чтобы воскреснуть; для этого-то мне и нужны твои слова и слова О<гарева> — но последних нет и
48
ждать нельзя скоро. Да, твое письмо потрясло меня, и это не в первый раз. Оттаял лед души моей. Твой образ, как образ Дантовой Беатриче, заставляет меня стыдиться моей ничтожности. Пиши же, пиши же, моя Беатриче. Не брани меня, друг мой, за это самозабвение, не брани, что я предавался страстям, как бы забывая свое призвание. Мой пламенный, порывистый характер ищет беспрерывной деятельности, и ежели нет ее в хорошем, обращается в худое. «Чем способнее к произрастанию земля, — говорит Дант, — тем более на ней родится плевел и тем диче, лесистее она становится, ежели ее не засевают»…
Прощай же, сестра, друг, моя Наташа; грустна жизнь Александра; но он не потерял ни веры в себя, ни веры в будущее.
Ал. Герцен.
Доставь прилагаемую записку Эм<илии> М<ихайловне>.
На обороте: Наташе.
42. Н.А.ЗАХАРЬИНОЙ
7 августа 1835 г. Вятка.
Друг мой Наташа! Отнюдь я не хотел тебя испытывать, меня судьба хочет всем испытывать! Впрочем, я недавно писал к тебе и к Эмилии; но ты еще не могла получить.
Я несколько воскрес, несколько стал выше обстоятельств; но душа моя еще больна, раны закрылись, но горе, ежели кто к ним притронется. Со всяким днем я более и более разочаровываюсь в людях, «их сердца — камень, их слезы — вода, люди — порождение крокодилов», — как говорил Шиллер, проведший всю жизнь в любви к людям. Еще когда люди просто злы, просто злодеи, тогда они по крайней мере имеют свою физиогномию. Но обманщики, обман унижает человека до последней степени. Измена! Ужасное слово. Но не был ли я когда-нибудь изменником? Я когда-то любил, а теперь не люблю. Но я любил откровенно, от души, и разлюбил откровенно, от, души. А впрочем, это доселе клеймит меня, это пятно. — Зато я здесь был славно обманут. Я всё могу перенести, кроме обмана; обманутый всегда шут, над ним смеются. Впрочем, за всякую опытность благодарю душевно судьбу, опыт — дивная вещь, но да не испытает душа твоя опытов, пусть она <будет?> и светла, и чиста, пусть твоя <душа> будет местом отдохновения моей души. О, как я благодарю бога, что мы брат и сестра; но нет, мы более, мы ближе…
«Что такое дружба?» — спросил он. — «Два пальца на одной руке, соединенные; но не одно», — отвечала Эсмеральда.
«Что такое любовь?» — «Два существа, соединяющиеся для доставления одного ангела».
49
A propos, прочти этот poMaH,«Notre Dame de Paris». Егор Ив<анович> пусть достанет. Ты пишешь, что я здесь веселюсь!.. С<ереж>а врет. Не завидуй этому веселью.
Ал. Герцен.
7 авг<уста> 1835.
На обороте: Наташе.
43. Н. А. ЗАХАРЬИНОЙ Конец августа 1835 г. Вятка.
Друг мой Наташа!
Ты знаешь причины, по коим я стал реже писать к тебе, — ни слова об этом.
Поздравляю тебя с твоими именинами — я знаю, что внимание и в дружбе утешает; я думаю, ты получила и подарок, о коем я писал; я в твои именины был на огромном обеде и пил за твое здоровье чистейшим Клико49[49].
Наконец, и здесь нашел я одного человека, с которым немого покороче, — это для меня необходимость; я часто говорю ним о тебе, мой друг, даже показываю иногда твои письма.
Ты пишешь о скором свиданье — я не думаю, чтоб оно очень скоро было…
В «Легенде» я прибавляю новый опыт своей души, там хочу и выразить, как самую чистую душу увлекает жизнь пошлая, такая, которую я веду здесь50[50]. Жизнь та же, которую ведут все.
Часто, друг мой, беру я твой медальон, много мне говорит он; ты чистая сторона моей жизни, ее поэтическая сторона, ибо наша дружба — поэзия, в ней даже не участвует мое
49[49] Позднейшее примечание Герцена: вдобавок был пьян ужасно. 50[50] Позднейшее примечание Герцена: И не написал ничего.
славолюбие, которое участвует у меня во всем… Это самое святое чувство. О Наташа, когда же, когда же я опять увижу тебя!..
Ты все пишешь об удалении от света… и я опять повторю, то смешно бросать запечатанное письмо, не читая его. Впрочем, сем отношении положение девиц лучше нашего, вы и так далеки от света, и ежели ваша жизнь так же полна, как, наша, она отстранена от жизни собственно, — ты понимаешь смысл, в котором я употребляю это слово. Прощай, прощай, посылаю тебе братский поцелуй.
Алекс. Герцен.
Эмил<ии> Мих<айловне> salut et amitié.
На обороте: Наташе.
50
44. Н. А. ЗАХАРЬИНОЙ 6 — 7 сентября 1835 г. Вятка.
6 сент<ября> 1835. Вятка.
Друг мой Наташа! Грустна твоя прошлая записка, ты давно не получала от меня писем, но, я думаю, с тех пор получила три. Трудно мне было отказывать тебе и себе в этом, но я как-то окреп, привык ко всякого рода лишению. Как давно не читал я ни строки от О<гарева>. — Повторяю тебе: твои записки на меня имеют дивное действие, это — струя теплоты на морозе, дыхание ангела на мою больную грудь. Завидую твоей чистоте, святости твоей души. Я, впрочем, не совсем падший, я понял то наслаждение, которое ты испытала на крестинах у крестьянки. Люблю я народ, люблю, несмотря на его невежество, на его униженный, подлый характер, ибо скрозь всей этой коры проглядывает душа детская, простота, даже что-то доброе. Встреча твоя с солдатом нашла еще живейший отголосок в сердце ссыльного. Много видел я теперь несчастных, но одного не могу забыть51[51].
