ноября на другом конце Европы, в Неаполе, смерть скосила холерой другое замечательное существование, другую женщину в полном разгаре сил и энергии — и каких сил и какой энергии!
Мы не можем не поместить в «Колоколе» рядом с кончиной В. Т. Кельсиевой и эту кончину.
Может, читатели наши вспомнят, что в «Пятом письме к Путешественнику» («Кол.» 17 авг. 1865, л. 202) шла речь об одной англичанке, которую мы тогда не назвали.«Перебирая, — сказали мы, — всю мою жизнь за границей, я должен сознаться, не обижая многих и многих мне близких и дорогих людей, полное пониманье нашего вопроса
447
я встретил один раз — и это не в мужчине, а в женщине, и притом в англичанке»188[188].
УБИЙСТВА СВОИМ ЧЕРЕДОМ
Англичанка эта — Емилия Рив. В 1862 году она устроила с другими соотечественницами своими школу для бедных девочек в Неаполе и сама стала в ее главе, занимаясь всем с безграничной преданностью. Она окончила свою жизнь на дружеских руках — наш М. Бакунин и его жена были безотлучно при ней.
Благодушный монарх и опричники доказнивают через год чего не успели казнить в прошлом. Поручик Черняк (читатели наши помнят его участие в Казанском деле, изложенном в 205 и 206 листах «Колокола») расстрелян в Казани 11 октября.
МЕЛЬНИКОВ И ДУХОВНЫЕ ПУТИ СООБЩЕНИЯ
К водяным и сухопутным путям сообщения у нас стараниями генерала Мельникова присовокупляется ведомство духовных путей. Ученый генерал недавно ездил лично устроить: в Вене сношения с разными медиумами, собиравшимися в этом приличном для колдовства и шарлатанства центре европейского обскурантизма. Не следует ли заведование земными путями отобрать у человека, занимающегося небесными? Грубое, материальное занятие может только отвлечь постукивающего генерала от дела духовного и испортить его медиумную способность.
449
ПОЦЕЛУЙ КАУФМАНА
Прибавился еще исторический поцелуй к знаменитым поцелуям Франчески да Римини, Иуды Искариота, Николая — Полежаеву: Herr Кауфман поцеловал руку русского попа. Усердие все превозмогает! «Виленский вестник», говоря о православно-немецком поцелуе Кауфмана, прибавляет: «Пример этот велик, а равно велик и тот, кто подает народу такой пример!» Действительно велик! Будь это дикий православный, сам Аксаков, удивительного было бы мало. А немец, вероятно, протестант, целующий по службе руку попа, — почтенно. Нельзя не порадоваться, что Кауфман живет в наш образованный век, а живи он во время святительства бога Аписа, ему пришлось бы прикладываться к обоим концам божественного хвоста его.
450
ЗАПРОС гг. ИЗДАТЕЛЯМ РУССКИХ ПАРТИКУЛЯРНЫХ ЖУРНАЛОВ
Почтеннейшие сотоварищи, уничтожение предварительной ценсуры ставит русскую не зависимую журналистику на более совершеннолетнюю ног О запрете статей по одному имени писавшего ее или приславшего не может быть и речи.
Ясно, что помещение статей зависит от их достоинства, их сообразности с духом журнала и, наконец, от степени личной храбрости издателя — в ней, почтеннейшие сотоварищи мы не сомневаемся…
Совсем напротив, мы так уверены в ней, что предлагаем вам посильные труды наши и с нетерпением ждем вашего ответа.
Радуясь с вами вместе началу освобождения русского слова, мы нашим предложением даем вам средство измерить er глубину и искренность.
Напечатание этого письма в почтенных журналах, издаваемых вами, мы примем за особенное одолжение и вперед благодарим за него.
Желая вам всякого успеха и всякой дали от субсидии, аренд, казенных афиш и иных правительственных поощрений, остается готовыми к услугам вашим
Александр Герцен.
Николай Огарев.
1 декабря 1865.
Château Boissière.
Р. S. Ежели вы желаете, мы пришлем перечень статей, которые мы готовы прислать в ваши распоряжения.
451
К КОНЦУ ГОДА I
Переживаем мы и 1865 год, как пережили 1863 и 1864.
После двухлетней белой горячки наступает утомительное выздоровление, медленное, неоткровенное, с продолжением горячечных явлений, с возвращением бреда. Яркого перелома, в который верили старые доктора, не было, но припадки бешенства видимо ослабли и, взяв все в соображение, дела идут не хуже.
Для нас даже положительно лучше.
С нынешней весны звон наш опять стал проникать в Россию, опять стал будить одних, беспокоить других, нас больше бранят, к нам больше пишут, у нас больше корреспонденции и читателей… А мы идем все тем же, своим путем и вовсе не намерены его менять, т. е. самого пути, за тон и освещение мы не отвечаем, они зависят от событий, а не от нас; это мы говорили много раз189[189].
Идти своим путем при обстоятельствах, при которых мы шли последние три года, было трудно, и мы никогда не скажем, чтоб при царившей путанице идей, страстей, при противуположно несущихся потоках нас не уносило иной раз в сторону, — но с главной линии мы не сбились ни под неистовым ругательством своекоштных и казеннокоштных врагов, ни под советами строптивых друзей.
«Колокол» остался тем, чем был, остался самим собой, он представлял ту же мысль и не представлял никакой котерии.
452
Брошенный почти всеми, он не бросился ни в патриотическую реакцию, ни в демагогический алармизм.
