но остался ли у меня экземпляр
593
оных, не знаю. Г-н Сатин счел себя обиженным, — за сие отвечать не мигу» (Л XII, 339).
…и оскорбленный Сатин писал ко мне об этом из Тамбова в июле 1833 г. — Это письмо Сатина к Герцену неизвестно. 28 июля 1833 г. Сатин писал Огареву из деревни Сергеевка: «Прости мне, я не могу писать к тебе теперь много, ибо я весь расстроен, растерян, писал сейчас весьма длинное, беспорядочное письмо к Герцену, и еще не утихли сильные волнения души моей» (ЦГИАМ, ф. 109, 1 эксп., № 239, ч. I, л. А, 1834, л. 95 об.).
Это несколько беглых мыслей, явившихся мне при чтении статьи из «Эдинбургского обозрения» ~ переведенную в «Телескоп» два года тому назад. — Речь идет о переводе анонимной статьи «Современный дух анализа и критики», напечатанном в № 19 «Телескопа» за 1832 г. (стр. 273 — 309). Заметку Герцена об этой статье, начинающуюся словами «Развитие человечества, как и одного человека», см. в т. I, стр. 26 — 28.
…следующие слова Гиво… — Герцен ссылается на следующее высказывание, приведенное им в зачеркнутом варианте упомянутой выше заметки: «Гизо, принужденный после 30 июля отказаться от министерства, с свойственною ему благородностию говорил, что весьма справедливо, что его исключили, ибо люди, произведшие переворот, не годятся в состоянии спокойствия» (I, 463).
… аллегорического письма Вашего к Людмиле, от 3 августа 1833 года… — Имеется в виду изъятая у Герцена при аресте статья «3 августа 1833. Людмиле Александр» (I, 56 — 58). Аллегория, несомненно, имела революционный подтекст.
В одном письме она желает Вам достижения славной цели своей… — Это письмо неизвестно. (Герцен в 1835 г. сжег все адресованные ему письма Л. В. Пассек — см. письмо 122). В «Былом и думах» Герцен писал о Л. В. Пассек: «…мы вместе мечтали о будущем, о ссылке, о казематах, она была на все готова. Внешняя сторона жизни никогда но рисовалась светлой в наших фантазиях, обреченные на бон с чудовищною силою, успех нам казался почти невозможным…» (VIII, 331).
Во «всеподданнейшем докладе» следственной комиссии царю от 21 января 1835 г. сообщалось: «Герцен был еще вопрошаем по переписке его с девицею Людмилою Пассек, заключающей в себе выражения и некоторые иносказания, казавшиеся по началу сомнительными. Но ответами его и самыми письмами девицы Пассек объяснилось, что сношения их ограничиваются одною взаимною друг к другу привязанностию. Посему Пассек не была требована к ответствию» (ЦГИАМ, цит. дело, ч. I, лл. 154 об. — 155).
Огарев в письме своем ~ что мне 18 лет и проч.»? — Речь идет о письме Н. П. Огарева от 3 — 4 сентября 1832 г. Отвечая следственной комиссии на этот же вопрос 24 сентября 1834 г., Огарев указал: «Что за статья сия, я не помню и впоследствии не писал. О том, что наша цивилизация
XVIII века, а не XIX, я думал потому, что во Франции, которая мне кажется как бы вождем европейской цивилизации, во Франции в XIX веке наибольшая власть в руках среднего сословия, а у нас в руках высшего сословия, как то было во Франции в XVIII столетии; у нас в
XIX столетии аристократия еще наследственная, а во Франции аристократия промышленников — денежная. Кажется, эта мысль должна была служить основанием предположенной статье. Не помню, о каком месте из книги „Philosophie du droit» я помянул в письме. Творить мне хотелось бы на поприще гражданской деятельности, но для сего надобна служба и влияние. 18-летнему мальчику это невозможно, и это тогда мне было очень досадно» (ЛН, т. 63, стр. 292 — 293).
