Мы это иногда и делали. Вообще книг, особенно замечательных, как Бёкль, Дарвин, очень мало. Но есть небольшие трактаты, чтения и пр., назначенные для обобщения научных понятий, которые были бы очень полезны для русских читателей. Мы обращаем внимание переводчиков на теперь изданные шесть лекций Них1еу’я, «О нашем знании о причинах органических явлений». Редко в Англии слышится более здоровый и простой язык. Вот заглавие: «A course of six lectures to working-men by Pr. Huxley on our Knowledge of the Causes of the phenomena of Organic Nature».

ПРЕСТУПЛЕНИЯ В ПОЛЬШЕ

Слова порицания умалкивают перед роскошью злодейства, двоедушия и глупости, которую выказало петербургское правительство… и все это — не оставляя своего лепета о прогрессе и либерализме.

Мы имеем перед собой, сверх русских газет, иностранные всех цветов, от совершенно независимых до окончательно подкупленных. Стало быть, не трудно составить приблизительно верную картину русской ночи в Варшаве. Тут все преступно — от скрытого плана до явного, от средств до цели, от самого дела до образа совершения его, до лжи, которая оскорбила нахальством своим всю страну и послужила последней каплей, после которой кровь полилась рекой.

Этим набором русское правительство поставило себя сразу не только ниже турецкого, но ниже австрийского. Оно уже аплодировало себе, что придумало такую ловкую штуку, уж начинало признаваться в ней21[21] и рассылать телеграммы

40

чуть не о радости, с которой рекруты идут, — да вдруг и срезалось.

Народ бежал из Варшавы, в лесах собирались вооруженные толпы; они отбивали рекрут, кричавших так усердно в «Норде» ура великому князю, поившему их водкой… И правительство стало рассказывать об ужасах, чтобы отвести глаза Европы и возбудить дикие страсти солдат… С какой же иной целью говорил свою речь Александр II на измайловском параде? Не только же для того он ее произнес, чтоб, вопреки мнению подкупных журналистов, заявить, что в числе офицеров есть люди, которым «роль палача» (как они сказали в адресе Константину) надоела. Это у него сорвалось с языка, но он говорил об ужасах, о которых он не мог знать ничего положительного.

«Я и после этих злодейств не хочу обвинять весь польский народ…» — Скажите пожалуйста! — «J’ai eu tort envers lui, cher Bertrand, mais je lui ai pardonné!»22[22]

В то же время «J. de St.-Pétersbourg» печатал о варфоломеевской ночи, о избиении русских солдат во время сна…

Чего, собственно, у них недостает — мозга или сердца?

Под видом набора делают набег: кого схватили, увезли в цитадель; где не нашли помеченных шпионами, там взяли амананов, кого попало — отцов, матерей, жен, детей. Не будь тут шпионов, представителей бюрократической цивилизации Петербурга, эту ватагу разбойников можно было бы принять за какое-нибудь монгольское нашествие. А он говорит: «Я не виню Польши!» Во дворце часы отстали — у них XIII столетие, а не XIX.

Нельзя сказать, чтоб мера эта сама по себе требовала столько же изобретательности, сколько животного бездушья. Набор этот — применение одного из обыкновенных злоупотреблений помещичьего права к целому народу. Так, как прежде сего крепостники

41

постники отдавали своих людей и солдаты не по очереди, а но барской злобе, так Маркграбий с своим великокняжеским воспитанником хотели отдать в солдаты ту Польшу, против которой у них есть зуб.

«Люди стали бежать»… Как же не бежать от вооруженных шаек, вламывающихся в дома.

«Стали защищаться»… Еще бы! Но, стало быть, Центральный комитет приготовил оружие? Да как же было не готовить оружие, ведь он знал, с какими гаротерами имел дело.

Набор этот без восстания не мог обойтиться. Это знали русские точно так же, как поляки. Иностранная газета назвала того русского, который ездил в Варшаву умолять Константина Николаевича не делать этого набора. Великий князь, магнетизируемый Велепольским, не только не послушался, но к ране прибавил насмешку — рассылая весть о тишине и довольстве. После этого будто найдутся рабские души, которые будут винить Центральный комитет?.. Тут некогда было думать ни о силе, ни о победе. Надо было спасти великую историческую личность, многострадальную Польшу, надобно было нравственно спасти ее: пройди этим балтийским гуннам даром это преступление — ореола мученическая потерялась бы, великое предание было бы порвано, великое право на независимость было бы потрясено, Маркграбий был бы доволен!..

— «Да, да… Но зачем эти жестокости?» — Ни вы, ни я, — мы об них мало знаем, но я вообще думаю, что война не бывает без убийств и что убийства не обходятся без ужасов. Но чему же удивился кроткосердый монарх, дозволивший гаротировать целый народ, что у людей, доведенных до отчаяния, он не нашел ни мягкости фрейлин, ни уступчивой нежности их?

А между прочим, приверженные русскому правительству публичные листы рассказывают, как инсургенты, взяв какую-то кордегардию саперов, приставили револьвер ко лбу каждого, потребовали их оружие, взяли его и ушли, не убивши ни одного. Какой же в мире генерал, от Кастручио Кастракане и Монтекукули до русского генерала Коцебу и французского генерала Бурбаки, не сделал бы, не должен бы был сделать то же?

A propos к офицерскому долгу. Ну, господа, подписавшие минквицевский maladresse, довольны вы путем, по которому

вас повел Маркграбий? Знаете ли, кому вы нанесли страшный удар — Польше? Нет, она снова высоко поднялась в глазах всех народов. России нанесли вы его. Имя русское вы сделали снова ненавистным, как при Николае, — ненавистным от одного края земного шара до другого.

