целая жизнь: и отчаянные стоны, и крики радости, и утомление души, и ее восторг, а месяцу нет. Иногда мне все наши мечты кажутся так, сбыточными, так близкими, что дух занимается… Сегодня я видел во сне благословение
пап<еньки> — тебя не было, но он с улыбкой благословил меня и сказал, что он давно знает. Если б!! А иногда я возвращаюсь к той ужасной мысли, что все это наказание за ту несчастную. Может быть, она совсем не от этого больна, но ее болезнь преследует меня. Нет, надобно скорее ехать. Увидим, придет ли завтра повеление.
13 декабря.
Итак, во Владимир!
Кажется, это последнее письмо из Вятки. Как ждали мы этого последнего. Но оно только последнее из Вятки, а разлука все-таки нема, тупа, гнетуща. — Бумага пришла, о надзоре ничего не сказано в ней, и я еду без жандарма. Вероятно, 22 числа пущусь в путь. Ну, что-то будет — перемена, обновление, а всё черные полосы пересекают лазурь.
Письмо от тебя получил, ты все моя прелестная, дивная подруга! Отвечать теперь не стану, я что-то полон и пуст. Не знаю, что со мною делается; придет минута, я так радостно смотрю на тебя, так исполнен жизни и любви, а через минуту саван и гроб. Эта мысль теперь очень часто у меня. Да, чужие мы здесь, лишь бы вместе. Нот, прощай, земля и люди. Здесь слишком тяготит все. Но вместе, вместе…
О Наташа, ты права, писавши однажды, что, может, ты сгорела бы, приблизившись ко мне. Да, я дышу огнем, у меня вместо крови — огонь, вместо мыслей — огонь. Как я прижал бы тебя к моей клокочущей груди, Natalie… Да, и этот-то огонь сожжет самого меня, он не вымерен по груди человеческой. Я должен умереть, потому что нельзя вынести разом это блаженство — Любовь ангела, и это несчастие — разлуку и преграды, потому что душа, испытавшая радость неба, не хочет больше земли. Потому что я твой Александр, а тебе душно и тесно здесь. — Полина поздравляет тебя с сближением; я остановлюсь и погожу поздравлять с этим. Посмотрим, что будет, а там уж радоваться.
Твой Александр.
14 декаб<ря>.
Ну, прощай же, прощай, город, в котором прошли почти три года моей жизни. Вероятно, мы с тобою не увидимся. О, с каким чувством ненависти я смотрел иногда на твои стены, расстанемся en bons amis105[105]. Здесь я узнал, что такое унижение,
243
здесь я должен был поклониться чудовищному Калибану — наук и гиена вместе. У меня в голове кружилось и грудь стенала — а выбора не было; здесь встретил я девочку с ребячьей душою и с огненными глазами, и взлелеял ее, бросил огонь в не душу и ходил за ее душою, как за цветком, и здесь же я встретил юношу, не знавшего ни силы своей, ни цены — и ему
огненное крещение, и тогда я подвел юношу к этой девушке. — И они будут счастливы целую жизнь! Здесь стоял я у изголовья несчастного Витберга, здесь видел поэта во всей славе — Жуковского. Здесь, наконец, я встретил лилию, вырастающую на пробу, и сорвал ее для того, чтоб насладиться запахом, и задушил ее… Отсюда понесу я воспоминания, переплетенные дружбой, на черном fond сукна, которым покрывают плаху. — Но здесь же пламенно и чисто мечтал я о тебе, здесь лилися слезы, которые еще едва обсохли.
Странно, мысль смерти все яснее, чище делается в моей голове. Будто мы не довольно жили и будто нам здесь еще есть будущее. О Наташа, как ты высока в последнем письме, говоря, чтоб друзья не оплакивали нас тогда. Но наше время еще не пришло; хоть одну гармоническую страницу, хоть один день поэзии и любви, без всякой примеси постороннего.
Все мелкое, земное сдунулось с меня в последнее время, — я опять поэт. Но раны не зажили, кровь струится. Ангел, прилети ко мне, отвей твоим дыханьем черные образы.
Наташа, надейся — легко возможно, что я весною буду в Москве! Как при этом слове расширяется душа, вмещает небо и землю, а сама пропадает в бесконечности, т. е. в любви. Любовь, любовь — кроме любви, нет ничего.
Да, многие горячими слезами оплачут мой отъезд. Друзья, в сущности, я вам совсем не нужен. Моя жизнь совершилась, она кончена — посмотрите, вон там далеко стоит ангел с улыбкой, — его бог послал, чтоб принести туда мою душу.
Александр.
На обороте: Наташе.
134. Н. А. ЗАХАРЬИНОЙ 15 — 21 декабря 1837 г. Вятка.
Декабря 15-го, Вятка в последний раз!
Душа моя, вместо 22 я еду 26 утром рано. Витбергу так хотелось, чтоб я провел первый праздник с ними, что я отложил, но 26 решительно и непременно еду, след., 27 к ночи в Яранске, 29 в Нижнем и 31 во Владимире. Новый год — и от доски до доски все новое.
244
Декабря 18-го, суббота.
Смех с моим путешествием: теперь губернатор хочет, чтоб я 26-го вечер провел у него; итак, оно опять сутками отдалилось. А я что-то все это время пуст; скучные хлопоты, всякие вздоры, беспрестанные посещения. — Когда пап<енька> приедет во Владимир, я ему лично вручу письмо, ибо при разговоре он может остановить на первой фразе, а письмо должен прочесть. Ну, как-то развяжется этот узел, который в нашей жизни любви сплели всех родов несчастия?
