гр. Хребтовичевой, в котором она показывала сочувствие к полякам, попалось великому князю — отсюда огорчение, удаление. Затем — уж чего, кажется, крепки нервы у католического архиерея, а тоже не выдержали — и Фелинский не хочет оставаться в «совете нечестивых».
Oh, Charles, oh, mon roi,
Tout le monde t’abandonne!53[53]
ПОБЕДЫ НА ПОЛЕ ТЕЛЕГРАФА (как выразился «Daily Telegraph»)
Где ни встречали инсургентов русские отряды, везде они их разбили, рассеяли… Куровский был два раза убит, и, видя, что это не помогает, сам застрелился и потом попал в плен. Его, говорят, будут судить за самоубийство. «Инвалид» извещает, что 11 марта Падлевский убит. «Le Nord», повторяя эту весть, прибавляет, что покойник не без успеха на другой день напал на русских . Обоз Лангевича был отбит и уничтожен четыре раза. При этих победах с нашей стороны всякий раз убивался неизменный казак и тяжело ранился один рядовой. Шайки, состоявшие из 200 — 300 человек, дурно вооруженных, соединились (по телеграмму,
помещенному в «Le Nord») от отчаяния в 6000 войска. Мудрено ли, что поляки побеждают, когда они сражаются после смерти и собираются в тройном количестве после поражения. Недаром «Сев. пчела» 2/14 марта говорит: «Это напоминает донесения сардинских
проконсулов в Неаполе, которые все пишут о подавлении восстания, так что если поймать их на слове, то окажется, что они подавляют уже давно
подавленное восстание, то есть употребляют энергические меры против людей, уже давно смирившихся».
В Кракове — толпа русских шпионов, которая подделывает прокламации, вербует галичан и старается их увлечь в какую-нибудь антиавстрийскую демонстрацию. Мы подадим австрийскому министерству прекрасную мысль принять их за серьезных польских конспираторов и отослать инсургентам, далее об их будущности заботиться нечего. Их судьба будет совершенно обеспечена. Двое из шпионов захвачены, говорят газеты.
РАЗВРАТ ВОЙНЫ
«Рус. инв.» так начинает корреспонденцию из Вильно: «Вчера привезли сюда двух раненых солдат л.-гв. Московского полка. Они с восторгом рассказывают товарищам о перестрелке, в которой удалось принять участие». Отчего же с восторгом? Чему тут восторгаться? Чему радоваться?
БЕДНОЕ РУССКОЕ ИМЯ
Мы получили из Парижа письмо, от которого болезненно сжалось наше сердце. Каким обидам, каким преследованиям подвергается теперь русский по милости немецкого правительства!
В день перелома поста, 12 марта, на бале в Прадо толпа узнала русского, его окружили с криком: «Палач Польши, вон его, вон палача!» Шляпу его бросили на пол и истоптали ногами. «Господа, — говорил потерявшийся пациент, — господа, я не русский, я — я поляк».
— Поляк, так кричите: «Да здравствует Польша!»
118
Русский попробовал прокричать a mezza voce54[54],
— Громче, громче! Прокричал он и громко.
— Зачем же, если вы поляк, вы здесь, а не в Польше?
— Я поеду.
— Поедете! — кричала толпа. — Вон его, вон поляка, гуляющего по балам!
И бедного русского вывели.
Вслед за тем два жандарма конвоировали, также вон из залы, какую-то гризетку, вздумавшую одеться в красную русскую рубашку; рубашку хотели изорвать, маску провожали свистом и шиканьем.
Протестуйте, господа, говорите громко Парижу, Европе, Америке, что не всю же Россию выражает Зимний дворец и его политика, а затем не мешает принять и добрый совет: не время теперь русскому таскаться в Прадо и Мабиле.
