спокойствия и общественной безопасности мы надеемся содействовать развитию и величию нашего отечества.
Строки эти не имеют целью просветить г. Герцена, а служат единственно опровержением тех чувств, которые ему угодно было приписать нам.
Так как в журнале вашем помещено письмо, напечатанное г. Герценом в котором честь офицеров русских войск, расположенных в Польше, столь сильно затронута, то мы, зная беспристрастие редакции «Times», надеемся, что она не откажет поместить в своих столбцах и этот ответ, в котором остальные товарищи наши не могли принять участия единственно по недостатку времени и по разбросанности расположения войск в крае.
От издателей «Колокола». Любопытный документ этот прислан нам из Варшавы одним русским офицером из числа тех, которые подписали адрес Константину Николаевичу. Документ этот, говорят, сочинил начальник штаба Минквиц. Для получения подписей было употреблено незамысловатое, но удачное средство: разославши по гвардейским полкам в Варшаве литографированную копию «Минквицевой идиллии военного рабства», пригласили офицеров подписаться, либерально предоставив право, если кто из них не хочет, изложить письменно, по какой причине он не подписывается. Со всеми этими французскими гарантиями свободной подачи голосов кой-куда по армии циркуляр не посылали, что и выражено в
идиллии Минквица следующими словами: «Остальные товарищи наши не могли принять участия единственно по недостатку времени и по разбросанности расположения войск в крае».
Куда же было торопиться? К тому же, если действительно по милости петербургского правительства Сибирь стала похожа на Польшу, то Польша от этого не имеет еще размеров Сибири — чтоб разбросанность расположения представляла непреодолимость подписания. К тому же торопились медленно, адрес, доставленный нам в половине октября, был напечатан 22 октября, а до сих пор «Теймс» не получил сосредоточенность расположения верноподданнических чувствований Минквица с будущими!… Все это ясно само по себе, и нам начинает сдаваться, что документ этот и не переезжал вовсе границы всех Россий. Это было pro domo sua7[7].
14
В заключение одному из нас — именно мне — остается лично благодарить за несокрушимую веру, что адрес писан мною. Он написан очень хорошо, и потому уверенность Минквица мне польстила. Я в более выгодном положении, чем был Хлестаков; тот приписывал сам себе все, что считал хорошим: «Юрия Милославского», «Фенеллу» и «Сумбеку». А мне другие приписывают все красное и якобинское.
C’est la faute de Voltaire, c’est la faute de Rousseau…
Si Dieu a noyé la terre,
C’est la faute de Voltaire;
S’il a lâché beaucoup d’eau,
C’est la faute de Rousseau!
Но так как ни скромность, ни самолюбие мне не дозволяют украшать себя чужими зубами, имея свои собственные, то я с полной благодарностью за доверие начальника штаба даю мое честное слово, что я не писал адреса, а писал «письмо к офицерам» (15 окт. 1862, «Кол.», № 147) в ответ на три письма, полученные мною. Придет время, мы представим доказательства; но теперь, разумеется, скорее подвергнемся всякому нареканью, чем станем помогать главному штабу отыскивать в разбросанности расположения благородных воинов, которые, как Красовский, не хотят быть палачами. Они нужны для России на лучшее, чем на гибель за адрес.
Адрес, возбудивший сосредоточенность верноподданнической ревности, еще показывает доверие к уму, к справедливости, к сердцу Константина Николаевича… Офицеры просят его взойти в их положение, спасти их честь… После эпистолы Минквица офицеры цидулокк великим князьям писать не будут…
30 декабря 1862 г.
15
ФРАНКО-РУССКИЙ СОЮЗ
Будберг начал хорошо и успешно союз двух полиций. Четверо поляков задержаны в Париже, один выпущен, трое остались в тюрьме. Какой урок полякам, больным хронической надеждой на Францию, и какой трогательный пример солидарности полиций дают Будберг и Персиньи. Она гораздо многостороннее, чем думают. Государь разрешил Валуеву принять австрийский орден Леопольда… А мы и не знали, что и наш, министр внутренних дел служит еще какому-то императору!
