что взял лагерь (два котла и телегу сломанную) и убил двести человек, но я знаю наверно, что убито девять человек, а между тем за эти подвиги он представлен к чину;
Две роты Могилевского полка с эскадроном Екатеринославского драгунского конвоировали 134-х несчастных до г. Варшавы; из взятых с оружием — 17 австрийских подданных; пять отправлены в каторжную работу, четыре в арестантские роты, сорок без выслуг с лишением всех прав в солдаты и 68 конскриптов. Начальником отряда был козеницкий герой подполковник Устюжанин. Сторожем, кашеваром и артельщиком для пленных — майор Шишкин Могилевского полка. В двух верстах от Радома четыре дамы, прилично одетые, желая подать денег и кое-что из провизии для пленных, шли полем, спрашивая, нельзя ли дать деньги и пищу; увидав их, Устюжанин дал шпоры лошади и галопом поскакал к дамам; те остановились, но, видя, что он с непристойными словами несется прямо на них, разбежались.
Они потом опять старались подойти, но грозный воин с большей яростью скакал на них, угрожая чуть не смертью!
Во все время похода, несмотря на жаркие дни и большие походы, отряд должен был останавливаться в поле, где не было воды; несчастных
164
морили голодом и не позволяли жителям принести им куска хлеба или мяса. Много неприятности, брани, толчков перенесли эти бедные люди, пока наконец их сдали в Варшавскую цитадель.
Тот же отряд проходил чрез небольшой фольварок, владетель которого предложил Устюжанину с офицерами закусить у него; за это радушие он был арестован, и когда он спросил, за что он взят и куда его ведут, майор Шишкин ударил его в лицо, сказав, что всех поляков надо вешать; его провели по песку верст пять и только по просьбе офицеров отпустили.
Во время роздыха отряда из лесу показался человек, но, увидя его, убежал; казаки привели несчастного, сделали обыск; нашли на нем две рубашки и две пары нижнего платья; он называл себя Вавжинец Казала, говоря, что шел в деревню искать работы, что прежде жил в Варшаве, что родился в деревне Томчицы в пяти верстах от места, где его взяли. Несмотря на это, его арестовали и повели с собою до нового местечка, где отряд ночевал. Назавтра, проходя деревню Томчицы, отряд остановился; позвали солтыса деревни, который сказал, что знает этого человека, что прошлой ночью он был у него, что Казала спрашивал у солтыса, где расположена большая партия повстанцев, для того что Казала желал к ним присоединиться, однако Вавжинец Казала отвергал это показание солтыса. И вот началась пытка. Главный инквизитор Шишкин в присутствии Устюжанина, офицеров и солдат раздевает несчастного, нагайки драгун дружно работают, все тело 35-летнего мужчины изрезано нагайками, по он ни в чем не сознался; его отослали в Радом, посадили в тюрьму и отдали под суд! !
8/20 апреля 11-я и 12-я роты Могилевского полка, часа в три утра, вступали в деревню Гатки; не доходя двух верст, в корчме были арестованы двое вооруженных; подходя к первым домам, авангард был встречен выстрелами с одной стороны и косинерами с другой, причем был ранен в голову косой и упал командир 11-й роты штабс-капитан Веселаго. Косинеры отступили; наша цепь прошла возле лежащего Веселаго; в это время рядовой Забрский нанес ему штыком насквозь в грудь рану, от которой Веселаго через несколько часов умер, и, поверите ли, он был обобран, револьвер, часы, деньги взяты солдатами его же роты. Забрский сам явился к командиру полка и уверил, что убил своего ротного командира вместо поляка.
Ужасно, безысходно положение русского офицера в Польше: быть палачом Польши, быть свидетелем всего этого и не иметь возможности сбросить с себя опозоренное имя воина!
Из русских газет
Речь генерал-губернатора Назимова. Из Вильны пишут, что 18-го апреля генерал-адъютант Назимов сказал в многочисленном собрании дворян следующую речь: «Вы начали изменою
165
и кончите вашей гибелью. Сегодня ночью отсюда снова ушли к инсургентам 100 юношей, из которых ни одному нет 17-ти лет от роду. Все это натворили женщины, и женщины самые дурные. Неужели вы до того слабы, что не можете держать ваших жен и детей в повиновении? Зачем вы здесь живете? Ступайте в ваши поместья; сидите там тихо и старайтесь, чтобы все оставалось спокойно. В противном случае знайте, что я не в состоянии защищать вас от ваших крестьян; войска мне нужны против скрывающихся в лесу. Надеюсь, что вы кое-чему научились из дела графа Моля. Уезжайте с богом!» На эту речь никто из присутствовавших не нашелся ничего отвечать.
Распоряжение начальства. В официальной части «Виленского вестника» напечатано:
По случаю состояния края на военном положении, применяя к оному в точности правила, на сей предмет существующие, г. виленский военный, гродненский, ковенский и минский генерал-губернатор и командующий войсками Виленского военного округа признал необходимым привести в действие следующие меры: 1) Воспретить всем местным обывателям мужеского пола, как городским, так и сельским, за исключением крестьян, отлучку с мест жительства на расстояние более 30 верст без особых видов, выданных губернским или военными уездными начальствами. 2) За нарушение сего правила подвергать мещан и однодворцев отдаче в рабочие роты ведомства путей сообщения на срок от шести месяцев до одного года, а дворян — заключению в тюрьме на те же сроки и штрафу от 50 р. до 100 рублей. 3) Те и другие взыскания налагать в местностях, состоящих на военном положении, по приговорам военных судов, а в прочих местах — по приговорам судов полицейских. О настоящем распоряжении его высокопревосходительства г. генерал-губернатора объявляется для всеобщего сведения. 3-го мая 1863 года.
