непредвиденным обстоятельствам, высшие из губернских администраторов не могли участвовать на обеде: губернатор по болезни, вице-губернатор и председатель уголовной палаты по неизвестным мне, но, без сомнения, очень уважительным причинам.

(Это уж не доносец ли? Приятно видеть, что «Моск. ведом.» не оставили прежних привычек.)

Приводим несколько фраз из речи председателя земской управы Лаговского:

116

…Нельзя не радоваться тому, что самодержавный государь семидесяти миллионов говорит, как попечительный отец любимой семьи; нельзя не сочувствовать тем благодетельным началам, к осуществлению которых призывает нас высочайшая воля.

Господа! Не вызывает ли это каждого из нас на общественную деятельность, не есть ли это голос, пробуждающий общественные силы от той апатии, которая, как непосредственное следствие усиленной административной опеки, во всем и всегда связывала их? Это невольное равнодушие общества и было причиною, что пагубные учения развивались безнаказанно. И вот наступило время, когда пробужденная деятельность общества должна обратиться на искоренение лжеучений и проведение в жизнь благих начал, указываемых высочайшим рескриптом.

Это еще умеренный, вслед за ним вот как витийствует член уездной земской управы Бошняк:

Гнусное преступление измены святой родине 4 апреля, по воле святого провидения, привело к великим последствиям.

По выражению государя императора, оно повело к раскрытию корней зла, разъедавшего Россию, — зла, которое, впрочем, уже давно предполагали верные сыны отечества и государя и которое подтвердилось теперь исследованиями высочайше назначенной следственной комиссии. Рескрипт государя теперь ясно и официально указывает на тех, кого следует считать врагами отечества и его собственными. Все возбуждающие вражду между сословиями, вносящие тайный и явный разврат в семейную жизнь, все подрывающие коренные начала государственного строя и религии, по словам государя, суть враги его и отечества, т. е. презренные изменники родины! Глубокое сочувствие державным словам государя — вот встреча, которая подобает рескрипту державного освободителя двадцати миллионов подданных. Отныне рескрипт этот должен послужить основанием для всех министерских распоряжений. Неисполнения его мы даже и предполагать не смеем.

КАТКОВ И ГОСУДАРЬ

При такой обширной программе, полной надежды на будущее, можем ли забыть имя строгого обличителя и карателя изменников России, первого поборника русского дела — графа Михаила Николаевича Муравьева, за здоровье которого с глубоким чувством уважения, как перед твердым бойцом за русскую истину, я имею честь предложить этот тост! 

Не справился государь без Каткова и снова приставил его к тем шлюзам московской клоаки, из которой четыре года била ключом грязь и нечистота, заражавшая всю Россию. Двух недель не мог государь подождать и, как физиолог, решил, что шестинедельного очищения достаточно и Каткову. Катков, с своей стороны, не даром помирился с государем: он поставил условия — и их приняли; он выговорил себе право по первому предостережению оставить Россию на произвол судеб и сепаратизмов. При этой угрозе пусть сунется какой-нибудь Валуев с своими комитетами сделать предостережение…

В русских газетах скрыли прямое участие государя в негоциации этого мира, но «Le Nord» все проболтал и даже рассказал о новом Тильзите, т. е. о свидании государя с Катковым. Катков, как Наполеон, вероятно, сказал государю: «Sire, все это одни недоразумения, нам не из чего ссориться, обнимемтесь»… И тронутый Александр II, как Александр I, вероятно, отвечал классическим стихом: «Дружба великого человека — дар небес!»

Жалкую роль играет наш экс-благодушный монарх. Одна роль в мире жальче его роли — это пантомимная роль без слов, которую играет Константин Николаевич. Он должен храбро отступать, как Бенедек, и молча уступать, как рыба морская.