Каковы русские немцы, да и каковы немецкие русские!8[8]
16
<БАЛТИНСКИЕ НЕМЦЫ>
…даже в «Конститюсионеле» — журнале, любящем прогрессивное правительство в Петербурге. На днях он поместил небольшую корреспонденцию об остзейских провинциях. Писавший ее наивно удивляется одному факту — что остзейское дворянство и богатое мещанство городов гораздо упорнее в своем противудействии нововведениям правительства и отстаивает свои монополи и средневековые права с закоснелостью, которая идет гораздо далее упрямства русских помещиков… И это, прибавляет корреспондент, несмотря на то, что остзейцы гораздо образованнее русских.
Мы не находим этого zu stupeudisch9[9]. Мы настолько знали русских немцев (nos amis de la maison), чтоб не удивляться их ур-консерватизму, тем не менее мы с радостью прочли замечание «Конститюсионеля». Есть русские, которые, увидав это в французском журнале, убедятся, что это так.
ЕХРАТ10!10[10]
Страшное, кровавое слово! Неужели нет примирения за былое, нет восстановленья без искупления кровью? Неужели всякое искупление требует заклания жертв неповинных и чистейших, крови юной и святой?
Неужели чаша эта не минует наших братий в Польше? Вести оттуда мрачны. Мужики разбегаются от набора, городское население, озлобленное до высочайшей степени, собирает силу и лучше готово погибнуть с оружием в руке, чем идти по выбору полиции в арестантские роты неприятельского войска. С дня на день можно ждать восстания. Что, правительство в самом деле хочет поднять народ, чтоб его побить? Трудно себе представить; оно слишком пресно для этого. Разве один Велепольский вызывает восстание для того, чтоб поплатиться с народом польским за частные долги свои, за неудавшиеся фантазии, за их неудавшиеся выстрелы?
Ну, а великий князь… какая ему выгода? Хоть бы он подумал о всех последствиях и, пока есть время, в этот последний час остановил бы велепольский набор. Ведь что там Минквиц ни пиши или кто другой, великий князь знает, что польское восстание неминуемо увлечет с собою часть русских офицеров и солдат и они падут, сражаясь с русскими, от русских в искупление немецких грехов Петербурга, екатерининского раздела, николаевского тиранства и танталовской муки возбужденных надежд без исполнений последнего царствования.
Неужели ему, русскому, не жаль родной, алой, молодой крови, которая польется для того, чтоб смыть с нашей общей матери давно запекшуюся кровь других мучеников? Неужели
18
нет руки, которая бы отвела жертвенный нож и спасла бы людей своих, как в библейской легенде? Ведь им нет выбора, и в этом-то все ужасное их трагического положения. За ними одна вина — то, что они допустили, чтоб разум их проснулся от дурманного опьянения военным рабством. Проснувшись, им нельзя было стоять сложа руки, пилатовски допуская и казнь, и правоту; военные должны или душить поляков, или стать с ними. И это не потому, что польское восстание может или не может обойтиться без них — а по тому высшему, нравственному закону, перед которым бледнеют и краски знамени, и обеты присяги, перед мощным голосом которого умолкают все голоса, исчезают все долги, развязываются все узы… Брут делается палачом своих детей, а Карагеоргий сербский казнит своего отца.
Если б окровавленные тени Сливицкого, Арнгольдта и их товарищей могли разбудить другой сон, навеянный сказочниками Зимнего дворца, и, указывая на свои простреленные груди, напомнить ему, что пули, которые он послал в них, никого не остановили, никого не испугали, а разбудили легион! С их казни начинается новая эра для русского войска!
Пора, в самом деле, понять, что тут дело не в нарушении дисциплины, не в измене знамени; тут иные силы, тут непреодолимое веяние наставшего часа совершению судеб русского мира. Оно-то влечет и будит, исполняет любовью и энергией, пророческим духом и готовностью принесть себя жертвой искупления.