Меры начальства в Могилевской губернии. «Сев. пчела» от 12(24) мая перепечатывает ряд мер для преследования подозрительных личностей. Начальник губернии объявил по волостям, что он, вполне полагаясь на верность и преданность крестьян государю императору, приглашает их учредить по возможности надлежащие караулы, задерживать подозрительные лица и представлять их ближайшим полицейским начальствам и вообще, по мере сил своих, содействовать к охранению общественного порядка; при этом вменил в особенности старшинам,
166
старостам, что они как представители обществ облечены властию по воле правительства, более всего должны заботиться о прекращении всех противозаконных действий и о преследовании злоумышленников. По доведении об этом до сведения государя высочайше поведено судить мятежников по полевым уголовным законам. Апреля 25 дня 1863 года.
Вслед за сим местным начальством сделаны следующие распоряжения:
По городу Могилеву объявлено, что с девяти часов пополудни запрещается городским обывателям ходить по улицам иначе, как с особенными на то письменными разрешениями местного полицейского главного начальства, а также, чтобы с того часа были закрыты все шинки и трактирные заведения. Всякие скопища на улицах строго воспрещены. Не состоящие в военной службе жители Могилевской губернии, кроме крестьян православного исповедания, обязаны в день объявления сего снести всякое имеющееся у них огнестрельное и холодное оружие, а также порох в г. Могилеве и Могилевском уезде в канцелярию могилевского батальона внутренней стражи, а по уездным городам и прочим уездам — в местные полицейские управления. Полиции в отношении принятия от жителей оружия действуют по данным инструкциям, вследствие которых всем некатоликам оружие возвращается и они только заявляют о том полиции. Ослушники всех этих распоряжений начальства будут судимы как мятежники, на основании военных полевых законов. Независимо от сего господин начальник губернии по предоставленной ему власти по поводу возникших в последнее время смут и беспокойств в вверенной ему губернии, признал необходимым заменить некоторых мировых посредников другими временными и вменил при этом им в непременную обязанность: во-первых, поддерживать и развивать в крестьянах то чувство непоколебимой преданности к Царю-Освободителю и привязанности к общей нашей родной России, которых крестьяне Могилевской губерний в настоящее время явили столь блестящие примеры; во- вторых, объяснять крестьянам, что мятежная шайка поляков составляет только ничтожную горсть в обширном русском царстве и что при дружном, усердном содействии всех верноподданных она в непродолжительном времени лишится возможности нарушать общественное спокойствие; в-третьих, крестьянам следует также внушать, что, насколько мятежные паны заслужили гнев государя, настолько же помещики, оставшиеся верными своему долгу, любезны ему; в-четвертых, обратить также внимание на отбывание крестьянами повинностей за земли, отведенные в их пользование, внушая им, что если даже бывший помещик их и покажется в рядах мятежников, то они, крестьяне, не менее того должны отправлять повинность, так как эти повинности возложены на них не для помещика лично, а за землю, которою они пользуются; в-пятых, внушать помещикам, что они должны
167
снисходительно смотреть на не совсем иногда исправное отбывание повинностей, так как смутные обстоятельства края возложили на крестьян много новых повинностей, а потому нельзя требовать их в том размере, в каком они отбывают их по уставным грамотам, — размере, установленном не для исключительного положения; в-шестых, всех писарей- поляков, без исключения, или даже подозреваемых в сочувствии к полякам уволить, заменив их русскими и вполне благонадежными.
Офицер генерального штаба Л. Топорра. При нападении инсургентов, напечатано в русских газетах, на Горки и горе-горецкую школу, ими начальствовал Л. Топорра, русский офицер генерального штаба — в мундире. Кроме его, был еще русский дезертер в числе инсургентов .
«Ручку, батюшка, ручку». (Из записок бывшего охотника).
Когда Ганецкий возвращался победоносцем над какими-то отрядами повстанцев, в Вильне случилась вот какая штука, помеченная «СПб. вед.»:
Около Зеленого моста какой-то бородач, в красной поддевке, протеснился сквозь густую толпу народа к генералу Ганецкому, взял его руку, крепко пожал ее, потом поцеловал и, бросив свою шапку вверх, заорал своею мощною грудью: «Ура, генерал Ганецкий!» Толпа подхватила эти слова и — пошла кричать и бросать шапки вверх (!)
Около этой открыто приготовляемой правительственной жакри вьется гирлянда ядовитых цветов полицейской литературы. Тут забыто все человеческое, стыд, сожаление, сострадание, всякое уважение к истине. Тут журналист-будочник пишет о том, что усердие крестьян простывает, оттого что правительство держит сторону общего врага, т. е. поляков, и возвращается с шакалиной злобой на распоряжение, изъявшее из рук палачей несовершеннолетних инсургентов. Тут, не краснея, клевещут на бедных киевлян, чтоб выставить их раболепье и свирепое бездушие. «Жители Киева, смотря на окровавленные головы пленных, вместо скорби о них дарила презрением, а конвоирующим крестьянам давали деньги и благодарили их за участие. Нужно было слышать, с каким жаром мужики-крестьяне рассказывали о своих триумфах».
Тут рассказываются сказки, вроде карамзинской Марфы Посадницы, о селе Черкизове: старшина Бычков собирает политическую сходку (когда и каким законом они разрешены,
168
мы не знаем). Крестьяне рассуждают о польском вопросе, о Владиславе и о Пожарском, старик отец отдает четырех сыновей царю, а бабы «готовы ему все отдать», ну, словом, сказка так хороша, что «Nord» перевел ее.
До последнего