Манифест Каткова о замирении, напечатанный 25 июня (7 июля) в «Моск. ведомостях», ничем не отличается от всех манифестов, даваемых коронованными главами в важных случаях. Сравнить немудрено — теперь в Германии мода на

118

манифесты, они издаются дюжинами: гессенские, брауншвейгские, ганноверские, саксонские… тот же тон, та же невозмущаемая дерзость и фальшивое смирение, те же набожные фразы без веры и смысла. «Да упрочит бог наши слабеющие силы и да поможет он нам», — говорит Катков, как прусский король. «Мы благодарим бога за то, что нами было испытано», — говорит Катков, как австрийский император. Пола императорской порфиры, уступленная ему, обязывает его к казенной религии, того требует приличие сана. И мы нисколько не удивимся, если патриарх «Моск. ведомостей», при первом параде в соборе, сядет на сиротствующий со времен неблагочестивого Петра I патриарший трон.

Введение пошлого ханжества и лицемерной религиозной фразеологии — один из самых печальных, гадких и вредных плодов нынешнего царствования. К немецкой казарменности, к немецкому канцелярскому стилю, к нравам конюшни и экзерциргауза мы еще заняли у немцев их обязательный, служебный пиетизм и превратили его в православное подьячество. Прежде были люди необразованные, как Николай, фанатики, как славянофилы, говорившие кстати и некстати текстами и молитвами, но в их словах могло быть неразвитие, смешение понятий, помешательство, но не было служебного притворства, в их словах слышалась искренность. Одни попы были обязаны по ремеслу к тяжелому слогу, славянским оборотам и обращениям к богу и всем святым… Теперь лицемерный язык Магницкого становится языком

салонов и целой литературы. Для нас нет большего унижения русской мысли и русского разума, как это гессен-дармштадтское православие.

Ну а как наш арендатор-патриарх истинно возверил?

Граф Толстой, вы эксперт и знаток по этой части, это ваша специальность… Как вы насчет искренности обращения старого гегелиста, старого шеллингиста, расцветшего в зловредном обществе Белинского и Бакунина?

Мы не верим в него.

А верим мы в то, что теперь каракозовское дело пойдет как по маслу. Некрасов будет удовлетворен: до корней доберутся, а нет их — они вырастут в «Моск. ведомостях». Теперь раскроется вселенский заговор как на ладони, от Лондона,

119

Парижа, Швейцарии, Швеции — до Тульчи, Ясс, Бухары и Самарканда… «Злодеи мира, трепещите!»

Катков решительно был необходим накануне казни… чтоб раздразнить умы, чтоб само правительство уверить, что оно должно свирепствовать. Муравьев без него был неполон, незакончен — не оттого ли он и срезался и не открыл заговора, что был лишен руководства «Московских ведомостей»?

Но для дела ничего не потеряно. Катков, отлежавшись на летнем солнце, сосредоточил в унижении и злобе лучший яд свой и при почине пустил одну из бесценнейших каплей его в статье 134 № «Моск. ведомостей».

Не нынче-завтра назначится суд над людьми, которых припутали в украденном от гласности следствии по каракозовскому делу. Суд будет составлен не из судей, а из людей старых, глупых, без малейшего понимания дела и с большим запасом раболепства и желанья выслужиться. Но, может, и в их числе замешается, как в деле Петрашевского, какой-нибудь честный старик Набоков, или, как в деле Серно-Соловьевича, Назимов, или, как в нашем допотопном: деле, благороднейший Стааль — и ему противно будет губить с плеча, без доказательств, отсылать зря — в угоду Муравьеву и Английскому клубу — на казнь и на каторгу людей, ничего не сделавших. Так вот усыпить их-то проснувшуюся совесть и с тем вместе напугать глупый хор и неумный дворец и взялся спущенный Катков. Он говорит о каком-то нигилисте, подействовавшем на Каракозова и привезшем с собой из-за границы «нововозникшее в сферах всесветной революции учение о необходимости умертвить всех коронованных особ в Европе». Чего же больше? Рука судей покойно подпишет приговор каждому нигилисту, бывшему за границей. 