Кто вызвал Сливицкого и его товарищей? Не звать их пришлось нам, а только ударять в Колокол к их похоронам. Кто вызвал ряд горячих, пламенных писем от русских офицеров из Варшавы?
Наставший час!
…Мы перед ними, идущими на смерть, склоняем седые головы наши, мы просим их благословения… И, удерживая внутренний стон, скажем только, если им не суждено возвратиться освободителями, чтоб они, умирая, бросили вместо всякого наследства русскому войску свою святую печать — соединенные братски руки с словами Земля и Воля!
19
РАПОРТ — RAPPORT, А НЕ DENONCIATION
В «Колоколе» от 1 сентября 1862 было помещено письмо из Польши, в котором, говоря о деле Арнгольдта, Сливицкого и пр., сказано: «Арестованы они были по рапорту Тамландера и Кроха». «Le Nord» (10 янв.) напечатал рекламацию, в которой говорится, что Тамландер и Корш нисколько не участвовали в этом деле и что их поведение было всегда безупречно. Повторяя рекламацию, мы от души желаем, чтоб поправка была истинной. Что касается до «Le Nord», он ошибается, переводя слово рапорт словом донос. Мы не знаем, как на новофранцузском, но на русском языке есть разница между словом рапорт и словом донос ; у нас, собственно, сказано: «Ils ont été arrêté sur un rapport de…» «Le Nord» переводит: «C’est grâce à leur dénonciation que…»11[11]… Рапорт — дело официальное, служебное; донос — дело официозное, личное, дело вкуса и торговли.
«Северная почта», рассказывая с достодолжной риторикой гоффурьерского журнала о бале, данном 6 декабря московским Дворянством, и описав мраморы, фестоны, тропики, панораму, бамбуки, лавры, померанцы, исчислив имена всех помещиков и торгующих садовников, приславших цветы и деревья, — прибавляет: «Чуть ли не главный между последними, г. Фомин,
не нашел возможным дать что-либо из своих богатых оранжерей». Попадись этот северный листок в оранжерею Потапова, узнает Фомин Северную почту и всю длину ее и больше увидит ледяных сосулек, чем тропических цветов. И почему же Валуев, изобретатель масок в печати, на манер игнатьевских арестантских картузов, сам не держится анонимных обличений?
Бал этот, впрочем, отмечен не только отсутствием букетов Фомина, но и присутствием высших цветов правительственной литературы. «Le Nord» сообщает нам подробность, которую пропустили скромные русские газеты, дошедшие до нас. М. Катков, издатель «Русского вестника», познакомился там с государем, и они, кажется, очень сошлись. «Le Nord» прибавляет, что г. Катков издает «лучший и наиболее читаемый журнал» в России. За что же было на нас сердиться? Не ясно ли что Катков — тайный сенатор и действительный советник, а так как всякий, бывший на бале, называется кавалером, то и кавалер. Николай Филиппович, повесьтесь!
УРАВНЕНИЕ ПРАВ ИНОСТРАНЦЕВ С РУССКИМИ ПЕРЕД КАТОРГОЙ
Швейцарец Эдуар Бонгард, живший учителем у графа Старжинского, приговоренный каким-то военным судом к расстрелянию, помилован Константином Николаевичем на 12¬летнюю каторжную работу в Сибирь. Через Бонгарда шла переписка с Мерославским, он принадлежал к тайному обществу. Судьба несчастного швейцарца напоминает нам судьбу Адриани — француза, посаженного другим немецким правительством в Шпильберг в одно время с графом Гонфалоньери, Силвио Пеллико.12[12]
21
НО ДРУГОЕ-ТО ПРАВИТЕЛЬСТВО, ПОЛНО, НЕМЕЦКОЕ ЛИ?
«Кёльнская газета», — пишут «С.-Пб. Ведомости», —сообщает нам следующее о процессе, происходившем в Варшаве». Что вы скажете об унизительной необходимости узнавать через немца, что делается дома? Мы много раз писали
