и Лаунгауза), но и жившего с Маевским дворянина Барановского и даже одного из скрытых Маевским преступников, Олтаржевского. Впрочем, в том, чтобы Маевскому была вполне известна преступность целей революционного общества, он остался неизобличенным.

Шестакович, сознавшись в укрывательстве осужденного к каторжным работам Ярослава Домбровского, просил Верховный уголовный суд обратить внимание на то, что сознание сделано им на первых допросах.

Уездный учитель Петерсон сознался в том, что знал об укрывательстве государственного преступника Домбровского и не донес об этом правительству.

СКОТЫ

Что касается обвинений мирового посредника Бибикова, секретаря козельской управы Оболенского, юхновского мещанина Никифорова, бывшего судебного следователя Маликова и бывшего студента Никольского в знании о существовании в Москве тайного революционного общества, то это обвинение на судебном следствии не подтвердилось, точно также не подтвердился и оговор Никифорова Петерсоном в изъявлении на словах умысла повторить покушение на жизнь священной особы государя императора, потому что хотя учитель Петерсон на суде и повторил свой оговор на Никифорова, но оговора этого ни на суде, ни при предварительном следствии ничем не доказал; между тем следствием обнаружено, что Бибиков, Оболенский и Маликов знали об умысле освободить государственного преступника Чернышевского, а Никольский сам намеревался освободить государственного преступника Серно-Соловьевича.

«Голос» приводит (в 307 №) следующее распоряжение из «Нижегородских губ. вед.»:

Г. нижегородский генерал-губернатор Огарев в отношении от 13 октября 1866 года, за № 140, к г. начальнику губернии, изъяснил: замечено им, что на улицах Нижнего Новгорода встречаются иногда дамы и девицы, носящие особого рода костюм, усвоенный так называемыми «нигилистками» и всегда почти имеющий следующие отличия: круглые шляпы, скрывающие коротко обстриженные волосы, синие очки, башлыки и отсутствие кринолина.

Со дня преступления 4 апреля среда, воспитавшая злодея, заклеймена в понятии всех благомыслящих людей, а потому и ношение костюма, ей присвоенного, не может, в глазах блюстителей общественного порядка, не считаться дерзостью, заслуживающею не только порицания, но и преследования.

Ввиду этого он признает нужным просить г. начальника губернии обратить особое внимание на подобные личности и поручить городским и уездным полициям приглашать всех, одетых вышеописанным образом, в полицейские управления и обязывать их подписками изменить свой костюм. В случае же сопротивления с их стороны к выдаче требуемого обязательства объявлять им, что они будут подлежать высылке из губернии на основании существующих узаконений, и затем учреждать за образом их жизни, действиями и сношениями строгое наблюдение.

При этом г. Огарев нашел нужным сделать настоящее распоряжение известным жителям губернии чрез припечатание в «Губерн. ведомостях».

Несмотря на известные способности генерал-адъютанта Огарева как костюмера и портного и на легость гермафродитного перехода от рейтуз к юбкам и кринолинам, мы не думаем, чтоб эта скотская и позорная мера принадлежала ему. Мы ее прежде видим в Москве. Мера эта идет из Петербурга, она

208

останется меркой бездонной глупости прогрессивного правительства.

Флора, принятая за опальную богородицу. Возле крупных скотов — скоты мелкие. Вот что за иконоборское скотство рассказано в 89 № «Вести»:

Виленской губернии в Д — ском уезде находится поместье M—в, принадлежащее графу X—чу; в этом имении великолепный господский дом, с большим садом, расположенным возле почтовой дороги, в котором устроен летний домик в готическом стиле, называемый «Tempel», и при нем на холме вылита из бронзы, на венской фабрике, статуя Флоры. Но так как здесь статуи, изображающие римско- католических святых, при публичных дорогах не допускаются, то местный становой пристав, считая, наверно, фигуру принадлежащею к лику католических святых, распорядился сбросить ее с пьедестала — не уведомив предварительно о том владетеля — причем так бесцеремонно обошлись с бедною богинею греческого Олимпа, что руки ее были беспощадно изувечены.

