые отвергает народное чувство… Кошут ли прельщал воображение нашего артиста? Но и за этим агитатором также родина, которая ищет восстановления своих исторических нрав и национальной независимости» («Северная пчела», № 212 от 7 августа 1862, «Заметка для издателя „Колокола»»).
«Концы! Концы!» — с горечью заключает Герцен, убежденный в том, что борьба за национальную независимость в рамках буржуазного строя неизбежно отдаст плоды этой борьбы в руки буржуазии. И, прощаясь с «великими последними», Герцен высказывает уверенность в том, что «новые идеалы новой весны» все-таки «прозябнут» в жизни.
Европейским «концам» Герцен противопоставляет русские «начала». С одной стороны западный мир: «…ставни закрыты, зарниц не видать, до грома далеко… он может спокойно покрыться стеганым одеялом, повязать фуляр и погасить свечу». С другой стороны «весенняя распутица» России: «…все в брожении и разложении, валится и строится, везде пыль столбом, стропила и вехи».
Создавая образ России, с ее «пророчествующими радугами и великими образами», Герцен вложил в него свою глубокую веру в освободительные стремления русского народа, а также в его революционные традиции. Залогом того, что в русском народе хранится «непочатая сила», является движение декабристов, этих «богатырей, кованных из чистой стали», — по словам Герцена, которые впоследствии цитировал В. И. Ленин в статье «Памяти Герцена». Герцеу противопоставляет
