о наших милых соотечественниках. Их везде много, особенно в хороших отелях.
Узнавать русских все еще так же легко, как и прежде. Давно отмеченные зоологические признаки не совсем стерлись при сильном увеличении путешественников. Русские говорят громко там, где другие говорят тихо, и совсем не говорят там, где другие говорят громко. Они смеются вслух и рассказывают шепотом смешные вещи, они скоро знакомятся с гарсонами и туго с соседями, они едят с ножа; военные похожи на немцев, но отличаются от них особенно дерзким затылком, с оригинальною щетинкой; дамы поражают костюмом на железных дорогах и пароходах, так, как англичанки за table ДЪ^е’ом, и пр.
Тунское озеро сделалось цистерной, около которой насели наши туристы высшего полета. Fremden List173[173] словно выписан из «Памятной книжки»: министры и тузы, генералы всех оружий и даже тайной полиции отмечены в нем. В садах отелей наслаждаются сановники, mit Weib und Kind174[174], природой и в их столовой — ее дарами. — «Вы через Гемми или Гримзель?» — спрашивает англичанка англичанку, — «Вы в „Jungfraublick ‘e» или в „Виктории» остановились?» — спрашивает русская русскую. — «Вот и „Jungfrau»!» — говорит англичанка. — «Вот и Рейтерн» (министр финансов), — говорит русская.
Мирное наслаждение горными отелями и видами, русских министров было возмущено на днях встречей в Интерлакене двух старых знакомых. Головнин, министр просвещения, встретился с известным литератором П. В. Долгоруковым.
411
— «Здравствуйте, Александр Васильевич», — говорит Долгоруков. — «Мы больше с вами не знакомы», — отвечает просвещение, приподняв шляпу. Долгоруков ему в ответ… мало ли чем старые знакомые могут заключить свое знакомство, когда один говорит «Здравствуйте», а другой по казенной надобности отвечает «Мы с вами больше не знакомы». Не все звучно в печати, что звучно viva voce!175[175]
Окончивши знакомство, Головнин уехал из Интерлакена, не окончивши курса. Это приобретет ему большую популярность между студентами, находящимися в том, же положении.
История эта сделала сенсацию, многие из русских оставили Интерлакен — кто поехал в Тун, кто в Бриенц. Одни финансы в таком расстроенном состоянии, что Рейтерн остался долечивать их горными вершинами.
Головнинская встреча с Долгоруковым была вторая неудача для бедного министра просвещения в нынешнем году.
Мне рассказывали, что несколько месяцев тому назад он взялся ходатайствовать о Константине Николаевиче перед Катковым. Головнин хотел выхлопотать для Каткова, если он положит гнев на милость, какие-то льготы при пересылке по почте «Моск. ведом.» Катков соглашался оставить в покое великого князя, но требовал для себя, сверх почтовой льготы, не в пример прочим, бесцензурности — на том, вероятно, основании что он, как Сусанин, спас царский дом от поляков и, следовательно, имеет право на то, чтоб быть «вольным газетопашцем». Головнин похлопотал — не удалось. Сусанин наш подождал — толку нет, он и пошел снова намекать и подводить дальние апроши… не великий ли, мол, князь жжет Россию?.. Что Польша горит от его управления, сомневаться мудрено: позему в самом деле, ни он, ни маркиз Велёпольский не догадались сослать в Сибирь все зажигательные спички и всех делающих их? Словом, в то самое время, как Головнин обнадеживал великого князя и говорил ему, что «смягчил» «Моск. ведом.», друг Муравьева продолжал свое следствие о якобы чинимые злоупотреблениях прежним наместником Польши,
412
отрешенным «Московскими ведомостями» от дел, и даже намекнул, что он поддерживал «Колокол», когда это было, нужно.
