отечества?
Минишевский, по словам «Норда», был не только внешним фельетонистом«Дневника», но и чиновником министра внутренних дел Келлера. И не одного Келлера. «Положим, — продолжает „Nord”, —что Минишевский писал только те статьи, которые ему заказывал Велепольский, но зато он их всегда подписывал» — и, несмотря на эту облегчающую причину, за такую безделицу польское правительство Минишевского приговорило к смерти.
Введи подобные обычаи, просто нельзя будет продаваться русскому правительству, и Головнин с Валуевым должны будут закрыть лавочку (по крайней мере польское отделение).
И ведь подумаешь, какая злоба! Мало что невинного человека казнили, но продолжили казнь после смерти. «По милости террора, царящего здесь, никто не следовал за гробом Минишевского, кроме жены и трех полицейских, командированных от начальства» (зачем же из Третьего отделения не прислали трех московских журналистов?). И трем-то полицейским тоже Келлер и Велепольский продиктовали их горячее участие, а они только шли его! «Ни один священник не смел идти за
184
гробом», а выйдет, пожалуй, еще хуже, — пи один и не хотел. «Вот как почтили, — громозаключает „Nord”, — мужественного патриота, который говорил истину людям».
Несчастный Сократ! Не послать ли Тебу, «с светлой улыбкой младого чела», за какой-нибудь вечно отравляющей цикутой? Павлов поместил своего жандарма в св. мученики, Минишевский пошел в Сократы, в Джордано Бруно.
…А я все думаю о наших: своя рубашка, хоть посконная и грязная, а все ближе к телу; большое счастье, что у нас в нравах утверждается больше и больше полная свобода торговли своей совестью и убеждениями; продавайся кому хочешь, пиши доносы, радуйся конфискациям, требуй голов, виселиц и цепей и только доживешь до того, что ляжет «аннинская лента широко тебе на грудь».
Что хочешь говори, а образование и прогресс, смягчая нравы, делают жизнь приятнее.
Впрочем (от слова ничего не будет), на всякий случай не мешало бы охотникам до правительственной маратовщины и с тем вместе до хороших похорон вперед заготовить какого-нибудь неопалимокупинского или николомокринского попа, чтобы он шел за гробом с певчими, которые могут после вечной памяти грянуть:
А мы золото хороним!
А мы серебро хороним!
185
САМАРА
А в Самаре-то разбойнички шумят!
Нет, не разбойнички, а дворянчики; крепостное право у них отняли, сами знаете, без крепостного права что за жизнь благородному человеку… Делать нечего, мужичков не воротишь, дворовых еще меньше. Благородным самаритянам и пришло в голову самих себя и друг друга обратить в крепостное состояние, чтоб им быть к Самаре крепкими. Кто может человеку помешать (если он не на рекрутской очереди) уродовать себя, — хоть розгой секи! Почин они сделали славный: снеслись через предводителя с министерией вызывать из-за границы всех согуберников. Впредь не хотят им давать плакатные паспорты иначе, как на самый короткий срок, а просрочит — беда. Говорят, что новая форма паспортов будет такая: «Объявитель сего, самарский крепостной дворянин, отпущен мною (предводителем) на три месяца для приискания (здоровья, гувернанты), и, буде означенный дворовый самарский дворянин просрочит срок, нигде его содержателям гостиниц не держать, а поступить, как с беглым и не помнящим Самарской губернии (т. е., наказав в police correctionnelle80[80] или в county courtA81[81] черкасскими розгами не свыше двухсот ударов, препроводить в Самару по этапу, дав на прокормление по 3 коп. сер. в день…)».
«Сев. пчела», помещая телеграфическую новость об этом, прибавляет, что печатает ее с удовольствием.Что тут «пчелам» нравится, право, не знаю — на людской вкус это отвратительно. Мы, судя по меду, имели гораздо лучшее понятие о пчелином вкусе.