Сегодня будут письма; но уж от тебя не жду. Не знаю, предчувствие или что, но всякий вечер на меня налетает мрачная грусть и давит тяжелым камнем. Ах, уж лишь бы нам взглянуть друг на друга, лишь бы раз вперить взор мой в твой взор, обращенный на меня, и, согласен с тобою, отдать жизнь и всё; нет, жить слишком тяжко. — Ты, я думаю, давно мечтаешь, что я на дороге; но скоро, скоро. — Правда, со мною многого лишаются здешние друзья!
Декаб<ря> 19.
Твое письмо от 11-го. — Я растерзал душу твою моим письмом от 30 нояб<ря>… Все письмо твое писано с некоторым негодованием. Прости меня, ангел, прости, Божественная. Вспомни, я тебя раз спросил: была ли бы ты счастливее, более ли бы любила меня, ежели б душа моя была ясна, чиста. Ты говорила — нет. Неси же следствия этой судорожной души, вот она своими болезненными изломанными голосами и вливает грусть в твою ангельскую душу. Но теперь уж эта болезнь миновала. И ты говоришь: «На что я тебе и на что моя любовь»?! Наташа, неужели ты не знаешь, на что ты мне и на что твоя любовь. После этого и бог может спросить вселенную, на что он ей. Зачем написала твоя рука эту холодную, мертвую строку?
Опять сватовство!.. Да скажи ему прямо, неужели он и этого не стоит. Ты права, Natalie, права, нет нам удела здесь; итак, пусть наша жизнь будет приготовление к одному свиданью и к вечному соединению там, где нет времени. — От Тат<ьяны> Петр<овны> получил письмо; вспомнил былое; я дружен с ней был, вспомнил это время розовое. И вдруг обернулся на настоящее. Одно светлое в моей жизни — это ты, ангел, это твоя любовь (на что мне твоя любовь??), и остальное мрачно, черно. — Боже, когда же исполнится мера страданий, назначенных нам! Прощай.
Твой Александр.
245
21 декабря.
Все меня упрашивают отложить до Нового года отъезд, но я не согласен, внутренний голос говорит: «Поезжай», и я поеду. А зачем? Куда я тороплюсь? — Туман, из-за которого ничего не видно. Но там, во Владимире, я могу четыре раза в неделю иметь весть от тебя, могу четыре раза писать к тебе, и мое письмо, свежее, теплое от моего дыхания, на другой день будет прилетать отогревать тебя. И душа моя покойнее будет там; сверх этого, я хочу ехать отсюда, чтоб грусть разлуки с друзьями была уже в прошедшем. Оттуда я могу следить шаг за шагом проклятую историю с женихами. Сегодня целую ночь снилась мне ты — и так хороша, так мила. Неужели еще год пройдет до нашего свиданья? А может, мне можно будет приехать не в Москву, а к вам в Загорье? Ах, ежели б мне удалось склонить папеньку. Боюсь и мечтать, и тогда ты приехала бы ко мне во Владимир. Целые часы, дни сидели бы мы друг с другом. И все это необъятное блаженство в руках отца, и неужели рука его не дрогнет задушить целую будущность света и рая! Я не могу последовательно писать. Кипит кровь, волнуется душа.
Новая фаза жизни начинается! Скорей перевернем страницу, а ежели она еще чернее — все равно до дна пьем чашу.
А как грустят обо мне Витб<ерги>, Полина и Скворцов; много был я им, после меня останется огромное пустое место. Что ж делать, — они знали, что встретились с пилигримом, что его путь не окончен; они должны были в день первой встречи подумать о дне разлуки. Когда ты получишь это письмо (28), я, вероятно, буду верстах в ста от Вятки — ангел, твое благословенье на дорогу.
135. Н. А. ЗАХАРЬИНОЙ 27 — 28 декабря 1837 г. Вятка.
Декабря 27, опять Вятка.
Ангел, ангел! — вот такою я тебя люблю, о, как прелестно твое письмо от 18-го. Ангел, ангел! Друг мой, дай твою руку, я ее прижму к сердцу, дай твои уста, я напечатлею на них поцелуй любви чистой, неземной. — Витберг велел тебе скакать, что он слезами омочил твое письмо, и я видел это. Как ты высока, изящна, Наташа, с тобой я спасен, с тобой я выше человека. Тебе странно покажется, что я не писал к тебе в праздник, я ушибся, и у меня болела голова, а вчера я ездил г, визитами. Заметь, я у вас упал на полу 25 дек<абря> 1833, и в казармах упал с лестницы 25 дек<абря> 1834; наконец,
246
25 дек<абря> 1837 я ушиб себе голову — что за странное повторение. От этого я и не поехал 26, ибо очень неприятно с головною болью ехать по вятским ныркам. Может, поеду послезавтра, потому что завтра на бале у губернатора. Впрочем, я не тороплюсь — ранее ли, позже ли несколькими днями во Владимир — это все равно, а мне жаль здешних друзей. Жаль Витберга, хотя он, закованный вечно в свое монументальное величие, и старается скрыть горесть; но она прорывается. А там Полина и Скворцов — мне кажется даже, что я не могу любить их наоборот столько. Представь себе, что Сквор<цов> на днях сказал мне со слезами на глазах:
