будет ли его втирать опытный фершал Дмитрий Гаврилович Бибиков своей единственной рукой?
Да-с, правительство головнинского прогресса, потаповского либерализма, валуевского адресизма, кроткое, пуховое, милосердое, снова прибегает к человеку, который сам себя по доброй воле назвал палачом :
Муравьевы в моде. Государь в полном муравейнике.
Муравьев — сюда.
Муравьев —туда.
Муравьев — направо.
Муравьев — налево69[69].
Николай Николаевич старший, Николай Николаевич младший, Михаил Николаевич, есть еще Андрей Николаевич, преподобный, но он обыкновенными земными грехами не занимается и остается по части… святых мест.
Нам, впрочем, до других дела нет, нам дорог вешатель — он-то и назначен оператором западных провинций.
Ненадолго расставались мы с вами, Михаил Николаевич; с новым местом — с новым счастьем! Ваше высокопревосходительство, оправдайте доверие его величества; покажите, что вы, не хвастаясь, говорили, что вы «не из тех Муравьевых, которых вешают, а из тех, которые вешают».
Теперь, украшенные арендами и сединами, вы можете привести в исполнение светлые мечты вашей юности — не те жалкие мечты, которые вы имели, будучи членом пестелевского заговора, но те зрелые мечты человека, прокладывающего себе карьеру, о вырезывании помещиков польского происхождения, — мечты, которые вы кротко нашептывали покойнику. Державный фрунтовик не соглашался, он не знал, во сколько темпов по военному артикулу следует резать помещиков и каким маршем должно идти на гайдаматчину. Николай боялся, что жакри без формы испортит выправку солдат. Теперь бояться нечего. Армию вам подготовили чудесно, Ванька Каин ничего не имел
156
подобного, с такими молодцами можно удивить мир, не только передушить помещиков, но и крестьян-патриотов самих снова раздавить вашим управлением государственным имуществом.
Итак, генерал, soyez à la hauteur de vos convictions70[70], и благородное потомство скажет, что вы не из тех Муравьевых, которых делают графами Амурскими, а из тех, которых делают князьями Аракчеевскими.
…И вот поневоле приходит в голову вопрос. Кому они служат, все эти гуртовые заплечные мастера и их литературные подмастерья, мелкие палачи, мелкие журналисты, Муравьевы и Ганецкие, Назимовы и Карповы, каты и Катковы, практики и теоретики торговой казни и лобного места, декораторы демонстраций, адресных дел поставщики и газетных статей подрядчики?
Служат они, само собой разумеется, себе, но наш вопрос в том, кто будет тот последний, которому пойдут впрок все эти злодеяния — словом и делом?
Государь, государство, целость России, величие империи, распространение православия, благосостояние немцев?
Совсем нет — ни государю, ни его августейшей фамилии, ни церкови, ни ее Святейшему синоду, ни самодержавию и его Правительствующему сенату, ни амурско-маньчжурской границе, ни вержболовской таможне никакой пользы не будет. Немцам первым и в первый раз в России пользы не будет.
Кому же?
Подумайте хорошенько.
Сила, которой все сослужили службу, начиная с самого Александра Николаевича, не во дворце; сила эта — сила, кроющаяся в темном бору, веющая по полям, невидимо собирающаяся в вихрь, который все понесет по своему направлению. Ей-то и пойдет впрок.
Видно, и в истории суженого конем не объедешь.
А как его имя?
Спросите у ворот первого прохожего, как делают невесты на святках, а мы помолчим до другого раза. Хочется вас помучить — вот что значит писать о Муравьеве Вешателе.
157
III
Письмо литвина из Литвы. — Письмо русского из Польши. — Русские журналы. — Императорская пугачевщина, ее ораторы, средства, организация.
Сначала пусть читатели прочтут эти каннибальские факты я эти страшные документы, мы не предпошлем им ни одного слова.
Из письма литвина от 8 мая 1863 (Перевод с польского)
Амнистия, провозглашенная вместе с конфискацией, по достоинству оценена на Западе. Нет надобности и говорить, что ни одна рука, поднятая против ига и варварства, не опустилась по поводу амнистии. Безобразный союз ее с секвестром произвел достойные плоды: еще большие на насилия и злоупотребления. Аресты усилились, берут людей по одному подозрению. Через неделю после провозглашения амнистии один землевладелец, старик, посаженный в тюрьму назад тому шесть недель за то что к нему заходили инсургенты, потребовал аудиенции у следственной комиссии и сказал ей: «Я узнал, что провозглашена амнистия; мне бы желательно, чтобы вы сообщили мне ее содержание». Ему прочитали манифест. «После этого, — сказал землевладелец, — спрашиваю вас, господа, по какому праву держите меня в тюрьме и извращаете царскую волю? На худой конец можете меня только подозревать, что я хотел взяться за оружие; я же сознаюсь, что был инсургентом, но теперь слагаю перед вами оружие — и требую освобождения». На это председатель комиссии отвечал, что нет распоряжения освобождать заключенных, а, напротив, приказано их содержать. Само собою разумеется, что его до сих пор не выпустили.
Беззакония и тиранства солдат день ото дня увеличиваются. На поле сражений тешатся над ранеными инсургентами, подвергают их медленным истязаниям, колют штыками руки, ноги… Не было примера, чтобы нашли труп инсургента в одежде. Часто над умирающими солдаты начинают драку и ранят друг друга из-за этой постыдной добычи.
С пленными войска обходятся ужасно; вяжут веревками, бьют кулаками, прикладами ружей, плюют в лицо, прибавляя к тому по обычаю ругательства и насмешки; часто взятых в сражении здоровых привозят в город полуживыми.