Мир вправе спросить, что это за народ, который в продолжение века из поколения в поколение приходит терзать несчастную страну, не хотящую быть с ним, не делящую его вкуса к рабству?

Мир вправе спросить, что же сделало в России при вести о польском наборе это возбужденное общественное мнение, о котором столько говорили? То ли, что оно напечатало в «ЫоМ’е» адрес готовности бить поляков?

Прежде по крайней мере, засекая целые деревни для аракчеевских поселении, усмиряя крестьян от Пугачева до Бездны, офицеры молчали — может, они не понимали, что делали. Теперь и этого оправдания нет. Они идут с полным сознанием, они подписывают адресы добровольной преданности.

И все это падет на народ. Его обвинят в племенной ненависти, в алчной стяжательности, его обвинят в том, что для него дороже воли сила, что, упоенный своей гордыней, он готов быть рабом для того, чтоб покичиться тем, что может в цепи ковать других… Что же после этого может быть естественнее, как ненависть к такому народу всех остальных?

…Если б мы верили, что русский народ в своем азиатском раболепии любит господство над другими народами, и в силу этого выносит рабство, и в силу этого станет теперь за правительство, против Польши, нам осталось бы только желать, чтоб Россия как государство была унижена, обесславлена, разбита на части; желать, чтоб оскорбленный и попранный народ русский начал новую жизнь, для которой память прошедшего была бы угрызением совести и грозным уроком.

Но не будем клеветать на него: нет доказательств, что он за эти злодейства. Что же он сделал?.. Ведь не он подписывал адрес Минквица…

И не только не он, но и не все офицеры.

И вот почему при беспредельном горе, при всем ужасе, который обдает нас при чтении страшных слов «двое русских

43

офицеров, взятые в числе инсургентов, расстреляны», мы с умилением и растерзанным сердцем готовы пасть ниц и молиться памяти их, как некогда молились памяти юношей, брошенных другими палачами в пещь огненную, чтоб они, святые мученики наши, заступники за Россию, своей жертвой, своей непорочной кровью вымолили прощенье человечества русскому народу, еще раз опозоренному своим правительством!

P. S. Сегодняшний телеграмм говорит о четырех русских офицерах, приговоренных к смерти.

Носятся слухи, что Телемак ссорится с Ментором. Кончится тем, что наши надуют Маркграбия. Где же была его дальновидность, когда он вступил в союз с людьми, не связанными никакими нравственными убеждениями, никаким долгом, ни даже умом и логикой. Как бы не пришлось Маркграбию в своей медной карете бежать от стыда и от своих союзников.

Корреспондент «Daily Telegraph’s» замечает, что начальники и усерднейшие усмирители Польши — всё немцы с примесью француза (Бонтан), итальянца (Паулуччи) и шотландца (Рамзей). Это напоминает состав Валленштейновых полчищ, составленных из праздных шпаг всевозможных армий, из офицеров всех стран, у которых все было, что нужно для рейтеров и ланскене, кроме отечества, которое бы они защищали.

44

К РУССКИМ ОФИЦЕРАМ, ПИСАВШИМ К НАМ ИЗ ПОЛЬШИ

Друзья, вы можете сделать для ваших товарищей и для ваших польских друзей большую услугу. Соберите на месте, по горячим следам, подробности о действиях инсургентов и русских, дайте нам имена офицеров, показавших особенное, неутомимое усердие и верноподданнический задор (хотя мы их и узнаем по наградам, но может же случиться, что истинная заслуга останется незамеченной).

Пересылать к нам будет трудно на первое время. Оставьте у себя ваши отметки. Впрочем, ваши пути хороши — к нам все дошло.

Изд. «Колокола».

45

ИСТОРИЯ АДРЕСА И КОНТРАДРЕСА ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Отношения «Современной летописи», государя и «Норда» к офицерскому адресу совершенно розны. Государь верит ему и потому так некстати намекнул об нем в Измайловской речи своей. «Современ. лет.»и «Норд»не верят, — впрочем, «Норд» ни во что не верит. Поместивши тот же контрадрес, который был нами напечатан в «Теймсе», в «Колоколе» и других газетах — с легкими изменениями и выпусками, — он его называет апокрифным, потому что он нами был послан прежде в «Теймс», чем офицерами в «Норд».

Переводим из «Норда», 29 января 1863 года, статью под заглавием: «Протест офицеров варшавского гарнизона».

Г-н Герцен недавно напечатал в своем лондонском журнале «Колокол» адрес будто бы от офицеров русской армии в Польше к вел. кн. Константину Николаевичу. Так как «Times» перепечатал этот адрес, офицеры решились послать английской газете коллективное письмо, чтобы протестовать против того, что они имели причину принять за обиду. Но прежде чем редакция этого письма была окончательно установлена, «Times» получил первоначальный проект и напечатал его. Вследствие этого преждевременного и, следственно, апокрифного обнародования офицеры адресовались к нам и прислали нам для помещения в наших столбцах следующее достоверное письмо, сопровождаемое их подписями:

Варшава, 10/22 января 1863 года. Господин директор, директор журнала «Times» перепечатал из «Колокола», издаваемого в Лондоне г. Герценом, адресованное на имя е. и. в. великого князя Константина Николаевича, никем не подписанное письмо от офицеров русской армии, расположенной в Польше.

Печатая письмо, приносящее бесчестье русским офицерам, — письмо, Представляющее их изменниками императору и долгу службы, г. Герцен

46

находит достаточным свидетельством достоверности такого письма только свое личное в том заверение.

Мы отвергаем всеми силами наших убеждений всякую солидарность с идеями, которых мы не только чужды, но которые даже возмущают в нас чувства гражданина и воина.

Г-н Герцен