Стоять на одном месте и говорить одно и то же — еще находка. Может, мы потому-то и неправы, что твердим, как Платон Михайлович Горич, седьмой год тот же дуэт а тоГный. Упираясь на одном месте, мы дали опередить себя, упорствуя идти по одной дороге, мы не заметили, что Россия пошла по другой. Все это для журналиста, для публициста — смертный грех, и стойкая добродетель Симеона Столпника всего меньше идет ему.
Что враги наши пошли по другой дороге и захватили с собой девять десятых друзей, это мы знаем и видим. Но долго ли за ними пойдет читающий русский люд — этого мы не знаем и не видим, а ведь мы пишем только для него. Не говоря о том, что мы не могли следовать на путях кровавого и дикого патриотизма за нашими врагами, нам кажется, что по мере того он будет стынуть, по мере того как опротивят «Моск. ведомости» и муравьевские меры, по той мере будут возвращаться наши читатели.
Что лично сильные люди, бойкие таланты, полные юной свежести, могли опередить нас, должны были опередить, мы это не только знаем, но радуемся этому, как всякий человек расчистивший путь, радуется, что по нем идут далее; но опередило ли нашу пропаганду общественное мнение в России, этого мы не знаем и сильно сомневаемся.
Теоретическое преподавание ех cathedra190[190] идет по другим законам, чем журнальная речь. Круг чистой науки шире, выше и отвлеченнее; лекция уже потому независимее от аудитории, чем журнал от общественного настроения, что она говорит с юношами. Тут поневоле надобно вспомнить разделение труда и различие средств, сообразных разным целям. Первое условие успеха практической пропаганды — быть по плечу своему хору, всего шагом вперед и никогда двумя. Мы должны хору уяснить его собственные стремления, его смутные мысли, ставить силлогизмы его посылкам, ставить точки на его 1. Если мы уйдем от него далеко — он не пойдет за нами, если уклонимся — он оставит, если отстанем — он
задавит или обойдет нас. Интересов его нельзя выдумывать или «конструировать», как делали немцы, их надобно брать у него и развивать. Мало ли в мире интересного и хорошего, но если оно не на череду, оно так же мало пойдет в ход, как квеекерская агитация Peace Society во время Крымской войны. Апостол Павел говорит своим пропагандистам: «Будьте все со всеми, с подзаконными будьте подзаконными и с свободными — свободны».
Ни отвлеченное мышление, ни дальние идеалы, ни логическая строгость, ни резкая последовательность сами по себе не помогут делу житейской пропаганды, если в ней не будут уловлены ближние идеалы, сегодняшние стремления, сомнения масс. Площадь и клуб, зала и всякий сход людей тем и отличается от замкнутого круга школьных друзей, что одни слушают, другие учатся или должны бы были учиться.
Следить из дали за меняющимся потоком мнения, особенно такого молодого, необузданного и только наполовину раскованного, как наше, было не легко, и мы, только доверяясь своему чутью, пролавировали, кой-как, темной и бурной ночью, между противуположными маяками, да и то потеряли весь балласт.
В этом, впрочем, мы себя не виним. Соответствие с направлением общества имеет предел, далее которого оно становится изменой. Звуки «Колокола» терялись, возбуждали гнев и негодование по той мере, по которой росла популярность Муравьева и «Моск. ведомостей». Муравьева откинули, «Моск. ведомости» перешли свою апогею и наверное будут бледнеть, худшее время мы пережили, и скоро на наш звон снова явятся блудные дети наши с седыми волосами и совсем без волос из патриотического стада, в котором не они пасли, а в котором их пасли.
По счастию, время, которое они провели Навуходоносорами, не прошло даром, в нем выработались силы, которых никто не знал и которые могут быть иначе употреблены, чем на поддержку и защиту «скотного двора» и его пастухов, — но об этом потом.
Теперь возвращаемся к нашей via mala191[191] е ее двумя противуположными
454
пропастями. Ни один схимник в пустыне не был так преследуем, так искушаем — с правой и с левой стороны.
Это началось не со вчерашнего дня. Когда в 1858 году напал на нас Червь с своим доктринерски-административным актом, мы уже имели несколько пурпурно-красных писем,
упрекавших нас в модерантизме, и пук брани за социализм, якобинизм, разные неуважения, продерзости и пр.
С тех пор одни постоянно считали нас анархистами, другие — гувернементалистами, одни — гебертистами, другие — маркизами Поза, одни — кровожадными террористами, другие — постепеновскими прогрессистами,
одни — говорили с ужасом: «Они зовут к топорам и пишут воззвания!»
другие — с скрежетом зубов: «Они не зовут к топорам и пишут не только к государю, но и к государыне».
На днях мы получили два письма. Одно от стародавнего друга, другое от стародавнего противника. «Вы выбиваетесь из сил, — пишет друг, — вы гибнете, вы садитесь на мель оттого, что не имеете храбрости плыть на всех парусах, вы воображаете, что развитие пойдет мирным путем, а оно мирным путем не пойдет; пожалуй, вы еще надеетесь в этот несчастный одиннадцатый час на правительство, а оно может только делать вред; вы запнулись за русскую избу, которая сама запнулась да и стоит века в китайской неподвижности, с своим правом на землю; зовите людей, собирайте их, кликните клич, великое настает время, оно близко…»
«Вы тонете, — пишет противник, — в какой-то тине, и мне вас жаль. По временам у вас вырываются прометеевские вопли, но все-таки вы погружаетесь глубже и глубже в свою бездну. Вы должны переменить атмосферу, забыть прошедшее, обновиться, освежиться, приобрести другой язык. Теперь вашу речь нам, русским, читать тяжело, ни одного доброго слова мы от вас не слышим. Вы не встречаете в отечестве ни малейшей хорошей черты, точно как будто русские составляют какой-нибудь отверженый народ… Двадцать пять миллионов крепостных крестьян и
455
