слова из письма к батюшке, что приезд Александра
67
Лаврентьевича сделал мне вполовину легче ссылку. Вы видите, что не лесть заставила меня говорить это.
Ежели бы ваш приезд, милостивая государыня, долженствовал нас разлучить, это было бы грустно для меня, это была бы другая ссылка. Теперь вы изволите видеть, сколь много обрадовало меня ваше согласие. Благодарю душевно!
Позвольте мне письменно и самому рекомендовать себя в ваше благорасположение. — Прав на оное я никаких не имею, кроме несчастий, с которыми так рано ознакомился я. — Извините, что беспокою вас моим письмом, и примите уверение в искреннейших чувствах уважения, с каковыми честь имею пробыть, милостивая государыня, вашим покорнейшим слугою.
Александр Герцен.
Вятка, 1836 года.
5 февраля.
57. Н. А. ЗАХАРЬИНОЙ
12 февр<аля> 1836. Вятка.
Ангел мой, Наташа, я тону, тону совершенно в этом море любви; светлы, прозрачны его волны, глубоко оно и обширно. Наташа! Бог послал тебя мне, он знал, что моя душа будет страдать от людей, он знал, что обстоятельства будут терзать меня, и ему стало жаль, и он послал тебя. — Всё уврачевалось, всё; больше еще: за временные несчастия он послал мне блаженство на целую жизнь. Друг мой, слаба моя грудь, она хотела бы раздаться, чтоб сильней любить тебя.
Я знал почти, что ты мне напишешь; но в каком я был состоянии, когда читал твои последние записки! Я дрожал, я испугался всего счастья своего, я не мог перевести дух. Понимаю, очень понимаю твои чувства при взгляде на мой портрет; жаль, что ты не была одна. Как же ему и быть непохожим? Витберг смотрел не одно лицо — он смотрел и на душу, он знает ее, и потому мой портрет оживлен.
Но на что же ты, Наташа, в своих письмах так хвалишь меня, это тяжело читать; уверяю тебя, что только в твоей небесной, божественной душе отразился я таким совершенным. В многих местах запятнена душа моя, в многих местах испорчен и сломан характер. Люби меня так, как я есть, люби меня с недостатками, Наташа, и об этой-то любви говори мне. Разве может быть похвала более, понятнее моему сердцу, как твоя любовь? Но не придавай мне более, нежели сколько ость в душе моей, чтобы после с горестию не увидеть недочета. Горько смотреть художнику на свое произведение, когда оно не вполне выразило его идеала. Но что произведение для художника?
68
Одна мысль, одна фантазия, и другие мысли уже толпятся в голове. А любить так, как ты любишь меня, можно раз; страшно тут видеть невыполненным идеал, страшно, ибо на него потрачена не одна мысль, а вся душа, вся жизнь. Наташа, смотри же прямо на твоего Александра, не придавай ему ничего, брось идеалы, в которые ты вплела часть меня и часть неба, находящегося в твоей высокой душе. На что они тебе? Возьми меня земного, люби меня, я отдаю тебе себя; но более не могу сделать. Да, я хотел бы быть ангелом, чтоб увеличить этот дар, — но я человек и далеко не совершенный. Самые эти огненные страсти, которые так жгут мою грудь, так направляют ее к изящному и великому, часто, часто влекут меня в пороки и… после я раскаиваюсь, но не имею сил прямо стать против них. Теперь нравственное начало моей жизни будет любовь к тебе. — Так слетала к Данту его Беатриче из рая в виде ангела, чтоб вывести его из обители скорби бесконечной туда, в обитель радости. О Наташа, ты такой же ангел! Нет, исчезли все мои идеалы, все они бледны перед тобою. Каждое слово твоего письма заключает блаженство. Чем, чем, о боже, я заслужу перед тобою это счастие? Чем, какими несчастиями заплатить могу земле за то, что был на верху блаженства еще здесь?
Прощай.
Твой Александр.
От Emilie получил письмо; благодарю ее и буду непременно писать; но не теперь.
На обороте: Наташе.
58. Н. А. ЗАХАРЬИНОЙ 18 (?) — 19 февраля 1836 г. Вятка.
Наташа! Наконец, я нашел чувство, занявшее всё ненаполненное в моей душе. Наконец, всякое стремление, всякое земное чувство, всякий порыв получили значение и цель — Любовь к тебе. Вот высокая идея изящного, наполнившая грудь мою. Странно, что я прежде не понимал этой связи наших душ. Наше свидание в Крутицах много сказало; безумная радость, трепет при получении твоих записок говорили много — но я вполне не мог определить, любовь ли это. — Помнишь записку, в которой я писал, что не верю нашей дружбе? Тогда, в эту минуту я был в каком-то восторженном состоянии, все кипело, бушевало во мне, и внутренний голос сильно прокричал: «Ты любишь ее». С тех пор существо мое просветлело, согрелось, блаженство разлилось в сердце. До этого я имел какую-то поверхностную возможность заниматься хорошеньким личком, быть
69
полувлюбленным, по крайней мере не Совсем равнодушным. Когда же раздался тот сильный голос, с тех пор все эти земные девы все пали перед небесным образом ангела. Истинно странно: ведь я любил тебя до этого, но, не дав себе отчета, я увлекался страстями. И от этого- то ярче и прокричал голос. Нигде не встречал я того, что искала душа, везде минутное увлечение, даже шалость, и после — пустота и потребность высшего. Вдруг все наполнилось! О Natalie, не словами, нет, взглядом, поцелуем я тебе передам все небо, которое ты мне подарила.