<РУССКИЕ ПОСЛАННИКИ Русские посланники, говорят, требуют у Горчакова прибавки жалованья, во-первых, за бесчестье, которому они подвергаются во всех столицах, во-вторых, за удвоенную службу. С ног сбились наши немцы в должности русских представителей. Везде должны они протестовать против слишком горячих речей в пользу Польши, слишком шумных демонстраций: в Турине, в Стокгольме, в Лиссабоне (на что это похоже?). Тут князя Чарторижского принимает Национальная гвардия, там — польские знамена. Посол скачет, посол объясняется, посол говорит, что государь гневается. Послу отвечают: «Что делать, общественное мнение», а тут принц Наполеон излагает мысли, нисколько не похожие на инвалидные мнения «Московских ведомостей», папа показывает католические пристрастия. Австрия 119 на старости лет закаялась и капли польской крови не берет в рот. Какое счастье, что старик Шредер умер и что Нессельрод не воскрес. Жалованье удвойте, князь, оклады удвойте, князь... И только ты, Пруссия! Du, treues Land, du, Land der Eichen und der Junker55[55], —ты одна — останешься петербургер-трей, одна твоя камера ходит, приняв заушение, поздравлять папеньку страны (Landesvater) с днем тезоименитства. 120 А. А. ПОТЕБНЯ Один из членов польского правительства сообщил нам из Кракова весть, исполнившую нас бесконечной горестью. Haш близкий друг Андрей Афанасьевич Потебня, один из главных учредителей русского офицерского комитета в Польше, участник на первом плане в адресе офицеров Константину Николаевичу, убит в сражении у Песковой Скалы . Не знала русская пуля, сразившая Потебню, какую жизнь она остановила на первых шагах ее56[56]. Чище, самоотверженнее, преданнее жертвы очищения Россия не могла принести на пылающем алтаре польского освобождения. 121 РУССКИЕ ОФИЦЕРЫ В РЯДАХ ИНСУРГЕНТОВ Подложный адрес офицеров в. к. Константину оказывается настоящим. Корреспондент «Теймса» (3 апреля), говоря о двух русских братьях Рыковых, стоящих в главе литовского движения с Рогинским и графом Тишкевичем, прибавляет: «В рядах инсургентов много русских офицеров. Это подтверждает, что чувства, выраженные в известном адресе в. к., не были вымышленные. Никто не говорил, что число подписей было огромно; может, адрес подписала какая-нибудь сотня офицеров. Я и теперь не думаю; чтоб в числе инсургентов было сто русских офицеров, но во всяком случае их много». Мы к этому прибавим, что на днях нам сказывал поляк, приехавший с театра войны, что он сам видел русских офицеров в стану восставших. Есть печальные эпохи, в которые любовь к отечеству заставляет одних разорвать с ним племенную солидарность, других, которым невозможно по своему положению остаться в стороне, идти в ряды не своих, а правых и сделать на большем размере то, что делают ежедневно наши офицеры, не дозволяющие солдатам грабить и жечь57[57]. Свободный человек не может признать такой зависимости от своего края, которая бы заставляла его участвовать в деле, противном его совести. Если еще есть между русскими солдатами в Польше люди чистые, воины честные, исполнявшие свой долг, слепо веря в присягу, но исполнявшие его без восторга, о котором говорит 122 «Инвалид», пусть они подумают — не правы ли те офицеры, которые бросили ряды палачей? Пусть они подумают сами и остерегутся от подкупных подстрекателей, которые очень хорошо знают, что дело русского правительства самое черное, но которые еще лучше знают, что проба его серебра самая высокая. Остерегитесь от сердобольных друзей, умиляющихся над долготерпением «христолюбивого воинства, два года оскорбляемого поляками». Спросите их, отчего они не умилялись, когда вас обкрадывали в пище, гоняли сквозь строй, морили в лазаретах без лекарств? Поляки, видите, осмеливались петь гимны, несмотря на хрулевские пули; поляки осмеливались носить конфедератки, несмотря на то, что это господам в Петербурге не угодно... А вы должны были все это терпеть! Не верьте их жалости, не верьте, когда они говорят: «Вы подвергаетесь всем лишениям партизанской войны, но утешьтесь, вы стоите за общенародное, русское