которые обвинялись в знании о намерении Каракозова совершить его преступное покушение, был одним из первых домашний учитель Худяков. После арестования этого подсудимого он показал 7-го апреля, что вовсе не знает Каракозова и что давал ему денежные пособия в качестве бедного человека, явившегося к нему под именем Владимирова; но когда Худяков был уличен в том, что Каракозов был ему известен под своим собственным именем, то сознался 13-го апреля, что скрыл его фамилию из опасения, чтоб этот человек не наговорил на него или не припутал его к своим действиям из желания свалить какие-либо ковы на него; затем следствием обнаружено, что Худяков знал Каракозова как двоюродного брата Ишутина, с которым имел сношения по поводу издания своих сочинений и у которого занимал деньги. О первом приезде Каракозова в Петербург Ишутин и Мотков узнали от Худякова, который, идя с ними по улице в Москве, спросил Ишутина: «Зачем Каракозов в Петербурге?» — «Как, разве он в Петербурге?» — спросил Ишутин испуганным голосом. «Как же, — отвечал Худяков, — он был у меня и просил 15 руб.». После этого известия Мотков, по собственному его показанию, просил Худякова следить за Каракозовым, и если он будет стараться скрыть свое пребывание в Петербурге, из чего можно заключить, что он действительно имеет намерение совершить цареубийство, то навести на его след полицию. В половине марта, когда Мотков был проездом в Петербурге, Худяков сказал ему, как Мотков показал на судебном следствии, что Каракозова еще не видал, но что Странден, приехавший за ним, не скрывается, следовательно, Каракозов не имеет никакой преступной цели. Наконец, сам государственный преступник Каракозов оговорил Худякова в том, что сообщил ему на Сампсоньевском мосту и у него дома о своем намерении совершить преступление и взял у него 15 руб. для покупки пистолета, объявив, что намерен на днях совершить покушение; Худяков, по словам его, Каракозова,

203

дал ему, Каракозову, эти деньги, но сказал, что от этого преступления нельзя ожидать никаких результатов. Все эти обстоятельства приводят к заключению, что хотя действительно Худяков в начале своего ареста скрывал, что ему известна фамилия Каракозова, но объяснение его, что это сделано им лишь из опасения, чтобы Каракозов не припутал его напрасно к своим действиям, не может быть отвергнуто без других улик, и потому это не может служить доказательством, что Худяков знал о преступном намерении Каракозова. Затем, хотя Мотков и Ишутин о приезде Каракозова в Петербург узнали от Худякова, но как сведение об этом приезде было передано Худяковым на улице в обыкновенном разговоре, в виде вопроса: «Зачем Каракозов в Петербурге?», то, очевидно, из этого невозможно вывести заключения, что Худяков, зная о приезде Каракозова в Петербург, знал и о цели его приезда. Далее, хотя Мотков утверждает, что просил Худякова следить за Каракозовым, но оговорка, сделанная им самим, чтобы навести на след Каракозова полицию, в таком случае, когда он старается скрыть свое пребывание в Петербурге, — освобождает Худякова от обвинения в преднамеренном неисполнении этой просьбы Моткова, так как ни Каракозов, ни Странден, приехавший за ним, не скрывались и, следовательно, не могли возбудить в Худякове опасения, что первый из них приехал для совершения преступления. Независимо от сего Худяков в том, что Мотков сообщал ему о своих опасениях относительно намерения Каракозова, не сознался и не изобличен. Наконец, оговор государственного преступника Каракозова, не подтвердившийся никакими другими уликами, опровергается самыми обстоятельствами дела, потому что хотя Каракозов показал, что деньги на покупку пистолета дал ему Худяков, но из дела видно, что пистолет был им куплен еще в Москве. По всем этим соображениям Худяков не может быть признан уличенным ни в знании о намерении Каракозова, ни в содействии ему для приведения этого намерения в исполнение. Затем, хотя Худяков не сознался в том, что сведения о европейском революционном комитете сообщены Ишутину им, но это обстоятельство подтверждается как показаниями Ишутина, так и других лиц, которым последний тогда же говорил, что сведения о революционном европейском комитете сообщены ему Худяковым; причем хотя Ишутин оговорил сначала Худякова, что он убеждал его основать подобное же революционное общество в Москве, но этот оговор им не доказан и он впоследствии показал, что мысль об «Аде» принадлежит ему самому; не подлежит однако же сомнению, что Худяков знал о существовании в Москве революционного общества, имевшего целью государственный переворот, ибо в знании об этом он уличается не только оговором Ишутина и показаниями Моткова, но и частыми сношениями его, Худякова, с членами «Организации» и с лицами, рассуждавшими об основании другого преступного общества.

Подсудимые Малинин, Дмитрий Иванов, Лапкин и Александр Иванов принадлежали к числу членов общества «Организация», имевших сведение о противозаконных целях и предположениях оного, как это доказывается тем, что некоторые из преступных предложений на сходках были

204

оспариваемы и некоторые из противозаконных предприятий были остановлены именно этими подсудимыми: например, предложение об ограблении почты было оспариваемо Александром Ивановым; шрифт, купленный Ермоловым, был уничтожен Ивановыми; затем Малинин, Ивановы и Лапкин старались вообще расстроить «Организацию», препятствовали ее сходкам и образовывали кружок, ей враждебный, имевший целью социальную пропаганду, без насильственного переворота в государстве. Что касается обвинения некоторых из них в знании о разговорах относительно образования более преступного общества «Ад», то судебным следствием доказано, что им были известны только рассказы Моткова относительно образования этого общества и что они, имея намерение противодействовать этому обществу и даже донести на него, не успели еще убедиться, действительно ли предположено основать его.