«Всесветная революция»37[37] и нигилист, возвратившийся из-за границы, представляют легкую возможность для восстановленного сыщика все на свете связать с каракозовским делом, и, надобно отдать справедливость, он никого не забыл — ни Бакунина, ни «Колокол», ни наше мощное агентство в Тульче,

120

ни поляков, ни пожары… Все это вранье, науженное в грязи полицейских рапортов и в еще вящей грязи собственного воображения, не заслуживало бы внимания в другое время, но в настоящую минуту, когда оно подталкивает людей на виселицу и на каторжную работу, молчать нельзя.

Где же остановится наше падение? Где мы коснемся дна, предела подлости и бездушия? Мы всё опускаемся глубже и глубже… Вспомните крик негодования, с которым была встречена доктрина слепого повиновения, высказанная одним московским доцентом, а теперь — а теперь проповедуется не философия, а поэзия рабства, бешенство рабства. Читали ли вы в подлейших выходках византийского раболепия, восточного самоуничижения что-нибудь подобное следующим строкам «Моск. ведом.» от 3/15 июля:

Государство и династия не есть у нас дело партии, государь не есть у нас предводитель дружины; но есть прирожденный вождь всего своего народа, находящийся в спокойном и неоспоримом обладании своими верховными правами. А потому не только официальные деятели, поставленные на разные посты, с соответственною каждому долею исполнительной власти, но и каждый честный гражданин должен по совести, в сфере своего общественного действия, видеть в себе слугу государя и радеть, как говорили наши предки, его государеву делу, которое для всякого должно быть своим кровным делом.

ПОЛЕВОЕ ВОЕННОЕ УБИЙСТВО В ХАРЬКОВЕ

…Если ты ешь — ты ешь государю, если у тебя холера — болен государь, если ты женишься — женился государь, если ты принимаешь лекарство — ты лечишь его величество!

Солдаты 11/23 июня убили без законного суда, по приказанию начальства, какого-то Поплавского, обвиняемого в убийстве. Что, г. Аксаков, много взяли вашими протестами против беззаконных казней?.. Зачем же вы в дни оны поддерживали это кровожадное правительство?

122

БЕШЕНСТВО ДОНОСОВ (ПЕРВОЕ ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ КРАЕВСКОМУ)

Нами овладело бешенство доносов — стена, отделявшая тайную полицию от литературы, пала, и шпионы, фискалы, журналисты, профессора и сыщики смешались в одну семью. Английский клуб сделался добавочной камерой Третьего отделения, государь пишет передовые статьи на имя Гагарина, Гагарин их вносит в журнал «комитета министров». Все это хорошо, но фискалы наши стали добираться до частной жизни… месяцев в шесть мы привыкнем и к этому, но сначала будто дико. Недели две тому назад в фельетоне «Голоса», сильно хватившего, со времени святительства графа Толстого, православия, помещены рассказы о какой-то барыне-раскольнице, у которой есть друг; о каком-то старовере, у которого есть француженка. Прибавлены разные приметы, название улиц и пр. Мы верим, что во Христе брат Андрей, как Гейне, под старость начал бояться смерти и прежних грешков и, как ловкий человек, стал ревновать о министровой церкве, а не о какой другой. Но как же объяснить, что он тотчас маленьким Катковым пошел в маленькие доносы? Конечно, Краевский не сам пишет, в грамотности его и враги не обвиняют, но если он избрал себе почетное место дворника двух заезжих журналов, так и смотри, чтоб в них не было дебоширства, а все шло бы чинно и прилично.

Старче Андрее, поосторожнее бы, поосторожнее!

Это все задержание Каткова наделало беду. Вся мелюзга вестовщиков пустилась в отсутствие отца доносов — со всякими сплетнями, намеками… и мы-де Катковы, и мы будем иметь «рендеву» с государем и чернильницу с золотым пером.

123

ЕББ.-ВОидиЕТ «МОСКОВСКИХ ВЕДОМОСТЕЙ»

Только что мы заметили,