дело». Нет, нет и нет! Проклятое дело вытравливания целого народа из народных семей не есть наше общенародное, русское дело. Мало места у нас, что ли? Мало у нас своих? Пусть выходит помериться кто угодно, пусть попробует нашу силу. Или мы клином сошлись, что без Польши жить не можем? И отчего же нам с Польшей, с Украиной, с Финляндией не жить, как вольный с вольными, как равный с равными? Отчего же всё мы должны забирать себе в крепостное рабство? Чем мы лучше их? Разве немцами, состоящими у нас в должности правительствующих татар в Петербурге? Воскресите в себе честных воинов — чад крови улегается, угар бешенства проходит — спросите свое сердце, свою совесть и гоните прочь прикладами всех этих чернильных искариотов, подбивающих вас на ненависть и притеснение несчастного народа. Еще слово об офицерах. Вообще мы знаем по газетам и еще больше из рассказов, что молодые офицеры, особенно армейские, ведут себя человечески, стараются всеми силами удерживать солдат от грабежа и убийства и с горестью видят, что солдаты их не слушают. Причина очевидна: нравственной связи между 123 офицерами и солдатами нет, доверия нет. Приобретать его на улицах города, в котором солдатам позволили безнаказанно грабить, приготовивши их к тому голодом и холодом, нищетой м водкой, — поздно. Об этом надобно было прежде думать. По несчастью, прошедшего не воротишь, но уроком этим следует офицерам воспользоваться, тем больше что ближайшее будущее России ни от кого столько не зависит, как от офицеров и от их союза с солдатами. Недаром наш православный Мерод — Милютин — в своем иезуитском циркуляре так настойчиво предписывает начальству смотреть, чтоб не было сближения между офицерами и солдатами. Опыты сближения были в Петербурге и в Польше, в южных губерниях и на Кавказе. Арнгольдт и Сливицкий пали под царскими пулями за беседы с солдатами; а сколько офицеров были исключены, переведены, даже разжалованы за учреждение чтений, воскресных школ для солдат?.. Надобно продолжать, надобно расширить круг деятельности, надобно заставить солдата забыть в офицере помещика, дворянина, надобно приобрести его любовь — тогда придет и доверие. Чему дивиться, что солдат теперь еще не доверяет офицеру? Пусть офицеры спросят свою собственную совесть — заслужили ли они доверие солдат? 124 ЗАРНИЦА СОВЕСТИ Мы почти обрадовались, увидя в правительственном органе что-то вроде ужаса и угрызения совести. Мы не верим в вечные падения; может, в опускающемся полу литературного III отделения есть дно, в которое ударившись, иные всплывают... Один из листов древа официальной гласности побледнел, сконфузился и занес бред... Но в его бреду словно есть сознание, что он зашел далеко, что на совести кошки скребут... И пускав их — это кошки нравственного восстановления. Вот отрывки из странного и неловкого лепета проснувшейся совести: Чем скорее будет прекращено вооруженное восстание поляков, тем; будет лучше и для России, и для Польши. Дело это лежит на русских войсках, и всякое распоряжение, имеющее целию облегчить и ускорить его окончание, есть важный шаг к освобождению польского вопроса из-под искусственных влияний. С этой точки зрения можно только радоваться отправлению подкреплений в Царство Польское. При враждебном настроении большей части чиновнического класса Царства и при пассивности сельского люда58[58] отношения городов и местечек с уездами к законному и к революционному правительству определяются присутствием войска. Есть войска в городе — народ повинуется законному правительству; нет их — он подчиняется революционному под влиянием чиновников и ксендзов. Для подавления восстания недостаточно обходить край подвижными колоннами, которые разбивают и уничтожают оружием партии инсургентов; необходимы войска еще и для простого занятия пунктов, войска, которые подчиняли бы жителей распоряжениям законного, а не революционного правительства и освобождали бы их от революционного терроризма. Что же касается до жестокостей войск, о чем так много толкуют в Европе, то, к крайнему прискорбию, устранение