Положение великого князя становится вовсе не легкое. «Моск. ведомости» косятся на Грузию, и Михаилу Николаевичу несдобровать. Назови государь Леонтьева своим меньшим братом, Катков и его заподозрит в сепаратизме и желании иметь особенного статс-секретаря при редакции. Одно положение хуже и есть великокняжеского — это положение Шедо- Ферроти. Что бы кто бы ни написал, в Риге или в Кёльне, в «Daily News» или в «Крестовой газете», а уж Шедо-Ферроти достанется от Сусанина.
A propos к доносам и доносчикам, чернильным инквизиторам и литературным полицмейстерам: один военный господин, заслуживающий полного доверия, рассказывал мне некоторые подробности, не важные, но характеристические, о финале дела Серно- Соловьевича, о роле (известного своими собственными историями) Карниолина Пинского во время следствия и пр.. От него я узнал, что другой член Государственного совета, говоривший в пользу обвиненных, был князь Суворов; что. несчастный Траверзе умер в тюрьме; что Тургенев с большим успехом цитировал в свою пользу отрывки из «Колокола», засвидетельствованные в парижском посольстве. Процесс составляет, говорят, четырнадцать томов.
Серно-Соловьевич, как мы и знали, везде, во всем вел себя; удивительно. Сенаторы были подавлены его благородством, его доблестью.
Суворов хотел, чтоб осужденных везли в каретах на площадь, но благосердый Александр Николаевич, с не менее благосердым Третьим отделением, велели их везти на какой-то колеснице. В мелких жестокостях всего больше обрисовывается сердце человека. Сила, энергия иногда увлекаются до жестокости, но никогда не колют булавками.
Настоящий поэт палачей, впрочем, тот из них, который придумал читать Серно- Соловьевичу и его товарищам сентенцию вместе с каким-то господином, делавшим фальшивые документы. Суворов восставал и против этого, но его величество» хотело показать, что «не боится злоумышленников».
413
…Пойду лучше опять смотреть на пустую площадь и на спящую собаку; наши сплетни, как все наши разговоры, как все мысли, чем бы ни начались, все-таки оканчиваются мрачной ненавистью и печальным презрением.
В заключение — говорят, что Михайлов и Чернышевский очень больны…
414
НИГИЛИСТЫ — ФАЛЬШИВЫЕ МОНЕТЧИКИ!
«Моск. вед.» в № 167 перепечатывают из «Dziennika Waiszawskiego» новость об аресте во Франции:
В Париже и Эне (Aisne) арестовано было значительное число людей, занимавшихся подделкою русских ассигнаций в весьма обширных размерлх, и конфискованы подделанные ими билеты на сумму от семи до восьми миллионов рублей, а вместе с тем и все необходимые для подделки инструменты. Корреспондент так объясняет подробности этого постыдного дела: «Незадолго до восстания 1863 года устроен был в Лондоне комитет под покровительством революционной пропаганды всех стран задачею его было разорение правительства и землевладельцев как в России, так и в Польше. Подрывом денежного курса намеревались разорить государство; поджогами — его жителей. Комитет этот слыл между самими членами его то под именем комитета нигилистов, то под именем скопища красных петухов».
Что это пошлый вздор и что никто ничего не слыхал ни о скопище красных петухов, ни о комитете нигилистов — догадаться не мудрено. Но каков тот подлый орган, который в Москве перепечатывает эту клевету, зная очень хорошо» что под именем нигилистов (долею благодаря той же редакции) разумеется у нас литературная партия, враждебная Каткову с К0.
ОТЦЫ РОДНЫЕ И ВОСПИТАТЕЛИ
«Le Nord» рассказывает в корреспонденции из Нижнего о презабавном полицейском предписании. Полиция рекомендует жителям «вести себя прилично в увеселительных местах,
не позволять себе неприличных и грубых шуток, потому что иностранцы, будучи свидетелями неприличных сцен, могут сделать ложные заключения о нравах». Очень хорошо, или очень «курьезно», как говорят беспрестанно «Московские ведомости».
