чуть-чуть было не поставил w — господи, куда заводит фантазия.
В Шуе надобно иметь 1600 руб<лей> государ<ственными> асс<игнациями>. Я туда сегодня отправляю гонца.
А что, Emilie сшила того-сего?
Нужно очень было Егору Ив<ановичу> говорить о деньгах. Черт знает что такое…
Да кто же поедет из дам? Emilie — дай бог.
Ну да приезжайте, так-таки просто приезжайте. Они откроют рот.
Это зубы.
О, грудь ломится — крест тяжел не в меру, не то что Аннинский 3 ст<епени> с бантом.
Аминь.
Астраков — grâce, grâce!
(«Robert <1е> Diable»).
Да помогите ж.
Ежели Татьяна Алексеевна решится дать записку следующего содержания, то она почти равносильна свящ<енниковой>:
«Девица N.N., рожденная в 1817 году 22 окт<ября> и крещенная в церкви N. N., живущая ныне у меня и на моем попечении, вероисповедания греко-российского, на исповеди и у св<ятого> причастия бывает и препятствий не имеет к вступлению в брак с N. N. — В чем и удостоверяю.
N. N.»
Я просил архиерея; он говорит, что разрешить не может, но сквозь пальцы будет смотреть. Ежели же достанете свидетельство от крестившего — то он разрешит прямо.
371
У Матвея формальное требование ко протоиерею, или иерею, или попу.
Сейчас отдайте Матвею деньги, обещанные Сазоновым.
Николаю Христофоровичу Кетчеру.
Цидула, пропорциональная его массе.
На обороте: Кетчеру или Н. И. Астракову. Близ Девичьего Поля, собственный дом позади Мальцова. Приход Воздвиженья на Овражку.
1 — 4 мая 1838 г. Владимир.
Ночь на первое мая.
Итак, ужасный, огромный шаг совершился! Матвей скачет теперь, и через сутки все начнет действовать. О если б ты меня могла видеть теперь, дивная, святая — да, тогда бы ты узнала не любовь мою, ее ты знаешь, а бешенство моего характера. Я страшен теперь, я на шаг от всякого злодейства — И болен, болен телом, дрожу от холоду, а в голове жар, огонь.
Повторю в последний раз мою первую фразу: «Голубь принизан к ракете». — Но ты не боялась и тогда.
Измученный мечтами, страхом, бросаюсь я на постель, на минуту засыпаю и просыпаюсь в ужасе, в оцепенении. Ну если ты приедешь и найдут препятствия — горе, горе мне тогда.
Великий боже, вот моя жизнь, возьми ее, вот мое тело, пусть оно сломится под крестом — но да не надет пылинка на нее! Прощай — лягу; ежели это долго еще продолжится, и не знаю, что будет со мною. Ангел Наташа, ангел Наташа!
1-е мая. Поздно.
Ну поздравь меня, я вылечился, разумеется чем — письмом гноим. С каждой строкой воскресала душа, и оправилась, М отряхнулась при последних строках, и возлетела к небу. Итак, ты, ангел, теперь видишь сама, что ты выше меня. Однако, скажу откровенно, мне больно было читать: «Я буду бояться приблизиться к тебе». Наташа, у тебя есть еще за Александром небо — я всю жизнь перенес в тебя, я без боязни иду в вечную муку, лишь бы ты была моя. Я ль виноват, что в моих жилах льется огонь? Пусть Матвей тебе скажет, что было со мною, когда свящ<енник> отказался. Ты в своей тюрьме ждешь окончания, а мы придвигаем его, оттого ты и можешь быть покойна, а тут целый день борьба с людьми, переговоры, и мечты почернеют, и сон ночью бежит от глаз, и грудь болит физически.
372
Свящ<енник> сказал: «Итак, в пятницу, в 7 утра», — а теперь воскресенье. Не могу обнять этой близкой мечты, нет, она не по груди моей. — Ну, спи с богом. Матвей теперь действует. Ты хвалишь друзей, да что же толку, что они действуют, — действуют и всё не так, как следует: свидетельство и деньги, только и было нужно.
3 мая.
Смутно. Я смотрю на все глазами человека, которого разбудили. Сегодня вторник — еще страшнее, есть слух, будто нас простили, это было бы не вовсе уместно. Еще раз возвращаюсь к тому, что ты испугалась бешеного языка моего. Зачем же не верила ты, когда я тебе говорил, что ты мне много придала своего, идеального, зачем не верила ты в клокочущую грудь, в мои необузданные страсти? Душа моя, как порох: попала искра, и она разорвет все, что около.
Я нашел тебе дом, где ты можешь провести несколько часов или даже день до венчанья. И где тебя не найдут, ежели бы послали эстафету. Получил от Астрак<овых> письмо — и в самом деле, они всё делают, а я вместо благодарности бранюсь.
Главное необъятно. Почти невозможно, чтоб май прошел, не приведя соединения. О, время вятской жизни, потускло ты, ты заплачено 3 мартом; а 17 апреля и 18 были началом нового фазиса жизни. Промежуток — молитва.
Один человек здесь и есть, который отчасти близок душе, ето мой шафер Богданов. Помощники есть; но… но ничего про них не скажу. — Тебе хочется знать второй подарок приезжай, увидишь.
4 мая. Середа.
