судя по следствиям, ибо, благодаря этому порядку, правительство содействовало более всего образованию такого государства, которое представляет теперь почтенную силу 80 миллионов человек, и может употреблять ее по усмотрению. Но мы имеем теперь полное право, дарованное нам благодушным нашим государем, выражать свое искреннее мнение о всех текущих государственных вопросах. Пользуясь этим правом, мы считаем своею священною обязанностию заявить живое сочувствие к тягостному положению наших родных братьев и в ответ на их вопли, раздирающие душу, послать им одно слово: «Слышим, слышим!» Неужели мы не можем сказать его? Сохрани боже!
Если немцы сочли долгом подняться с оружием в руках за освобождение Гольштинии и Шлезвига из-под легкого владычества датского, то как же мы, русские, будем преходить молчанием, оставлять без теплого участия судьбу миллионов русских братьев в Галиции и Венгрии? Неужели мы побоимся замолвить за них слово, только слово, — слово мира, любви, естественного права? Нет, нет, тысячу раз нет!
Низкий поклон, горячий привет, выражение глубокого почтения посылаем мы вам из Москвы и Киева, Казани и Архангельска, Вильны и Астрахани, Чернигова и Владимира, Камчатки и Ташкента, Тифлиса и Одессы и пр. …
М. Погодин.
160
ПО ДЕЛУ ЗАГОВОРА
Заговор, который многие подозревали после каракозовского выстрела, обнаруживается больше и больше. Сверх частных слухов, «Indépendance» и «Кёльнская газета» сделали два-три замечательные намека. Ясно, что Муравьев стоял во главе комплота, составленного крепостниками, стародурами и вообще реакцией. «Кёльнская газета» говорит, что он подавал в отставку, потому что государю не нравились проделки полиции и он стал подозревать причину излишнего усердия. Муравьев за несколько дней до закрытия комиссии уехал в деревню, «куда ему посылали бумаги», говорят русские газеты. Да как же он смел ехать, не кончив дело такой важности? Святить церковь — не спешное дело. Он уехал в опале. Один из главных сообщников первый отвязал свою комягу от потонувшего зверя… «Московские ведомости» очень скромны в своих плачах на гробе нового Пожарского (не сделавшегося даже князем, чего Муравьеву очень хотелось).
ЧЕМ ЛЮДИ ТЕШАТСЯ
Государь и в этом деле поступил так же шатко и бессмысленно, как во всех делах. Вместо того чтоб назначить новую комиссию над муравьевской и открыть по горячим следам все проделки черного русского жонда, он даже не велел опечатать бумаг Муравьева, а отделался тем, что очистил Пермский пехотный полк от имени палача. Теперь, конечно, поздно узнать всю интригу, хотя и можно.
В русских газетах показалась замечательная генеалогия Дагмары и ее нареченного жениха, вот уж ab ovo46[46], так ab ovo. По ней, в числе их предков (не говоря о бесчисленном множестве датских королей и принцев, в числе которых только и выпущены Гамлет и его наследник Фортинбрас) находятся: «Карл Великий, Гюго Капет, святой король Людовик IX, короли английские Эдуард III, Эдуард IV, наконец, Мария Стуарт» («Голос», № 260). Ну, а Василий Великий, Виктор Гюго, святой король Мельхиседек и Мария Египетская не предки?
Это бы все ничего, да вот что плохо. По свадебной родословной выходит, что наследник чистый немец, да еще и не совсем чистый, а из архиерейских детей. Нас все учили, что Романовы хоть не без немецкой примеси, но идут от русской светской семьи, а тут выходит, что цесаревич «происходит по прямой линии, в одиннадцатом колене, от Фридриха I, графа Ольденбургского», и имеет в числе предков епископа Любекского. Немец, да еще из духовного звания, из монашеского происхождения! Что подумают об этом православные, вовсе не допускающие с Лютеровой ересью брак епископов?
162
A NOS FRÈRES POLONAIS
Il y a un mésentendu grave qui s’est produit dans nos rapports — il nous faut nécessairement le vider fraternellement. Vous vous êtes fâchés contre nous pour une opinion émise par un de nous. Nous voulons ajouter quelques mots d’explication.
Depuis 1853 notre activité allait à côté de la vôtre-vous la connaissez d’un bout à l’autre. Dès les premiers articles de notre propagande russe à Londres — nous avons clairement exposé nos principes — et nous n’avons jamais dévié. Ce n’était ni le nationalisme, ni le patriotisme — qui était au fond de notre religion — notre nationalité, notre patrie — était dans une série d’idées sociales que nous tâchions de propager, de réaliser. La Russie nous offrait un sol tout préparé pour une révolution économique. Dix ans avant l’émancipation des paysans nous avons prêché leur droit à la terre. Sur ce droit, et sur la commune autonome et élective — nous basons tout 1 avenir de l’organisation sociale en Russie.
Maintenant je passe immédiatement à 1 аrticle qui a eu le malheur de nous diviser — pour un instant, œmme nous en avons la conviction. Conviction que nous puisons dans la plus parfaite pureté de notre conscience et la droiture de nos buts.
Voici le résumé de l’article. Ogareff dit: «Il y a un crime qui se perpètre par le gouvernement russe en Lithuanie. Après avoir sеquestré arbitraire ment> le bien d’une partie de propriétaires fonciers, le gouvernement les oblige de les vendre — aux propriétaires d’origine russe et allemande».
