т. 63, стр. 292).

«Эта пиэса представляет эпоху кризиса ~ из общих начал моей философии истории должен я вывести план ассоциации)? — Отвечая на этот же вопрос, Огарев писал в своих показаниях следственной комиссии: «Действительно, в „Вильгельме Телле» выставлена эпоха кризиса, но такая, где разрушается старое, а не созидается новое. Состояние же ожесточения, вероятно, тогда было произведено каким-нибудь обстоятельством, известием ли о том, что я нахожусь под надзором, или чем другим, не припомню. План же универсальной ассоциации объяснен мною в первом пункте показаний в прошедший раз мною деланных» (там же).

В письме своем от 31 августа 1833 года вы пишете к г. Огареву ~ ни господина, ни слуги»? — Давая объяснения по поводу этого высказывания Герцена, Огарев писал 20 августа 1834 г.: «Письмо сие от г. Герцена я понимаю следующим образом. В начале христианской эпохи католицизм соединил под одну идею все государства европейские; все народы жили под единою волею папы; все умы имели одно направление, господствовала везде одна вера, одно начало развивалось повсюду. Реформация впервые потрясла веру разбором, анализом, — где разбирали, там уже не могли верить. Посему-то в письме г. Герцена реформация отнесена к веку аналитическому, разрушительному. Таковое направление умов, где господствовали разбор и критика, более и более потрясало здание общественное, и, наконец, революция французская оное разрушила; место централизации иерархической заступила республика, анархия или конституционное правление, которое представляет только видимое слияние трех элементов общества, т. е. аристократии, народа и власти государя, но на самом деле мешает каждой из частей общества идти путем улучшения. А сей-то путь улучшения, совершенствования есть то, что в помянутом письме названо нынешним направлением. Действительно, разрушенные элементы жизни гражданской требуют обновления. Обновление же сие, по моему мнению, должно состоять в уничтожении эгоизма, поселившегося во всех разрядах гражданского общества от влияния революционного анализа. Даже эгоизм наций должен бы кончиться, и место вражды заступят мир и любовь. Как в порядке историческом человек свое себялюбие уничтожил в семействе, семейство — в нации, так, как любовь к семейству одержала верх над любовью к самому себе, любовь к отечеству, к нации над любовью к семейству, так нация должна уничтожиться в человечестве; все народы должны соединиться в одно целое — человечество. В таком состоянии, действительно, нет ни господина, ни слуги, в том смысле как

590

ныне это понимается, то есть нет ни покорителя, ни покоряющегося, но в сем состоянии общего соединения человечества всегда найдется человек, волею провидения предназначенный освещать людям путь их к совершенствованию, вести их выше и выше на ступени, провидением предначертанные. Такой человек будет центром всего человечества; таковое же состояние человечества есть, может быть, сказанное во святом Евангелии в следующих словах: „И будет едино стадо и един пастырь».

Что же касается до упомянутого в письме г. Герцена о Германии, то я понимаю это таким образом, что Германия по чистоте своих нравов, более способна к принятию вышеписанных мыслей, нежели Франция, где наиболее господствует эгоизм, воспрещающий людям жить соединенно в совершенном мире и любви» (Л XII, 336 — 337).

В другом письме к Огареву ~ науки пусть займут всю жизнь». — Но поводу этого письма Огарев дал во время того же допроса следующие показания: «Saint-Simonisme есть учение Сен- Симона, в котором изложена та мысль, что Европе недостаточно теперешнего устройства и что для нее необходимо обновление; о сем я писал к г. Герцену, вероятно, после чтения о сем предмете в каком-либо журнале; он с сим согласен и полагает, что революция 89 года не иное что сделала, как разрушила старое, не построив, не создав ничего на месте оного, между тем как государства европейские (что в письме г. Герцена разумеется под обществами Европы)

требуют замену уничтоженному. Системы Фурье я не помню и не помню даже, читал ли даже ее или нет — Я, г. Герцен и Вадим Пасек занимались науками вместе, стараясь огать, объяснять друг другу непонятное, рассказывать друг другу, что каждый читал, и таким образом старались более и более постигать обширный круг наук. Под словами „одно целое» разумеет г. Герцен тесную связь наших умственных занятий. Где теперь г. Пассек, я отвечать не могу, ибо еще до моего ареста давно с ним не видался. Лета его мне неизвестны; чин — титулярный советник; занятия и мысли его наиболее сосредоточены на предметы древней русской истории» (там же, стр. 337).

..и в статье моей о книге Бюше… — Статья Герцена о книге Бюше остается неизвестной — см. выше комментарий к письму 153.

…секту Энфантена… — Герцен имеет в виду последователей утопического учения Сен- Симона, группировавшихся вокруг Бартелеми-Проспера Анфантена (Enfantin).

Вадим Васильевич Пассек ~ ныне служащий при Императорском Харьковском университете… —

В. В. Пассек был вызван в Харьков для занятия в университете кафедры русской истории. Вскоре после ареста Герцена, Пассек с женой отправился в Харьков. Товарищ попечителя Харьковского университета граф А. Н. Панин «с глубоким прискорбием» сообщил Пассеку по приезде, как рассказывает в своих воспоминаниях Т. П. Пассек, что «из Москвы получена бумага, в которой сказано, чтобы не допускать Вадима Пассека до чтения лекций, вследствие его близких отношений с арестованными молодыми людьми, а если уже читает, то учредить строгий надзор» (Пассек, II, стр. 31). В кафедре Пассеку было отказано (Герцену это еще не могло быть известно).