В донесении председателя следственной комиссии Голицына в III отделение от 8 сентября 1834 г. о Герцене сказано: «Герцен подвергнут
594
аресту по дружественной связи с Огаревым. Он человек самых молодых лет, с пылким воображением, способностями и хорошим образованием. В пении пасквильных стихов не участвовал, но замечается зараженным духом времени. Это видно из бумаг и ответов его. Впрочем, никаких злоумышлении или связей с людьми неблагонамеренными доселе ни в чем не обнаружено» (л. 70).
ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЙ ВОПРОСНЫЙ ПУНКТ,
ПРЕДЛОЖЕННЫЙ В ПРИСУТСТВИИ ВЫСОЧАЙШЕ УЧРЕЖДЕННОЙ СЛЕДСТВЕННОЙ КОМИССИИ ТИТУЛЯРНОМУ СОВЕТНИКУ АЛЕКСАНДРУ ГЕРЦЕНУ НОЯБРЯ 1 ДНЯ 1834 ГОДА
Печатается по автографу (ЦГИАМ, ф. 109, оп. 9, ед. хр. 239, ч. 1, л. А, 1834, л. 501). Впервые опубликовано: Л XII, 353.
Дополнительный допрос Герцена был вызван следующими обстоятельствами. Тотчас же после ареста «лиц, певших в Москве пасквильные песни» и других привлеченных к этому делу, московскому почт-директору А. Я. Булгакову предписано было подвергать перлюстрации письма, получавшиеся на имя арестованных. 1 сентября 1834 г. Булгаков направил в следственную комиссию собственноручно снятую и заверенную им копию следующего письма к Герцену Моисея Михайловича Иваненко из Одессы от 18 августа 1834 г. (печатается впервые): «Ты меня спрашиваешь, зачем я живу в Одессе? Разве это от меня зависит? Я долго боролся с упрямою волею отца, но она победила. Впрочем, я надеюсь, что мое затворничество не будет продолжительно: еще год, и я полечу туда, где указывают мне цель ум и сердце. До тех пор я буду жить мечтами; письма твои будут освежать мой сиротеющий дух, в них я нахожу тот голос и те звуки, которые мне издавна милы. Они однако ж слишком редки; из всех моих товарищей только ты не забываешь меня. Отчего ни Сазонов, ни Сатин, ни Огарев не улучат свободного времени, которого у них должно быть много, и не подадут о себе вести? Если б они знали, как вести из Москвы утешительны в нашей глуши! Я же с своей стороны обещаюсь тремя письмами отвечать на их одно. — Ты говоришь в своем письме, что я никогда не умел отдать должной справедливости Полевому. Мне объяснил истинные его заслуги г-н Розберг, издатель „Одесского вестника», один из здешних литераторов, знакомство с коим доставляет мне иногда приятные минуты. «Знаете ли вы, — говорил он мне, — что такое был Московский университет в мое время? Поверите ли, что мы считали Победоносцева достойным профессором, что кафедра казалась для нас заветною гранью ума и учености? Профессоры не заботились о достоинстве своих лекций; они знали, что каждое их слово будет принято с благоговением студентами. Вдруг в 1826 году какой-то смельчак, без имени, без известности, возвысил свой голос из среды толпы и этот голос был смел и независим. Он посягнул на упроченные знаменитости, он смял и истоптал в грязи незаслуженные славы, он открыл пятна в этих блистательных солнцах. И студенты откликнулись на этот голос; они с жадностью расхватывали первые книжки „Телеграфа»; они с изумлением почувствовали, что и их мнение важно, что не одни профессоры могут судить и мыслить. Полевой перенес их в новый, чуждый им до того мир; он приподнял завесу с европейских таинств, о которых они не имели решительно никакого понятия. Он стал говорить, хотя часто и невпопад, о Шеллинге, о Геерене, о Гизо, и возбудил желание познакомиться с ними в подлиннике. Вот истинное, важное достоинство Полевого: он дал толчок свободе мыслей, он указал путь юным литераторам».