Выписываем из «Вести» следующее письмо в ее редакцию о скотах еще мельче:

Мм. гг. Не касаясь того обстоятельства, приносит ли существенную пользу обрусению Западного края запрещение разговора на польском языке, я желаю только обратить внимание ваших читателей на следующее обстоятельство: имеют ли право говорить по-польски те из поляков, которые на время приезжают в Западный край из пределов Царства Польского, где законом не запрещается говорить на своем языке? Задался же я этим вопросом по следующему случаю: проезжая недавно по Варшавской железной дороге, я разговорился, как это обыкновенно бывает в вагонах, с неизвестным мне поляком, постоянным жителем Варшавы, который между прочим рассказал мне приключение, случившееся с ним во время его проезда через Друскеники в Гродненской губернии (небольшое местечко, замечательное своими минеральными водами). Он рассказывал мне, что дети его, прибывшие с ним в Друскеники, по обыкновению говорили между собою по-польски, за что они, по распоряжению местной полиции, подверглись штрафу по 50 рублей за каждого. Я сначала этому не поверил и не мог допустить возможности взысканий с детей, которым едва ли можно знать о местных распоряжениях полиции, но убедился в этом, когда отец их показал мне выданную ему из казначейства квитанцию за внесенные штрафы.

Гонения литературы. Русские газеты печатают следующее безобразное распоряжение:

209

1) Редакциям и сотрудникам газет и журналов, подвергнутых, вследствие троекратного предостережения, временной приостановке, воспрещается, в продолжение такой приостановки, издавать для подписчиков тех повременных изданий, а равно выдавать им бесплатно, или с какою-либо платою, или по особой публикации, какое-либо, хотя и неповременное, но от имени тех же редакций, издание, будет ли то с участием или без участия тех же сотрудников. 2) Виновные в нарушении сего запрещения подвергаются взысканию до 500 руб. независимо от последствий ответственности, коей они могут подлежать по уложению о наказаниях, изд. 1866 года.

По части народного просвещения. Выписываем из русских газет два факта:

В местечке Куземине, Зиньковского уезда, в доме наследников помещика Редькина, весною 1866 года была открыта, по инициативе местного священника Феодора Засядко, по без предварительного разрешения, школа для мальчиков и девочек. Обучали в школе: бывший студент С.-Петербургского университета Алексей Редькин, уволенный из С.-Петербургского университета дворянин Владимир Щиглев, жена его, урожденная Бринкен, кончивший курс в первой с.-петербургской гимназии дворянин Николай Алексеев и новокрещенная в Полтаве из еврейского закона Ольга Николаева Кречман. В школе обучалось до 53 детей, в том числе 8 девочек; закон божий преподавал священник

Феодор Засядко. С наступлением полевых работ учение прекратилось. Полтавский училищный совет определил: сообщить о вышеизложенном зиньковскому училищному совету и просить как его, так и все училищные советы неослабно наблюдать, чтоб не открывали школ и не занимались обучением лица, не получившие на то формального разрешения, и давать таковое только лицам вполне благонадежным. Участие же в этом деле священника Засядко предоставить усмотрению епархиального начальства («Голос», № 317).