НЕТ РОЗЫ БЕЗ ШИПОВ
Шипов? Какой Шипов? Шипов 14 декабря, Шипов Паске вича, Шипов Николая, польский Шипов, варшавский министр Шипов, генерал-адъютант Шипов, памятный в Польше, забытый в России Шипов — словом, тот Шипов является в печати и на кимвале сладкозвучном бряцает похвалу николаевской кротости, мудрости Паскевича, хвалит их добрые меры, хвалит самого себя, несколько давая чувствовать теперичнему правительству, что даже и в «Московских ведомостях» не все розы для него без шипов…
187
ТО THE EDITOR OF «THE DAILY NEWS»
Sir, — An important agent of the Russian secret police, councillor of state Matvey Khotinsky, is again in London. We believe it our duty to announce this arrival to alls Poles and to our Russian friends in England. — I am, etc.
Alexander Herzen, Editor of the Kolokol.
Orsett-house
Westbourne-terrace, June 2.
ИЗДАТЕЛЮ «THE DAILY NEWS»
Сэр, один из главных агентов русской тайной полиции, действительный статский советник Матвей Хотинский, снова в Лондоне. Мы считаем своим долгом оповестить о его приезде всех поляков и наших русских друзей в Англии. — Остаюсь и пр.
Александр Герцен, издатель «Колокола».
Orsett-house
Westbourne-terraee, 2 июня.
ФИНЛЯНДИЯ И АДРЕС
Мы помещаем с истинным удовольствием отрывок из «Теймса» о fiasco адресного министра. Когда-то Головнин мечтал о том, что надобно награждать чиновников за независимость, он может теперь наградить целую страну. Абортив Валуева не произвел в Финляндии ложных потугов патриотического бреда по образцам… Приветствуя ее благородное пробуждение и признавая ее полную аутономию, как аутономию Польши, Украины, мы признаемся откровенно, что мало знаем внутренний вопрос их и с радостию открыли бы колонны «Колокола» для финских вопросов.
Старания агентов русского правительства вызвать со стороны гельсингфорсского муниципального совета и финского литературного общества, имеющего большое влияние в краю, верноподданнические адресы совершенно не удались, несмотря на обещания всякого рода льгот и уступок. Третий опыт был тогда сделан с академическим сенатом, думали, что он будет не так упорен82[82]. Граф Армфельд писал к генералу барону Мунку, вице-консулу университета, г. Арпа — ректору и другим членам сената. Барон Мунк тотчас же собрал чрезвычайный совет и предложил ему совсем готовый адрес преданности и усердия, писанный, как думают, Армфельдом. Двое членов были за адрес (Шелман, недавно сделанный сенатором и управляющим финансами, и Арнель, директор (?)). Сенат просил 48 часов для обсуждения вопроса и в следующем собрании, по предложению одного профессора, отвергнул предложение на том основании, что русские законы не дозволяют служащим подписывать политические адресы и что сенат не имеет на то никакого права. Решение сената было принято с большою радостию. Подобные вызовы адресов были деланы и в других городах без успеха. В Або сенатор Брешер, созвав граждан, предложил написать адрес усердия и преданности петербургскому правительству, граждане не согласились, вице-президент Тильман был не более счастлив в апелляционном суде и пр.
189
ПИР В СТОКГОЛЬМЕ
В ответ нападениям на Швецию в полуофициальных журналах стокгольмские граждане сделали пир в честь М. Бакунина. Бакунин, мы уверены, — первый русский, в честь которого шведы давали не дипломатический, вынужденный обед, а дружеский, братский пир. Наконец- то и шведы увидели, что петербургское правительство и русский народ не одно и то же. На этом обеде молодой поляк провозгласил тост «в память Потебни и всех русских, погибших за польское дело!» Подробностей праздника у нас нет, ждем их с нетерпением.