Подсудимые Кичин, Соболев, Сергиевский, Борисов, Воскресенский, Кутыев, Полумордвинов и князь Черкезов хотя также принадлежали к числу членов «Организации», кроме князя Черкезова, который знал только о существовании этого общества, но никто из них не имел точных сведений о целях и предположениях общества, на сходках которого они бывали редко и не могли себе составить понятия даже о том, что такое социализм, нигилизм и коммунизм. Будучи вовлечены в это общество главными его членами под благовидным предлогом учреждения общества взаимного вспомоществования, для которого предполагалось испросить разрешение правительства, они, вступая в это общество, имели в виду только обещанное им облегчение своей крайней нищеты и убеждение, что без посторонней помощи они не могут кончить образование, которое одно могло обеспечить их будущность. Затем, хотя князь Черкезов обвиняется в недонесении о противозаконном преподавании учения в школе Мусатовского, но на судебном следствии обнаружено, что сведения об этом преподавании он имел только по слухам.

Вознесенский вовсе не был членом общества «Организация», а назван в числе членов его по ошибке Юрасовым, объявившим на суде, что Вознесенский был лишь членом общества взаимного вспомоществования для которого предполагалось испросить разрешение правительства.

Относительно прочих предметов обвинения из дела видно, что одним из первых предположений главных деятелей «Организации» было освобождение осужденного в каторжные работы государственного преступника Чернышевского; для этого они хотели отправить в Сибирь Страндена который предположил, в случае открытия его замысла на месте, отравиться, и потому ему необходимо было достать яд. С просьбой о приобретении яда товарищ Страндена, Шаганов, обратился к учителю одной из московских гимназий Трусову, который познакомил его с другим учителем, Марксом, а сей последний, полагая, что яд назначается для отравления литератора Каткова, достал стрихнин от провизора Лаунгауза и передал Шаганову. Лаунгауз объясняет, что Маркс сначала сказал ему, что стрихнин нужен для мышей, а когда стрихнин был уже ему отдан, то на другой день Маркс сказал ему, что один из русских революционеров

205

взял этот яд для отравления литератора Каткова; желая получить этот яд обратно, Лаунгауз, по его словам, должен был войти в сношение с Шагановым и Николаевым, из которых последний уверил его, что стрихнин остался без употребления, потому что им нужен не такой яд, а медленно действующий, и просил его дать ему наставление, как составляется aqua tophana, объяснив, что посредством этого яда они надеются приобрести для своего общества большую сумму денег.

Николаев на судебном следствии объяснил, что действительно просил у Лаунгауза рецепт для составления медленно действующего яда, который впоследствии и передал в десяти экземплярах Виктору Федосееву для отравления его отца, так как сей последний обещал, по получении наследства, пожертвовать оное обществу «Организация», ибо он, Николаев, считал позволительными всякие меры для поддержания того общества, которое имело целью проводить в народе начала, признаваемые им полезными для отечества и для народа.

Виктор Федосеев показал на суде, что действительно имел намерение отравить своего отца для предоставления наследства после него не обществу «Организация», а обществу взаимного вспомоществования, но когда сказал об этом в Кирсанове брату своему Павлу, то сей последний уговорил его оставить свое намерение, и он, убедившись словами брата, решился не приводить своего умысла в исполнение; а Павел Федосеев показал перед Верховным уголовным судом, что когда брат его Виктор сказал ему в Кирсанове о своем преступном намерении и когда он, Павел, пораженный ужасом, хотел разбить указанные ему склянки с ядом, то оба они были арестованы полицией. Из этого очевидно, что хотя Виктор Федосеев и объяснял, что решился не приводить в исполнение своего умысла, но это опровергается уже тем, что он хранил при себе яд и что склянки с оным намеревался перед самым арестом разбить не он, а брат его.

Учитель Трусов в объяснение своего участия в этом деле показал, что Шаганов действительно говорил ему о намерении освободить Чернышевского, но он этому намерению не придавал никакой серьезности; относительно же принадлежности Шаганова к тайному обществу Трусов объяснил пред Верховным уголовным судом, что о существовании тайного революционного общества он, Трусов, не

знал, а думал, что Шаганов принадлежит к кружку, имеющему целью распространение грамотности в народе.

Лаунгауз в оправдание свое о недонесении, что ему было известно о тайном обществе «Организация», объяснил на суде, что о цели этого общества узнал только 12-го апреля из разговора Николаева с Маевским, а Николаев подтвердил, что сообщал Лаунгаузу лишь о том, что цель «Организации» заключается в пропаганде социализма.

Маевский, не признаваясь ни в знании о существовании в Москве тайного общества, ни в укрывательстве и снабжении фальшивыми паспортами и деньгами польских политических преступников, сознался лишь в имении сочинений возмутительного содержания, которые он будто бы собирал для уничтожения. При очевидной неосновательности приводимого

206

Маевским оправдания в имении им возмутительных сочинений он вполне изобличается как в знании о существовании в Москве тайного революционного общества, так и в укрывательстве и способствовании побегам политических преступников, осужденных в каторжные работы. В этом убеждают не только показания многих из подсудимых (Шаганова, Николаева, Юрасова, Маркса, Трусова