Теперь мне здесь немного лучше; во-первых, потому, что я потерял последнюю надежду скоро возвратиться; во-2-х, потому, что губернатор обратил внимание на меня и употребил на дело, более родное мне, — на составление статистики здешней губернии. Смешной у меня нрав, я — как кокетка: беда, ежели на меня не обращают внимания, я вяну тогда52[52]. Внимание друзей избаловало меня.
7 сентября.
51[51] Позднейшее примечание Герцена: встреча в Перми.
52[52] Позднейшее примечание Герцена: Вот одна из причин падения.
Вчера был я на бумажной фабрике. Чудное впечатление сделали на меня машины. Огромные колесы влекутся с бешенством какою-то невидимою силою, обращая бездну других колес с треском и шумом. Я сошел вниз, и одна скользкая, мокрая доска отделяла меня от этого ада; стоило оступиться, чтоб погибнуть, но я остановился; треск, шум, обращение колес — все это наполняло меня чем-то поэтическим. Немец, водивший меня, сказывал, что когда-то солдат поскользнулся и упал; через секунду выбросило его голову, и колесо облило кровью стену, потом выбросило53[53].
45. Н. А. ЗАХАРЬИНОЙ
Вятка, 1 октября 1835.
Друг Наташа!
Много получил я вчера писем, два твои и еще одно воскресило опять, как и всегда, меня. Это ты уже знаешь, буду прямо отвечать.
51
Ты что-то пишешь в предпрошлой записке о любви, неужели ты думаешь, что я здесь влюблен? Это смешно, тогда бы я просто написал тебе всё. Но еще вопрос, был ли я когда- нибудь влюблен? У меня была потребность любить, неопределенное, но сильное чувство, немое и тяжелое. Тогда явилось мне существо несчастное, убитое, и, мне казалось, я полюбил его. Но душа моя не была тогда юною, я тратил свою жизнь, свои страсти и безумных вакханалиях. Ежели бы я был тогда чист, я весь предался бы любви. Тут я увидел, что идеал мой не осуществлен — я был любим. Вот ужас. Я обрадовался, когда меня взяли, думая, что разлука заставит забыть ее, но забыл, что любовь должна была еще сильнее сделаться за мои страдания и несчастия… У меня же с половины 1834 года не было ни искры любви, было одно раскаяние. Приехавши в Пермь, я развернул ее записки… содрогнулся и, не имея духа перечитать, бросил их в огонь, ибо преступление, измена с моей стороны. Но разве я виноват, что ошибся, приняв неопределенное чувство любви за любовь к ней? Разве я виноват, что она так далека от моего идеала? Ты, сестра, ты ближе, несравненно ближе к моему идеалу, нежели она. Что же касается до обману, о котором я тебе писал отсюда, тут не было любви, меня обманули из денег, но обманули Гак диавольски, что, кроме женщины, никто не мог бы этого сделать. В то время, как я думал своею душою поднять одну падшую душу, я был в дураках, и самолюбие мое было обижено.
Я сколько ни ломал головы, не могу догадаться, в кого влюблена Emilie; напиши мне, пожалуйста. Я принимаю в ней самое искреннейшее участие, ибо и ее душа знала страдания, и душа поэтическая.
Рад душевно, что ты нашла друга. Но время, но опыт — единственные права, чтоб дружбу признать истинною. Что значит иметь друга — это я знаю; что значит ошибиться в человеке —
и это я знаю, это кусок мяса, отодранный от своего сердца, горячий и кровавый. Не всегда тот, кто делается из друга равнодушным человеком, сначала обманывает; нет, есть люди, в которых тлеет кое-что благородное; оно вспыхивает при созвучии с душою пламенною. Но есть ли довольно твердости в них, чтоб поставить дружбу выше всего и скорее перенести всё, нежели оцарапать, помять дружбу? Обстоятельства, жизнь — вот девиз, под знаменем которого эгоизм мертвит всё. Я любил Вадима и Тат<ьяну> Петр<овну> — и что же вышло из них под влиянием обстоятельств? А Огарев, теперь мы совсем разлучены — но ты права: разве расстояние делит? Это смешно.
Я все еще не совсем устоялся; знаю это, потому что теряю пропасть времени, играю в карты — очень неудачно — и куртизирую кой-кому — гораздо удачнее. Здесь мне большой шаг над всеми кавалерами, кто же не воспользуется таким случаем?
52
Впрочем, шутки в сторону, здесь есть одна премиленькая дама, а муж ее больной старик; она сама здесь чужая, и в ней что-то томное, милое, словом, довольно имеет качеств, чтоб быть героиней маленького романа в Вятке, — романа, коего автор честь имеет пребыть, заочно целуя тебя.
Ал. Герцен.
На обороте: Наташе.
46. Н. А. ЗАХАРЬИНОЙ 12—15 октября 1835 г. Вятка.
12 октября 1835. Вятка.
«С 1833 года ты писал ко мне 51 раз, следственно — 51 раз думал и помнил обо мне!!»… Наташа! разве нужно в нашей дружбе еще делать уверения? Разве ты думаешь, что я мог бы только 51 раз думать о тебе, о тебе!
На днях я видел сон ужасный, этот сон не от бога. В Москве мы сидим с тобою у папеньки в горнице; кто-то взошел и спросил меня: «Это сестра твоя?» Я молчал, папенька сказал: «Нет, не сестра», и что-то в душе моей прокричало прегромко: «Нет, нет не сестра», и вдруг я у нас в саду один, месяц светил,