О В. В. Пассеке, «за всеми принятыми следственною комиссиею мерами не сысканном», в следственном деле сказано: «Дружественною связию с Огаревым и Герценом навлекает на себя сомнение в рассуждении одинакового с ними образа мыслей; но без собственного его объяснения и других ясных улик нельзя еще его признать прямо прикосновенным к настоящему делу». Там же приведено мнение председателя комиссии, Голицына: «Подвергнуть секретному наблюдению в том месте, где откроется его пребывание, не лишая права заниматься службою, и ежели он по верным сведениям окажется пеподозрительным, то устранить и

591

самый надзор за ним» (ЦГИАМ, ф. 95, д. 239, 1834 г., ч. I, л. 244 об — 245).

…список, при сем оказываемый… — В следственном деле находится следующий список, написанный рукой Герцена и предназначавшийся для распределения печатных экземпляров его книги (ЦГИАМ ф. 109 I эксп., № 239, ч. I, л. А, 1834, лл. 144 — 145):

3

4

5

3 — Огареву

4 — Сазонову

5 — Лахтину

6 — Кетчеру

7 — Сатину

8 — Носкову

9 — Иваненке

10 — Харламову

11 — Водо

12 — Фишеру

13 — Гейману

14 — Ал. Ал. Яковлеву

15 — Зубкову

16 — Полевому

20 Пассекам

21

22 — Дм<итрию>Ник<олаевичу> Болховскому

23 — Мих<аилу> Фед<оровичу> Орлову

24 — Пименову

25 — Морошкину

26 — Натал<ье> Алскс<андровне>

27 — Эм<илии>Мих<айловне>

28 — Елене Николаевне

29 — Ник<олаю> Никол<аевичу>Бахметьеву

30 — Ключареву

31 — Архитектурному>, училищу 321

32

32 Гимназиям

34

33 — Галушке

34 — Савичу

35 — Лажечникову

36 — Раевскому

40

41

42

43

44

45

46

47

48

49

…писал сейчас весьма длинное беспорядочное письмо к Герцену… — Это письмо Н. М. Сатина к Герцену (от 28 июля 1833 г.) остается неизвестным (см. о нем на стр. 593 наст. тома). 2 июля 1833 г. Сатин сообщал Огареву: «За несколько дней до моего отъезда из Москвы случилось ужасное происшествие; действующие лица оного тебе известны — это Почека и Эмилия Гебель. Невозможно описать тебе всей гнусности поступка Почеки; скажу только, что он, употребляя самые низкие средства, обольстил ее, уговорил бежать, уверил ее, что она не дочь Гебеля, и для того, чтобы вытравить ребенка, который существовал в ней уже два месяца, он дал ей такие сильные капли, что они ей испортили внутренность. Им сводничала Золотухина, которая жила тут же в доме; Эмилия за несколько дней до того дня, в который назначен был побег, — выкинула, все это, само собою разумеется, делалось тайно от отца и матери, которые, впрочем, начинали подозревать связь своей дочери; наконец, в день их побега, мать, еще более убеждаемая словами пьяной женщины, Золотухиной, приняла все меры дабы воспрепятствовать побегу; это так сильно поразило Эмилию, что с ней сделался сильный обморок, конвульсии, и с этой минуты она почти не приходила в себя, ровно целую неделю она была в самом сильном сумасшествии, в самых ужасных терзаниях…» (ГМ, 1919, №1 — 4, стр. 67 — 68). И. А. Оболенский в своих показаниях, данных 30 августа 1834 г., утверждал, что Эмилия Гебель умерла не от отравления, а от сильной горячки, что она вовсе не была соблазнена Почекой. «Люди, всегда более способные верить дурному, нежели хорошему, начали приписывать Почеке причину смерти Эмилии, полагая, что он был ее обольстителем. Но я, зная благородные чувства и поступки Почеки, я всегда готов был защищать, хотя бы пред целым светом, невинность Почеки» (там же, стр. 69). Огарев в своих показаниях отмечал: «История же Почеки состоит в слухах, которые носились о том, будто бы Почека обесчестил дочь одного почтеппого человека, музыканта г. Гебеля, который дает уроки на фортепьяно, и что сия девица после сего умерла, будто бы, от отравы, Почекою ей дайной. Но сии слухи, кажется, несправедливы; Почека был студентом в Московском университете, я после сего с ним не знаком» (Л XII, 340).

Близкий друг Почеки Н. В. Станкевич, хорошо знавший подробности его отношений с Эмилией Гебель, решительно отрицал его виновность и объяснял распространение порочащих Почеку слухов злонамеренной клеветой (см. его письмо к Я. М. Неверову от 14 сентября 1833 г., где упоминается и Герцен, скрытый под инициалом г. — «Переписка Николая Владимировича Станкевича (1830 — 1840)», М., 1914, стр. 245 — 247). См. также восторженную характеристику личности Почеки в воспоминаниях его университетского товарища Я. И. Костенецкого («Русский архив», 1887, № 1, стр. 111). По-видимому, Герцен впоследствии полностью удостоверился в невиновности Почеки. В «Былом и думах» он писал: «Я помню юношеские оргии, разгульные минуты, хватавшие иногда через край, я не помню ни одной безнравственной истории в нашем кругу, ничего такого, от чего человек серьезно должен был краснеть, что старался бы забыть, скрыть» (VIII, 151). См. выше письмо 10 и комментарий к нему.

О какой тайне писал к Вам Огарев… — В своем ответе следственной комиссии от 20 августа 1834 г. по этому поводу Огарев разъяснял: «Писал я к г. Герцену о моем состоянии, которое в то время было совершенно поэтическое, восторженное, прося письма сего никому не показывать, т. е. держать в тайне. Тайна же сия состояла именно в том, что я не хотел, чтобы кто-либо, кроме г. Герцена, знал о моем состоянии и о стихах, которые я в сем письме писал, но которых теперь не помню. Кажется, впоследствии я собирался их печатать,