Может, нынче!.. уж довольно того, что есть возможность думать, что может. Мое опьянение продолжается, не могу ясно и чисто связать две мысли. Ты очень хорошо выразилась, сказавши: «как приговоренная к смерти», — да, я думаю, физически душа точно в том положении. Но не брани же меня, смирись и ты в свою очередь — ежели бог тебе дал веры больше, то все любовь равна, с разницею лазоревого цвета и пурпурового оба они хороши в радуге господа, зачем же ты меня бранишь за любовь к тебе. О, она необъятна, моя любовь, и точно — обыкновенной женщине должно бежать такой любви. А ты — созданная для меня, умевшая в себе сосредоточить все лучи моей экспансивной души. Наташа, будто это возможно, через неделю, а может, через день. О! — когда мы останемся одни, тогда бросимся на колени и поблагодарим бога. Душа моя, а как неприятно вести переговоры с попами, фу… зато у архиерея я был хорош: я не просил, я дал волю языку и пламенно, бешено требовал, он обещал не препятствовать и прибавил: «Вот огонь-то, и ссылка и тюрьма не вылечили его».
373
Да, я требую тебя как своей собственности, я… А все не могу последовательно писать.
Квартира по необходимости осталась та же. Возле почта, бубенчики и колокольчики всегда волновали меня, а теперь мелкий раз кровь бросается в голову.
Середа, четвертый час перед обедом.
Послушай, друг мой, что со мною было сейчас. Сижу у стола и ничего не делаю (я читать не могу), беспрерывно мчатся дорожные. Вдруг едет колясочка в четыре лошади, когда я взглянул, она остановилась у самых моих окон, кто сидит — не видно, а только часть дамского плаща. — Первое движенье мое было броситься вниз, но я не мог, холод пробежал по всему телу, до сих пор сердце бьется и руки дрожат. Кто-то эта дама, ей, чай, и во сне не грезилось взволновать меня прибытием во Владимир.
5 — 6 мая 1838 г. Владимир.
5-е Четверг. 11 часов утра.
Обо мне, как о больном, надобно писать каждые два-три часа бюльтени. То улыбка, то слеза, то пот холодный и ужас, то надежда, вера, то сомнение винтит душу…
6, пятница.
Вчера маленькая записочка от тебя — кажется, я спокойное сегодня. Но зачем же ты в записке не пишешь, едешь или нет теперь, вперед ли посылается Матвей или нет. — Твоя вера велика, Наташа, но взгляни же теперь на всю необъятность моей любви, и опять повторю: не брани. Было время, ты с скорбью, с отчаяньем писала ко мне, когда я сидел в Крут<ицах>, а я был покоен, я утешал тебя. Вспомни, что и в вятской жизни я умел переносить отказы и «мытарства», что вырвется грустный звук и покроется светлой песнью любви. Минуты черные происходили от угрызений — это дело другое. Я знаю, что я тверд, что могу много вынести; но… мое настоящее положение раскрыло разом и все надежды и все раны, кровь струится отвсюда и благословение бога тускнеет местами от проклятия толпы. Счастливая — ты не знаешь всего, что могут сделать против нас, ангел, ты не можешь постигнуть всех гнусностей людских. А я, выпивший до дна чашу жизни, живший 3 года с толпою, в толпе, — я знаю. Толпа, имевшая силу распить Христа, продать его, — сильна! А мы сильны любовью, смелостью и зато слабы материально. Вот тебе доказательства.
374
Полтора месяца неусыпных трудов, всякого рода пожертвований едва учредили положительную возможность венчаться, и вся эта возможность рухнет, ежели успеют предупредить архиерея. Конечно, есть тень вероятия, что я склоню его на свою сторону; но верно ли это? Малейшая злонамеренность может все остановить, но однако тут я испытал, какую власть имеет человек не из толпы над людьми, когда я расскажу подробности, ты увидишь, мог ли бы другой так склонять. Оно страшнее теперь, потому что ближе, но я спокойнее, Теперь остается ДВАДЦАТЬ ДНЕЙ. — У меня одна молитва, лишь бы все оборвалось на моей голове, и это не для тебя я желаю, а для себя, мне легко страдать и думать, что страдаю за Наташу, но пылинка на тебя — и я руками готов изорвать свою грудь, и черная волна отчаянья захлестнет душу.
Деньги из Вятки еще получил, покаместь довольно. Ну прощай, писать неловко, пора говорить. Милый, милый ангел, моя дева, моя обетованная!
О Наташа, как ты счастлива, быть так любимой, знать это. Нет, с гордостью говорю — тебя жалеть не надобно.
Конец переписке.
182. Н. И. и Т. А. АСТРАКОВЫМ и Н. Х. КЕТЧЕРУ 10 (?) мая 1838 г. Владимир.
Астраков, Татьяна Алексеевна, Кетчер!
Слава богу, друзья, мы соединены, счастливы, и подробности в следующий раз…
Прощайте.
Александр
Рукой Н. А. Герцен:
Довольно ли вам?
и Наталья Герцен.
Предупреждаю вас, что все шло превосходно, дивно венчались с благословения архиерея и заходящего солнца.
Шляпку необходимо и платье, выслать ли денег? А впрочем, пришлите и так, ибо пока деньги есть, — писать, ей-богу, теперь нельзя, в субботу рапорт подробно.
Рукой Н. А. Герцен:
Татьяна Алексеевна! Вам довольно, что я подписала там Наталья Герцен, но я не удовлетворяюсь этим — благодарность, благодарность нам безмерная, бессловесная, невыразимая… А вы, Кетчер и Астраков!
375
И знаю, в душе вашей вам награда огромная, а сверх ее еще большая — блаженство Александра и Наталии Герценых.
После буду писать много, много, пора на почту, прощайте, друзья! Мы ваши, ваши, и счастие наше — ваше.
183. А. Л. ВИТБЕРГУ
Владимир. 11 мая 1838.
Александр Лаврентьевич, не ждите ни рассказа, ни отчета — ничего, довольно, ежели скажу, что 9 мая я венчался во Владимире. Слишком светло, слишком свято, чтоб переносить на бумагу. Наконец гармония заменит судорожное развитие. Как и что, напишу после, гораздо после… довольно, и ее увез, прямо в