19 февраля.
Еще маленькая записка от тебя, еще слово любви… Я богат, богат!
Тебе, кажется, не хотят послать портрета. Странно. В последнее время, т. е. во время моего несчастия, я сблизился с п<апенькой> несколько, я видел несомненные доказательства его любви, внимания, вижу их и теперь. Но доселе п<апенька> меня совсем не знает, это любовь к сыну, каков бы он ни был, а не любовь к Александру. — Отказ послать тебе портрет, и притом весьма жесткий, удивил меня. Ну что, ежели я ему напишу, что люблю тебя, что фраза в письме п<апеньки>: «Ей надобно идти замуж, а не сентиментальничать» в переводе значит: «Тебе надобно умереть и перестать любить»?..
На душе моей лежит еще одна исповедь тебе, давно собираюсь ее высказать, я очищаюсь, высказывая тебе свои пороки, ты моя связь с небом — но не могу еще высказать ее. Опять земное — нет сил оторваться, стать выше всего, стать рядом с тобою. Ну как же мне не завидовать тебе? Ну как же всему роду человеческому не завидовать мне — которому принадлежишь ты?
Прощай.
Александр.
Кажется, всё высказал, а через четверть часа опять душою хочется писать к тебе.
На обороте: Наташе.
59. Н. А. ЗАХАРЬИНОЙ 28 февраля — 4 марта 1836 г. Вятка.
28 февраля. Вятка.
Да, да, Наташа, в Италию, в Италию. Надобно отдохнуть от северной природы и от северных людей. И мы узнаем до дна блаженство, ежели ты будешь со мною там. Это не мечта, невозможного тут нет. Мы должны соединиться, мы будем соединены;
70
итак, что же мудрого, что вместе будем в Италии? — Твоя любовь мало-помалу пересоздает меня; чистый ангел, пожертвовавший собою для меня, мог один это сделать. Я стал спокойнее смотреть на будущее, я подавляю в себе эту судорожную потребность деятельности, которая, происходя из начал высоких, была худо направлена. Человек не должен забегать провидению, не должен натягивать себе поприще. Ежели он избранный, провидение не потеряет его, лишь бы он сам не погубил врученных талантов. Ежели же не избранный — то его задавит огромность предположения без сил исполнить. Провидение дало мне огромный залог — оно мне дало тебя; искали ли мы друг друга? Нет, совсем нет; это случилось само собою — и хорошо, таков путь провидения. Сознать свою силу и ждать его призыва…
Меня очень беспокоит петербургский посетитель, потому что эти безотвязчивые люди, которыми ты окружена, замучат тебя выгодною партиею. — Будь тверда и, ежели нужно, скажи им прямо, что ты любишь меня, что ты любима и что этого переменить ни они, никто не может. В таком случае и я буду писать — разумеется, дождавшись на это от тебя разрешения. Беды нет, пусть их знают; одно злое должно искать мрака, а наша любовь так чиста, так высока… Впрочем, я и не думаю, чтоб это нашло сильное противудействие. Я много надеюсь на каменную твердость мою, много надеюсь и на любовь ко мне. Сначала удивятся, потом скажут, что это предвидели, потом морали, потом устанут — и победа наша. На первый случай можно сказать маменьке — но это трудно для тебя. Тут есть средство — Emilie. Однако ж, заметь, все это надобно сделать в крайности. Ты не хотела, чтоб холодные глаза смотрели на мой портрет, тем более зачем холодными рассуждениями обнаруживать огненное, пламенное чувство нашей любви. — Бедная Natalie, меня терзают вперед неприятности, которые ты получишь. Пиши же мне об них подробно. Это легче, иначе мое воображение построит чудеса. — Я улыбнулся, читано твоем споре с Emilie о счастии; оно похоже на спор, что лучше — роза или лилия, как будто в созданиях бога есть лучше, как будто и то и другое не изящно. Бог никому не отдал на аренду счастья, всякая душа, хорошо созданная, пусть раскроет себя любви чистой, изящному, и она узнает блаженство; может, иначе, сообразнее себе — но узнает его. Но и этот спор мне нравится, тут есть что-то детское, что-то такое наивное. Как ты мила, моя Наташа, во всех изгибах твоей прелестной души.
2 марта.
Грустно мне что-то это время — моя любовь к тебе беспрерывно влечет меня в Москву. Тягостна наша разлука. Боже мой, когда же напечатлею я поцелуй любви на твоих устах? —
Первый поцелуй для тебя. Тогда только я отряхну с себя всю землю, всю пыль, тогда тобою я буду существом чистым. — Мрачные мысли бродят у меня в голове всю неделю. Вчера мне пришло в голову, что будет со мною, ежели ты умрешь. Безумие или самоубийство? Нет, решительно не могу жить без тебя, лучше возвращу богу жизнь, нежели томиться без тебя здесь. Прощай.
4 марта.
Прощай, мой ангел, вчера я выздоровел от моей грусти. Прощай, целую тебя.
Твой Александр.
На обороте: Наташе.
60. Н. А. ЗАХАРЬИНОЙ
26 марта 1836. Вятка.
Ангел мой, моя святая! Я удручен счастием, всей душою упиваюсь этим блаженством, этою любовью — всей душою, и душа моя не может поместить всего рая твоей любви. В самый день моего рождения получил я твое письмо с m-me Wittberg. Я пил каждую строку, я переливал в свою душу весь этот небесный огонь, вырывавшийся в каждой строке. Наташа, Наташа.