Тобольский губернатор (Деспот-Зенович) издал циркуляр, в котором говорится, что

некоторые лица из сосланных с лишением за разные противозаконные деяния всех особенных прав и преимуществ и с отдачею под надзор местной полиции занимаются в частных домах обучением детей. Как эти лица не имеют права вступать ни в государственную, ни в общественную службу и как, с другой стороны, всякое доверение к ним в деле воспитания может весьма неблагоприятно отразиться в умственном и нравственном направлении детей, то, на основании циркулярного предписания министра внутренних дел, которым обращено особенное внимание местной администрации на охранение коренных начал веры, нравственности и общественного порядка и вменено в обязанность оказывать возможное содействие к

210

воспитанию юношества в духе религиозных и верноподданнических обязанностей, тобольский губернатор предлагает гг. окружным начальникам и городничим вверенной ему губернии иметь действительное и неослабное наблюдение за поведением и отношениями к местным жителям лиц, сосланных на житье с лишением или ограничением прав и вообще отданных под надзор полиции, отнюдь не дозволяя, чтоб подобные лица занимались частным воспитанием детей, делом, сколько священным, столько же им и не свойственным, и, если будет дознано, что кто-нибудь из таких лиц занимается хотя бы начальным обучением детей, то подвергать денежному взысканию 75 руб. как того учителя, так и родителей или родственников и опекунов, вверивших обучение своих детей лицу, не имеющему права на это («Голос». № 318).

Каково? От Киева до Тобольска и от деспотов Зиньковского уезда до Деспота-Зеновича, который сам был сослан и либерал, но — исправился!

При Николае было лучше: многие декабристы давали уроки, например, князь Федор Петрович Шаховский, учивший безденежно (что составляет агравацию). В 1851 сосланный в Тобольск за убийство Зыков давал уроки и многие из поляков, которых мы знали. Мы припоминаем только два случая при Николае, он делал выговор, и оба раза оренбургскому Перовскому (который, впрочем, не обращал внимания на это): за Кольрейфа, который давал уроки музыки, и потом за Шевченку, которому запретил не только учить рисованью, но и рисовать. Как ни глупа революционная музыка и мятежная живопись, но им далеко до толстовской валуевщины. Да и Деспотам-Зеновичам не близко до Перовского.

Из судебных сцен. Жена унтер-офицера Андреева жаловалась на квартального надзирателя Ярошевского, что он ее ругал и грозился засадить в тюрьму. Против такого показания

квартальный показал, что он пятнадцать лет служит честно царю и отечеству, что Андреева марает его честь, что он ее не ругал, а она перед лицом судьи назвала его нигилистом. На что Андреева возразила, что она и слова такого никогда не слыхала… («Голос», № 286).

О Гоголь, где ты?

В «Киевском телеграфе» рассказан следующий случай, напоминающий доброе старое время:

211

Один из начальников небольшого штата подчиненных (по всей вероятности, в одном из мест Юго¬западного края, где издается «Киевский телеграф»), заметив в служащем под его ведением некоторое отступление от правил при исполнении своего дела, схватил его одною рукою за грудь, а другою, погоняя в затылок, отвел в угол комнаты и, взвалившись всем своим громадным туловищем на небольшую фигурку служащего, с ругательствами поставил его на колени. Мужчину лет 26-ти, занимающего классную должность, не стесняясь присутствием посторонних, насильно ставить на колени!!! Тот, опомнившись от такого насилия и потасовки, встал и, подойдя к начальнику, хотел было оправдаться и извиниться, но был отброшен тою же сильною рукою начальника в угол, с приказанием: «Стоять, когда поставили!» Тот же начальник, встречавшись с другим из подчиненных, в продолжение короткого времени, раза два, и получая каждый раз должную честь, когда встретил его в третий раз и тот прошел и не отдал чести, сорвал с него шапку и с такою силою бросил ее в сторону, что случившаяся, на пути полета, стеклянная стенка (какие делаются в балконах) разбилась, не помешав шапке лететь еще очень далеко. Третьего из подчиненных, когда тот осмелился в чем-то оправдываться, схватил он за грудь и, сильно потрясши его, отбросил к стенке, приказав: «Там стоять!»

212

<«МОСКВА»>

«Москва» — под этим стародавним флагом славянофилов снова является после бурь, непогод, треволнений и покоя в семейной гавани знакомый нам парус. Ночь аксаковского «Дня» была