595
Но и скажу о нем, что ты сказал о Кузене: мы ушли далее. Познакомившись без постороннего посредства с образцовыми иностранными писателями, мы увидели шаткость мнений „Телеграфа», неосновательность его суждений; он ни одного автора не понял вполне, не объяснил, как должно. Он кричал о Вильмене и ставил его наряду, если не выше, Шлегеля, у него Барант изображен гигантом, Геерен изуродован. Итак, Пиленой был для нас каланчою, вечем новгородским, он первый зазвонил и колокол нравственной независимости. Но звонарь остался при колокольне, а сильные пошли вперед. Вскоре в университете явились: Василевский, Павлов, Давыдов, Надеждин, которых понятия были выше его понятий. Впрочем, Полевой будет всегда иметь право на наше уважение и признательность: он, по крайней мере, любил родину, он желал eii просвещения и деятельно оному способствовал. Запрещение „Телеграфа» — точно потеря для нашей литературы: как журналист он превосходен. К чему только он брался за „Историю русского народа»? Самые его романы ничтожны. — Я с любопытством буду ожидать издания твоего сокращения Кузеновой книги „Rapport sur l’état de l’instruction publique en Allemagne». Твои мысли насчет необходимости сближения с Германиею я вполне разделяю: пример Петра Великого в этом отношении особенно важен. Он старался все германское переселить на нашу почву: германские обычаи, германские названия должностей, германское чиноположение. Язык немецкий господствовал у нас в литературе, в политике, во всем, что касается государственного устройства, до времени Екатерины II, которая во многом шла наперекор великому преобразователю России. Она бросила немцев и привязалась к французам: их легкомыслие и блестящий лоск более ей нравились как женщине, нежели важная глубокомысленность германцев. — Я продолжаю трудиться для вашей книги, не знаю только, в состоянии ли буду доставить тетрадь in folio толщиною в ладонь. Не можешь ли ты достать в Москве Мицкевича сочинений, парижского последнего издания, со включением и 4-го тома? Сазонов мастер на это; он ведет переписку с целым светом и не откажется мне помочь. Если можешь, то уведомь меня о цене; я деньги тотчас вышлю. Безопаснее всего, как меня уверяют, пересылать чрез почту: посылки никогда не распечатываются.
Post-Scriptum. Я был два месяца в отпуску и уже по возвращении застал твое письмо в Одессе, а потому так поздно и отвечаю на него» (ЦГИАМ, ф. 109, ед. хр. 239, ч. I, л. Б, 1834, лл. 553 — 556).
Найдя в высказываниях Иваненко «опасное вольномыслие» и обратив внимание на приведенные им суждения Розберга, издателя «Одесского вестника», следственная комиссия направила в Одессу графу Воронцову и попечителю Одесского учебного округа Покровскому секретные запросы о политической благонадежности Иваненко и Розберга. Полученные вскоре положительные характеристики «о нравственности и поведении» избавили Иваненко и Розберга от привлечения к следствию. Никаких компрометирующих Иваненко материалов не дал и допрос Герцена.
Несколько раз писал к нему… — Письма Герцена к Иваненко неизвестны, так же как и ответные письма последнего, за исключением приведенного выше письма, находившегося в распоряжении следственной комиссии.
…в предполагаемый мною Альманах на 1835 год. — О намерении Герцена издать к 1835 г. альманах упоминает также в своем письме Иваненко (см. выше). Никаких других данных об этом альманахе нет. Отметим, что еще в 1833 г. Герцен, В. В. Пассек и Сатин подготовили к печати большой альманах, о котором сохранились следующие упоминания в письмах Т. П. Пассек к мужу. 2 марта 1833 г. она сообщала:
596
Вчера весь