ПОТОКИ КРОВИ В ТИФЛИСЕ
В ожидании более подробных сведений об отличившихся в тифлисском деле, мы считаем далеко не лишним пополнить официальные известия, помещенные нами в 202 л. «Колокола».. Вот что говорят иностранные газеты: по частным известиям,. беспорядки в Тифлисе и последствия их гораздо значительнее, чем это представляет официальная заметка «Русск. инвалида». А именно: убито не четыре, а около сорока человек, и хотя жители и обещали князю Орбелиани не нарушать более спокойствия, но раздражение все еще весьма сильно и все дела совершенно остановились. По другим известиям, князю Орбелиани указаны были около сорока зачинщиков, но он не решился схватить их — не по доброте, не по слабости характера, а просто потому, что должен был признать жалобы взявшихся за оружие вполне основательными.
НЕУДАЧНАЯ ПРОГУЛКА, СТОИВШАЯ ДВУХ СУДОВ
По известиям из Стокгольма, русская эскадра и известный мореход Константин Николаевич были встречены шведским населением такими приветствиями, от которых не поздоровится.
Зачем же это ему понадобилось в Швецию: напомнить ли своей эскадрой скандинавам, что вот, мол, скомпрометировали
416
вы себя симпатией к полякам, так посмотрите, какая есть у нас морская сила, или так просто разгуляться, себя показать да людей посмотреть?
В РЕДАКЦИЮ «ИНВАЛИДА»
Не лучше ли же сидеть дома, когда нечем хвастаться: не погубили бы, по крайности, двух судов; а то и приняли незваных гостей некрасиво, да и двух судов как не бывало.
вы не человек, вы место, вы чернильница, вы не несете никакой ответственности за то, что вы печатаете, вы ниже нравственной ответственности, ваша нравственность в начальстве. Об нем- то мы и хотим с вами поговорить; может, наши слова возбудят в вас негодование и вы взбунтуетесь. Оно употребило вас на черняв дело, оно вами гнусным образом оклеветало меня. Мы вас жалеем и дивимся Милютину военному, что он допустил бесполезное преступление, и притом такое, которое не могло не вызвать отпора. Мы считали, что он умнее, но в наше переменчивое время никого узнать нельзя и братья Милютины — эти Гонорий и Аркадий русской империи — становятся какими-то сфинксами… бюрократы и либералы, организаторы и децентрализаторы, вчера западники, сегодня — славянофилы, завтра… кто их знает что?
Обвинить меня косвенно и с недомолвками в поджогах не только ложно, но глупо. Мои воззрения известны, я не скрывал их, а старался всеми мерами обнародовать их. Моя общественная деятельность вся на виду, на совести у меня нет не только пожара или наводнения, но даже тех легких облаков, которые носятся в воспоминаниях других типографов и журналистов, ловко устроивших свое обзаведение на чужой счет.
Ни с лондонского банкира Т., друга Маццини, ни с московского раскольника С., экс- приятеля Каткова, я денег не брал, и кричи об этом все Третье отделение и оба брата Милютины, ни один умный человек, ни один честный человек этому не поверит.
К чему же вся эта клевета? Она только показывает, — а
418
показывать это, конечно, не хотели ваши шефы, — что наши акции подымаются, что общественное мнение снова в нашу пользуя и что нас хотят донять не мытьем, так катаньем.
Да мы не дадимся, а будем беспрерывно требовать доказательств, суда… Я от вас не отстану, пока вы не ответите словами, что доказательств нет, что начальство солгало, или молчанием дадите мне право клеймить ваше заведение готовальней фальшивых обвинений.
Что же вы выиграли? т. е. не вы, а набольшие ваши? Не мог же думать ни Долгорукий, ни кто другой, что мы оставил дело без ответа.
Если б все это было в стране не только православной, но с честным правительством во главе, я не стал бы к вам пристав вать, а пошел бы дальше и выше. Я написал бы к государю письмо, я попросил бы его sauf-conduit, пропуск в Россю, и из России; там стал бы я добровольно перед