«Nous ne pouvons pas empêcher la réalisation de cette iniquité, — répète plusieurs fois l’auteur, — tâchons au moins de placer la question sur un autre terrain. Si les spoliateurs veulent forcément
163
exp
Et pourtant la proposition d’Ogareff est tout à fait logique, tout à fait conséquente à nos principes. Peut-être il était inopportun de le dire — et nous sommes navrés de douleur, que nous vous avons ajouté un moment de chagrin de plus dans votre grand deuil. Vous en êtes les juges — et nous ne voulons pas continuer. Le droit absolu, inaliénable de la nationalité polonaise a toujours été un dogme pour nous.
S’il s’agissait de la Russie — des possessions nobiliaires etc. — nous aurions tenu un autre langage.
Il y a trois ans j’écrivais à Garibaldi: «L’indépendance de la Pologne — c’est notre propre affranchissement… Le jour où la Pologne sera indépendante, nous jetterons un voile sur le passé — et nous irons d’un pas ferme chercher notre avenir et travailler à l’écroulement de cet Empire… qui fait le malheur d’un sixième du globe terrestre…
Alors notre parole sera libre… Jusqu’à ce jour nous sacrifions sincèrement une partie de nos convictions — comme profond hommage à notre sœur — malheureuse et martyre.
7 поу<ешЬге> 1866.
164
НАШИМ ПОЛЬСКИМ БРАТЬЯМ
Между нами произошло важное недоразумение, нам надобно непременно братски покончить его. Вас привело в негодование мнение, высказанное одним из нас. Мы постараемся в нескольких словах объяснить его.
С 1853 наша деятельность шла возле вас. Вы ее знаете от начала до конца. С первых статей нашей русской пропаганды в Лондоне мы ясно высказали наши начала и ни разу не уклонялись от них. Мы не выдавали себя ни за националистов, ни за патриотов. В основе нашей религии был ряд социальных идей, который мы старались распространять, осуществлять, в них наша народность и отечество. Россия представляла нам наиболее готовую почву для экономического переворота, и десять лет прежде освобождения крестьян мы проповедовали об их праве на землю. На нем и на сельском общинном и выборном самоуправлении основываем мы всю будущность русской социальной организации.
Переходим прямо к статье, имевшей несчастие раздвоить нас, на минуту, как мы уверены, полагаясь на чистоту нашей совести и прямоту намерений. Автор статьи говорит: «Русское правительство совершает преступление в Литве. Секвестрировавши произвольно имение одной части польских землевладельцев, оно заставляет их продавать свои земли — русским и немецким помещикам. Мы не можем препятствовать, повторяет несколько раз автор, исполнению этой неправды. Постараемся по крайней мере переставить этот вопрос на другую почву. Если грабительствующее правительство прибегает к насильственной продаже, зачем же оно вводит в край растленный элемент русских помещиков и немецких интригантов? Почему
165
крестьяне, одни имущие право на землю, исключены? Если же местные крестьяне не хотят делать складчин, отчего не предложить ее крестьянам других провинций». Это последнее предложение возбудило против нас общее порицание, к нашему искренному прискорбию.
Предложение автора совершенно логически истекает из всего воззрения нашего. Может, оно выражено не вовремя, в таком случае мы первые от души скорбим, что прибавили еще горькую минуту к великому сетованию вашему. В этом вы судьи, и мы умолкаем. Безусловное, неопровержимое право польской народности было всегда одним из наших догматов. Три года тому назад я писал к Гарибальди: «Независимость Польши — наше собственное
освобождение. В тот день, когда Польша будет восстановлена, мы бросим покров на прошедшее и твердыми шагами пойдем к нашему будущему, разрушая империю, делающую несчастие шестой части земного шара».
Тогда наша речь будет свободна… До тех пор мы искренно жертвуем часть наших убеждений как скорбный дар глубокого сочувствия нашей несчастной, измученной Сестре.
Александр Герцен, Николай Огарев.
ПОРЯДОК ТОРЖЕСТВУЕТ!
L’ordre règne à Varsovie Sebastiani (1831).
I
Если Содом и Гоморра гибли так интересно, как гибнут старые порядки в Европе, я нисколько не дивлюсь, что Лотова жена не вовремя обернулась, зная, что ей за это солоно придется.
Едва мы подходим к концу 1866 года, так и тянет оглянуться.
Ну год!.. И в гостях и дома — хорош он был, бедностью событий его попрекнуть нельзя…
О Западе мы почти никогда не говорим. Без нас о нем говорят много и громко, он сам говорит еще больше и еще громче, помощи нашей ему не нужно, перекричать его мы не можем. К тому же было время, — мы высказали наше мнение дотла. Но события становятся до того крупны и резки, несутся так быстро, что по необходимости перед ними останавливаешься, поверяешь и сличаешь думанное с совершающимся.
Старый порядок вещей, упорно державшийся на своих правах давности, стал распадаться с отчаянной быстротой. «Гнилая рыба»47[47], о которой говорил Гёте, валится кусками с костей, на первый случай в прусскую каску. Хороша будет уха, сваренная в ней!
Разложение старого мира не пустая фраза, теперь в этом трудно сомневаться. Характер органического разложения состоит именно в том, что элементы, входящие в данное взаимное
167
отношение друг к другу, делают вовсе не то, что они назначены