С мирными жителями, которые не принимают никакого участия в восстании, обходятся не менее варварским образом. Проезжающих по дорогам задерживают, обыскивают, осыпая ругательствами. В меньших городах солдаты забирают все в питейных домах и лавках бесплатно, а когда хозяин требует платы, ему в насмешку показывают штык или же отвечают: «Мошенники, ведь мы вас защищаем, деремся за вас». Даже в больших городах, в Вильне и Ковне, солдаты средь белого дня отнимают
158
у проходящих палки и зонтики, и, если кто пожалуется, полицмейстер отвечает, что такого приказания не было отдаваемо, что это злоупотребление (гвардейские казаки специально занимаются отниманием палок и зонтиков). Несмотря на жалобы, злоупотребление это продолжается. Недавно драгуны (видно, что каждый полк имеет свою специальность) изорвали дамам платья саблями и переломали кринолины под предлогом, что они укрывают запрещенные предметы. Назад тому три дня казачий патруль в девять часов, вечером, отнял у одного из моих знакомых фонарь, а несколько минут спустя подошел другой патруль и отнял у него часы и кошелек с деньгами в наказание за то, что ходит без фонаря. Естественно, что это была подготовленная сообща проделка. Мой знакомый и не жаловался, зная, что это был бы напрасный труд.
Воспитанники учебных заведений в Шавлях и в Телыпах должны были разъехаться, потому что дома, в которых производилось преподаванье наук и в которых помещались воспитанники, заняты войском, несмотря на протесты училищных начальств. Назад тому две недели городовой в Телыпах остановил въезжавшего в город фермера и при обыске похитил у него из кармана 160 руб. сер., и когда фермер начал звать на помощь, он закричал: «Мятежник! мятежник!» — сбежались солдаты, забрали тарантас и несчастного фермера с малолетним сыном отвели связанного к военному начальнику Коченову. Правда, что вскоре арестованного уволили, но денег отдали только 50 р., потому что более не оказалось у городового, которого Коченов отправил в госпиталь под видом, что он сумасшедший. Весь край наш наполнен такого рода сумасшедшими, и подобные тому сцены повторяются ежедневно.
Подвижные колонны, проходя через деревни, хватают крестьян, спрашивают, где инсургенты, и когда те отвечают, что не знают, или поведут колонну и не найдут инсургентов, тогда бьют, увечат и иногда убивают этих людей. Само собою разумеется, что в деревне забирают все, что только возможно. Помещичьи усадьбы и села, находящиеся вблизи лагерей инсургентов, или те, через которые они проходили, после стычек часто поджигают и истребляют. После этого естественно, что с приближением войск все убегает. Солдаты преследуют их, говоря, что это, должно быть, мятежники, потому что убегают, и стреляют по ним. От этого падает ежедневно много вовсе безвинных жертв. Когда жители в отчаянии ищут защиты у офицеров, они, пожимая плечами, говорят, что в войске нет дисциплины, что они
ничего сделать не могут и что при малейшем их слове солдаты провозглашают, что офицеры заодно с инсургентами.
Есть однако ж и офицеры, которых поступки следует передать. Между ними отличается капитан, по прозванию Граф, получивший воспитание в академии генерального штаба, переведен из гвардейской артиллерии в генеральный штаб и прикомандирован к генералу Лихачеву, начальнику войск в Ковенской губернии. Этот-то г. Граф выслан был с подвижною колонною в Эйразолу и нигде не мог найти инсургентов, хотя они были постоянно возле него. Между тем получен донос, что несколько инсургентов
159
при переправе через Дубисеу заходили в поместье Михаила Довгирда. Когда инсургенты давно уже перешли Дубисеу, на другой день г. Граф, преследуя их, заходит на мызу Довгирда. Этот Довгирд, был сослан в солдаты на Кавказ, там заслужил Георгия и женился на русской. На прошение его о дозволении воспитывать детей в католическом исповедании Александр II велел отвечать, чтоб он об этом и не думал, если хочет оставаться на месте. Случилось, что в день прибытия отряда Графа умерла у Довгирда старшая дочь, бывшая замужем за полковником Юзефовичем, русским по происхождению. Все семейство молилось у тела покойницы вместе с прибывшим нарочно православным священником. Вдруг входит г. Граф, бросается на Довгирда и с криком выговаривает ему, почему он не донес о пребывании у него инсургентов, обсыпая его при этом ругательствами. Старик заметил беснующемуся воину: «Это моя дочь лежит». На это Граф, продолжая ругаться, отвечал; «Что мне до твоей дочери! Скажи, как ты смел не донести о инсургентах?» — «Если не уважаете моих седых волос, — отвечал Довгирд, — если в вас нет чувства человечества, то по крайней мере уважьте тело покойной жены вашего сослуживца полковника. А обиды легко делать, имея за плечами две роты солдат и казаков». На это Граф, впадая в бешенство: «Молчи, мошенник, не то прикажу тебя отодрать нагайками!» И сделал бы это, если бы поп не вмешался в это дело.
Этот самый Граф несколько дней после того, идучи впереди своего отряда, встретил студента Московского университета Володко. Студент был безоружен, но для Графа было достаточно того, что он был верхом, а главное, что был молод; велит задержать его, спрашивает, где инсургенты, потому что он, верно, едет от них, и когда Володко отвечал, что не знает, тогда Граф приказал драть его нагайками. Молодой человек стиснул зубы и не проронил ни одного стона. Его истязали полчаса, и когда ничего не добились, сам Граф бил несчастного кулаками по лицу. После этого Володко полуживой отвезен был в Ковно и сдан в следственную комиссию, которая, наверно, сошлет его в солдаты, а Граф за свою экспедицию, может быть, получит крест.
Достойно удивления и весьма характеристично то, что вот уже два месяца как продолжаются эти насилия, и, несмотря на ежедневные жалобы генералам