Г-н М. ХОТИНСКИЙ И III ОТДЕЛЕНИЕ83[83]
Мы получили от г. М. Хотинского следующее письмо:
Милостивые государи, в № 161 «Колокола» я прочел статью, в которой вы извещаете о полученном вами уведомлении, что какой-то профессор Ходинский или Хотынский отправлен от III отделения наблюдателем в разные страны и, между прочим, в Лондон, с жалованьем по 12 000 фр. или руб., засим вы прибавляете, что какой-то д. с. с. Хотинский проживает в Лондоне и занимается разными наблюдениями и пр.
Я не отвечал тотчас же на это извещение, потому что находился в России. Ныне, возвратясь на короткое время в Лондон, спешу настоящим ответом, покорнейше прося вас, милостивые государи, во имя правды, которой защитниками вы себя объявляете, напечатать это письмо в ближайшем номере вашего журнала.
До профессора Ходинского или Хотынского, которого я вовсе не знаю, мне нет никакого дела, равно как и до сделанного ему будто бы поручения. Что же касается до меня, нижеподписавшегося, то я долгом считаю довести до вашего и всех ваших читателей сведения, что я ни от кого подобных поручений не принимал, да вообще исполнять такие поручения не согласно с моим характером и убеждениями. Я в течение с лишком двадцати лет занимаюсь постоянно науками, а в последнее время
190
присоединил к тому еще промышленно-торговое предприятие, к соглядатайству же и миссионерству чувствую себя совершенно не способным. Что касается до средств моих к жизни, то хотя до этого никому нет никакого дела, но я могу откровенно сказать вам, что, не говоря о собственном небольшом состоянии, я напечатал более двадцати томов учено¬литературных трудов и сотрудничал во многих русских журналах, что доставляло мне постоянно около 4.000 руб. в год и менять этого честного труда на тот, который вы мне навязываете, я не намерен и даже не вижу выгоды.
Если вы имеете какие-либо положительные доказательства, что я продал себя, то напечатайте их, и пусть публика судит нас. Если же этих доказательств нет, то взводимое на меня обвинение есть чистая клевета! Спрашиваю вас и каждого: позволительно ли бросать грязью на честное имя человека из-за подозрения, не имеющего никаких положительных оснований? Вызываю вас доказать мою виновность, и если вы не докажете (что я энергически утверждаю), то пусть весь стыд клеветы падет на ее изобретателя. Я был в Лондоне и теперь нахожусь здесь по моим частным делам и занимаюсь покупками да посещениями здешних ученых учреждений, а не присматриванием за кем бы то ни было или выведыванием каких- либо тайн политической пропаганды.
Повторяя просьбу мою о напечатании этого письма в ближайшем номере «Колокола», я желаю вам, милостивые государи, того же спокойствия совести, которым сам наслаждаюсь.
М. X отинский.
31, Leicester square, London.
Для нас эта исповедь наивного сердца так же мало опровергает связи ученого автора «двадцати томов» с III отделением канцелярии е. в., как его личное объяснение у князя П. В. Долгорукова, которое г. Хотинский запамятовал, несмотря на то что «Листок» мог ему легко напомнить.
Требовать от нас доказательств документальных — старая шутка. Мы можем доказать только доносом на того, кто писал, но доносов мы не делаем или делаем их, на основании similia similibus, исключительно на шпионов. Письмо, в котором нас извещали о служебных рекреациях г. Хотинского, я ему читал вслух при пяти свидетелях, и он не изъявил никакого сомнения в его материальной достоверности. Но дело не ограничивается этим письмом. Мы были извещены и о последующих действиях ученого корреспондента потаповского заведения; мы знали, что он снова едет в Лондон (в чем можем сослаться на князя П. В. Долгорукова и на несколько других свидетелей), и не знали, чему больше дивиться — цивическому ли мужеству г. Хотинского
191
или нелепости Потапова, посылающего того же тайного корреспондента в тот же город, где его тайный
